Пощечина - Кристос Циолкас

Она много не требовала. Ей просто нужна была его поддержка. А он отвернулся от нее, и это было невыносимо. Она понимала, что он нервничает перед судом, боится позора. Она разделяла его беспокойство. Хотела, чтобы в оставшиеся недели до суда они вместе придумали какой-то план, выработали линию поведения, вместе надеялись. Поэтому она вспылила, послала его к черту. И пошло-поехало. Два оскорбительных слова, слетевших с ее языка, и он завелся. Это ты втянула нас в это. Несправедливость его обвинения резанула ее будто ножом по сердцу. Конфликт разгорелся из-за того, что совершенно чужой им человек, животное, ударил ее ребенка. Гэри это знал, и она была уверена, что он оскорблен так же глубоко, как и она сама. Она так гордилась им на барбекю, когда он набросился на подонка, мгновенно, не раздумывая, встал на защиту Хьюго. И позже он был полностью на ее стороне, когда она сказала, что им следует обратиться в полицию. Хьюго был безутешен, ей никак не удавалось его убаюкать. Он не отпускал ее, цеплялся за нее, как раненая перепуганная зверушка. Тот урод травмировал психику их ребенка, потому они и дали ход делу. Гэри был спокоен, согласен с ней, убежден, что они поступают правильно. Что ублюдок, обидевший их сына, должен получить по заслугам. Она была ему благодарна, так как знала, что жизнь научила Гэри не доверять полиции. Но, несмотря на свой печальный опыт, он позвонил в полицию, и она им гордилась. Я не жалею о том, что мы сделали, заявила она. Как ты не понимаешь, что виноваты не мы, что это он заварил кашу? И тогда Гэри заорал, заорал во всю глотку, так что вся улица, наверно, слышала. Нет, это ты кашу заварила. Ты все устроила. Не нужно было звонить в полицию. Она не ответила, попыталась протиснуться мимо него и продолжить резать овощи для супа. Он не дал ей пройти. Ведь это ты вызвал полицию, заметила она. Ты меня заставила, прошипел он в ответ. Она попыталась урезонить его. Это была ошибка. Он уже разозлился, слушать ничего не хотел. Потерпи еще несколько недель, Гэри, и потом все будет кончено. Все уже кончено, крикнул он, или должно было кончиться. Это уже произошло, Хьюго забыл про тот случай. Ничего он не забыл, он все помнит. Только потому, что ты напоминаешь ему каждый божий день. Это ты не можешь забыть. Он взмолился: «Брось ты все это, Рози, отступись». В ней вновь всколыхнулся гнев. Как тут можно отступиться? Ты хочешь, чтобы ему это сошло с рук? Какой же ты после этого отец? Он схватил бумажник, вытащил последние несколько купюр. Она попыталась отнять у него деньги, он ударил ее по руке. Выскочил в коридор. Он шел в паб, собирался пробыть там всю ночь. Она попыталась задержать его в дверях, он грубо отпихнул ее к стене. Я тебя ненавижу. Не крикнул, не прорычал, произнес спокойно. Три слова. И это были не пустые слова. Потом он ушел, и дом заполонила тишина. Она осталась одна.

Нет, не одна. С Хьюго. Со своим Хьюго, со своим любимым чадом. Он залез к ней на кровать, погладил ее по лицу, потрепал по голове, как собачонку. Все хорошо, мамочка, все хорошо. При Хьюго она могла поплакать, при Хьюго ей не надо было сдерживать слезы. Мальчик прильнул к ней, и, лежа вместе с сыном, она постепенно успокоилась.

Она смотрела, как он спит. Его глаза, бледно-голубые, как у матери, были закрыты, и сейчас она видела в нем только Гэри. Он унаследовал подбородок Гэри, цвет его кожи, его большие скособоченные уши. Он был настолько ребенком ее мужа, что, узнавая в нем черты Гэри, она невольно задумалась о дедушках и бабушках сына. Можно ли защитить Хьюго от плохой наследственности? Все только и говорят, что предрасположенность к психическим расстройствам, алкоголизму, наркомании в человеке заложена на генном уровне. Как ей защитить свое чадо от микроскопических частиц его биологической судьбы? Ее отец был не врожденным алкоголиком, в роду у него пьяниц не было. Он стал пить под давлением обстоятельств: потерял работу, дом, жену и, в конце концов, детей. Зато у Гэри алкоголизм был в крови. Отец его пил. Мать пила. Пили родители его родителей. Наверно, в его роду пили все от самых первых переселенцев, отправленных в Австралию преступников. Рози едва не рассмеялась. Ее муж прямо-таки образцовый австралиец. Ей вспомнилась одна застольная беседа, случившаяся лет десять назад, когда Гектор высказал мысль, что в Австралии употребление спиртных напитков явление особое. В отличие от представителей других культур, австралийцы не знают меры и предпочитают пить не в веселой компании, ни за обеденным столом, а за барной стойкой. Она покраснела тогда, как краснела каждый раз, вспоминая тот разговор. Просто поразительно, как Гектору удавалось, без злобы и неприязни в голосе, вкладывать в слово «австралийцы» столько презрения.

