Бумажный занавес, стеклянная корона - Елена Михалкова

– А волос? – выдавила она.

– Какой еще волос?

– Светлый. На подоконнике.

– Волосами не разбрасываюсь, – открестилась Олеся. – Мало ли, откуда он там взялся. Может, ветер принес. Или ты глюки словила на почве переживаний.

Каждое слово Гагариной проникало в сознание Анжелы с запозданием. И осмысливать их приходилось по одному. После перенесенного шока мысли проворачивались в голове с трудом, скрипели несмазанными шестеренками, толкали одна другую.

Как там сказала Гагарина? Сначала Анжела дала ей незаслуженную пощечину – много лет назад, на проклятом конкурсе красоты. Гагарина отплатила, подсунув Анжеле крем. Бирюкова долго ждала своего часа, но дождалась, когда Наташке, племяннице, исполнилось семнадцать. Привезла ее в Москву, познакомила после концерта трепещущую от восторга девочку с великим Борисом Мусатовым. Убедилась, что тот при виде молоденькой копии Олеси Гагариной вдохновенно топорщит усы и несет романтический бред, и сочла, что дело сделано.

Все, что случилось с Гагариной потом, приносило душе Анжелы успокоение и чистую радость. Есть, есть справедливость на этом свете! Насмешливая дрянь лишилась всего: мужа, таланта, поклонников, любимого дела… Даже собственного привычного облика.

Разве не заслуженная расплата за гнусную шутку десятилетней давности? «Я никому не позволяю унижать себя безнаказанно!» – с гордостью твердила Анжела.

Гагарина, однако, не сгинула в дебрях продуктовой лавки. А загадочным образом выплыла и даже вернулась на тот берег, с которого когда-то стараниями Анжелы Бирюковой брякнулась в мутные воды забвения.

– Подсунула, – проговорила Анжела. – Фотографию. И Никита не знал?

– Вот ты тупая, а! Он эту девчонку вчера впервые увидел.

«Никита не знал, – повторила про себя Анжела. – Не знал».

Не знал!

Перекосившийся мир, кажется, начинал выравниваться.

Подождите-ка… То есть все ее мучения, терзания, подозрения, которыми изъязвлена вся душа – дело рук Гагариной?! Обернувшей ловкий фокус Анжелы против нее самой?

Только теперь Бирюкова окончательно поняла, какую шутку с ней проделали.

– Ах ты тварь! – холодным от бешенства голосом сказала Анжела и кинулась на Олесю.

4

– Вы позволите?

Ася отложила книгу, в которой вот уже двадцать минут не могла сдвинуться с одной строчки, и поднялась навстречу камердинеру.

– Гель, который вы просили. Должно помочь.

Иннокентий протянул оранжево-белый тюбик.

– Ой, спасибо! – обрадовалась Ася. Руки зверски чесались, про лодыжки и говорить нечего.

На языке вертелся вопрос, как продвигается расследование, и, подумав, девушка решила, что вполне может проявить интерес. В ее положении любопытство – это естественно.

– Скоро все закончится, – обтекаемо сообщил Кеша. – Вы уже хотите покинуть нас? Богдан Атанасович расстроится. Но вы ведь помните, что он ни в коем случае не удерживает вас здесь, правда?

– Помню, – кивнула Ася. – Передайте, пожалуйста, Богдану Атанасовичу, чтобы он не беспокоился. Я пробуду здесь столько, сколько потребуется. Только от меня не может быть никакой помощи…

Она виновато улыбнулась.

– Сочувствую вам, – серьезно сказал камердинер. – Рассчитывать на приятный ужин, а вместо этого оказаться в центре расследования…

– Вовсе я не рассчитывала на приятный ужин! – неожиданно для самой себя выпалила Ася.

Кутиков поднял бровь. Надо было срочно объясняться.

– Понимаете, звезды, они ведь… – сбивчиво поведала Ася. – Вам лучше знать. То есть, я хочу сказать, мне очень хотелось пообщаться с Виктором, но я боялась, что он окажется совершенно не таким, как мне представлялось… Да что там, я была в этом уверена!

– И что же? – Кутиков излучал спокойную доброжелательность. – Ваши опасения подтвердились?

Ася замолчала. Хотелось бы ей ответить «нет, ничего подобного!» Но врать, глядя в желто-серые кошачьи глаза, отчего-то было невозможно.

– Не то чтобы подтвердились, – сказала она, когда молчание начало становиться неловким. – Но Виктор оказался совсем другим.

«Асенька, возьмите плед!»

«Вы выглядите больной. Позвать врача?»

«Вам непременно нужно поспать!»

– Я не ожидала, что он будет настолько заботливым. Понятно ведь, что наш ужин – это просто часть его обязанностей. Но Виктор оказался очень…

«Ну, скажи же это! Он показался тебе человечным».

– …любезным. – В последний момент она смогла избежать слова, которое ей не хотелось произносить даже мысленно.

– Из всех друзей Богдана, которых мне доводилось встречать, Виктор самый добрый, – спокойно сказал Кутиков. – Конечно, он оторван от реальности, как и все они. Но вы же понимаете, что когда я это говорю, то подразумеваю, что он оторван от нашей с вами реальности.

– Приятно это слышать, – через силу улыбнулась Ася. Получилось так, будто она одобряет оторванность от реальности, но поправлять саму себя Ася не стала.

Теперь ей больше всего хотелось, чтобы камердинер оставил ее одну. Но Кеша почему-то не уходил. Ася повертела в руках тюбик с гелем и даже открыла его, как бы намекая, что хочет залечить нанесенные комарами раны в одиночестве.

– А помните эту песню у Бантышева? – неожиданно сказал Кеша. – Про дорогу к голубой звезде?

Ася нахмурилась. Что еще за голубая звезда?

– Как же? – удивился Кутиков. – Единственная песня, которую Виктор написал сам! И при таких обстоятельствах! Вы не можете не знать.

Он промурлыкал неопределенный мотивчик.

– Ах да… – медленно сказала Ася, пытаясь на ходу определить правильную стратегию. – Голубая звезда, конечно! У меня плохая память на слова.

Кутиков перестал напевать и уставился на нее. Наступило странное неловкое молчание. Не нужно было обладать шестым чувством, чтобы понять: происходит что-то не то.

– Знаете, Ася, в чем уязвимость вашей позиции? – сказал Кеша, и голос его был так мягок и нежен, что Катунцевой окончательно стало не по себе. – В том, что вы не можете позволить себе допустить ни одной ошибки. Ни единой, самой крошечной.

Он сложил пальцы, показывая, какой крошечной должна быть ошибка.

– Вы же поклонница. Фанатка. Они знают о своих кумирах все. Его собственная песня называется «Моя душа». Слабенькая песенка, между нами говоря.

Ася пожала плечами, стараясь сохранять невозмутимость.

– Я просто ошиблась.

– Дважды, – вздохнул Кутиков. – С комарами тоже вышла промашка. В комнатах их нет. Вы, Ася, выходили ночью из дома. Давайте спорить, что за телефоном Бантышева.

Он протянул руку, словно всерьез предлагая спор. Катунцева молча посмотрела на его крепкую короткопалую ладонь.

– К самому Виктору забрались? Или нашли другой способ?

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

Господи, какая ходульная, книжная фраза!

Кутиков вздохнул.

– Ладно, Ася, бог с вами. Пойду сообщу Макару Андреевичу, что он оказался прав в своих подозрениях. Жаль. Очень жаль. Кстати, чем вам помешал Джоник? А впрочем, не говорите. Не уверен, что хочу это знать. Разбирайтесь теперь с Богданом Атанасовичем и другими заинтересованными людьми.

Не успев сообразить, что делает, Ася в два шага оказалась между камердинером и дверью. Невозможно, чтобы он ушел вот так, убежденный, что она просто маленькая лгунья, выгораживающая себя!

– Ты ничего не знаешь! – сказала она, сильно побледнев. Иннокентий даже испугался, что девочка сейчас грохнется в обморок. – Твой Бантышев… Образец доброты! Как же!

Она рассмеялась отрывистым злым смехом, больше напоминающим кашель.

– Он Катьку изнасиловал!

Наконец-то на его невозмутимой морде появилось что-то другое, кроме вежливой улыбочки или скучающего сомнения.

– Что? Ася, что ты несешь?

И голос стал человеческий. Изумленный и нормальной громкости, а не этот его шепоток.

– После новогоднего концерта! Она пришла к нему в гримерку, прорвалась сказать, как ей понравилась его новая песня, «Роза любви» – он как раз впервые исполнял ее там! Тогда-то все и случилось! – Ася захлебывалась фразами, они лились с ее губ быстрее, чем она успевала их обдумать. – Катька же легкомысленная, как стрекоза! Ничего плохого от него не ожидала. Это ведь сам Бантышев! Кумир! Мечта! Да она его песни крутила бесконечно, по кругу, уже слушать их было невозможно! Мать с отцом наушники ей купили, а она все равно… И потом еще ребенок!

Узнали они о беременности лишь тогда, когда у Катьки случился выкидыш. Слава богу, что на маленьком сроке. Все произошло дома, скрыть от родителей правду не представлялось возможным, и Катька, заливаясь слезами, призналась, чей ребенок. «Я вам не хотела говорить, – рыдала она. – Такой позор! Мне стыдно было!»

Побелевший отец, узнав от Катьки подробности, дрожащими руками натянул пиджак и собирался идти писать заявление в прокуратуру. Но младшая дочь вцепилась в него мертвой хваткой. Сквозь вой и плач можно было расслышать «стыдно!», «не хочу» и «пожалей меня, пап!». В конце концов, разрыдавшись, отец остался дома, а мать увезла Катьку в больницу.