Рози (продолжение)

Она была в шоке, когда первый раз увидела своего будущего свекра. Ему только что исполнилось пятьдесят, но его кожа, тело, осанка выдавали в нем умирающего старика. Печень у него ни к черту, предупредил ее Гэри, но она и сама сразу это поняла. Кожа его имела трупный серый оттенок, руки покрывали багровые синяки. Он дышал с присвистом, когда говорил, и каждые несколько минут его тело сотрясал мучительный кашель, после чего он сплевывал на пол или в салфетку густой комок мокроты. И все равно он не выпускал изо рта сигареты. Рози тотчас же бросила курить. Вот что делают с человеком курение и алкоголь. Они убивают. Организм мстит за то, что ты его травишь. Тебя ждет недостойная смерть. Мать Гэри, в ту пору сорокавосьмилетняя женщина, страдала от избыточного веса. У нее был нос картошкой — разбух от пьянства, — иссеченный тоненькими красными капиллярами; вокруг рта пролегли глубокие морщины. Была еще сестра Гэри — вечно с сигаретой в одной руке, с банкой пива — в другой.

Рози пришла в ужас от родных Гэри. Два дня, что она провела в их кругу, казалось, никогда не закончатся. Его семья жила в крошечном домике — это было дешевое жилье — на краю одного из западных пригородов Сиднея — не в деревне, но и не совсем в городе. Ходить там было некуда, смотреть нечего; единственный центр развлечений — местный паб неподалеку. Они ужинали там оба вечера, и тогда впервые она увидела Гэри по-настоящему пьяным, в стельку, так что он себя не помнил. Обе ночи, лежа рядом с ним в постели, она не могла заснуть, так как со всех сторон до нее доносились храп, пердеж и тяжелое с присвистом дыхание. Все это ее жутко напугало, и по возвращении в Мельбурн она впервые задалась вопросом, а следует ли ей выходить замуж за Гэри.

Их роман развивался стремительно. Они не встречались еще и месяца, когда он сделал ей предложение и она ответила ему согласием. Одним из сокровищ, что унаследует Хьюго, был автопортрет Гэри, написанный на крошечном холсте размером с фото. На его лице черной тушью по трафарету была сделана надпись: ТЫ ВЫЙДЕШЬ ЗА МЕНЯ?

Незадолго до их знакомства она вернулась из Лондона. Как и многие австралийцы, она потратила там впустую восемь лет своей жизни, постоянно меняя работу, посещая вечеринки, отрываясь под музыку «хаус», техно и рейв, влюбляясь в женатых мужчин зрелого возраста. Она называла это любовью, хотя ее чувства к Эрику нельзя было назвать страстью. С ним они никогда не испытывала подлинного восторга, никогда не страдала. Они оба прекрасно понимали, что удерживает их вместе, почему он готов нарушать супружескую верность, почему ее вполне устраивает роль любовницы. У Эрика была красивая девушка для плотских утех; она получила крышу над головой — роскошную квартиру с видом на Вестминстер, которую он снимал для них. Он покупал ей красивые наряды, платил за марихуану, «экстези» и кокаин. Они великолепно смотрелись вместе, были стильной, изысканной парой: Эрик, вне сомнения, умел носить костюмы. Он был хорошим любовником, с готовностью исполнял любые ее фантазии; ей нравилось, что он зрелый мужчина и всегда рад угодить ей. Он водил ее на премьеру спектакля по пьесе Дэвида Хэйра «Скачущий демон» и на «Girlie Show» Мадонны в Уэмбли, где у них были самые лучшие места. И что самое важное — в этом нужно отдать должное Эрику, — он ни разу не заикнулся ей о том, что ради нее оставит жену, не давал ей лживых обещаний. Была еще одна причина, побуждавшая ее так долго оставаться с Эриком: ей хотелось досадить матери. Но она была уверена, что в конце концов вернется домой, вернется к своим друзьям. И она так и так вернулась бы, даже если б Эдди не позвонил: Рози, папа умер. Повесился. Мне очень жаль.

Она плакала, прощаясь с Эриком, но они оба знали, что ее слезы вызваны не расставанием, что они оба до конца доиграли свои роли в «мыльной опере» двадцатого века. Они наскучили друг другу. Эрик, джентльмен до мозга костей, купил ей билет, помог упаковать вещи, отвез в аэропорт и, целуя ее на прощание, вложил в ладонь валиум — успокаивающее средство, которое помогло бы ей легче перенести длинный перелет домой.

Похороны состоялись на следующий день после ее прибытия в Перт. Мать на погребении не присутствовала, и, желая позлить ее, Рози целую неделю прожила у Эдди, мирясь с разбросанными тут и там коробками от пиццы, грязным туалетом и покрытой плесенью ванной. Потом арендовала автомобиль и отправилась в Мельбурн. Она хотела вновь почувствовать Австралию, погрузиться в необъятную ширь неба, пустыни и земли. Ехала она по десять часов, по пути не видя ничего, кроме иссушенных солнцем кустарников и бескрайней синевы над головой, делая остановки на затерянных в пустыне одиноких бензозаправочных станциях, заставляя себя спать во время короткого отдыха, несмотря на леденящий холод окружающей ее пустоты. К тому времени, когда она добралась до Порт-Огасты[94] и, избегая убийственных взглядов аборигенов, села перекусить гамбургерами из черствого хлеба в дешевом кафе, у нее уже было такое чувство, что она стерла с себя налет Европы, что проведенные там восемь лет испарились.