Штурмфогель - Андрей Лазарчук

Нойман вздохнул и нажал рычажок, включающий лебедку. «Малыш» пополз вниз, вниз… Половина луны, огромная, как красный горб, еще торчала из-за горизонта. Сейчас она уйдет.

Останется зарево…

Проклятие. Проклятие!

Теперь уже никогда не разобраться, кто враг и кто друг и за кого так изобретательно и храбро воюешь ты, Зигфрид. Остается только не потерять лицо, не уронить его в грязь, не пробежать по нему сапогами…

Хотя, наверное, и это уже произошло. Штурмфогель…

Да. Парадоксально: отличный офицер, категорически не виновный ни в чем, попавший под обвинения только из-за собственных отменных профессиональных качеств, должен подвергаться смертельному риску – а может быть, и умереть – во имя успеха операции, которую он сам задумал и начал. Самой, может быть, значительной операции в истории спецслужб вообще – поскольку никогда прежде на карте не стояла подлинная судьба мира; и не в смысле, где будет проходить граница между Мухосранью и Козодранью и кто возьмет в жены принцессу Свиноподобскую, – а именно: жить миру или же погибнуть полностью.

И не только, оказывается, люди, Властители и Маги определяют эту судьбу. Темное медленное невидимое вторжение иных, нечеловеческих существ – вот что теперь выходит на первый план…

И вся эта война внизу кажется уже затеянной только ради того, чтобы отвлечь внимание Властителей от этого вторжения. А то, что в четырнадцатом году войну спровоцировали они, иные, – просто несомненно.

И Дрезден, общество «Вевельсбург», просуществовавшее с четвертого по сорок первый годы. Можно сказать, кузница кадров для пятой колонны. Немало известных людей посетили его… как же – особо ценные фонды всемирно знаменитой галереи…

Кто из тех, побывавших за эти годы в роскошных подвалах, вышел оттуда неизмененным – а кто нес в себе с тех пор частичку чужого разума? Неизвестно. Можно только предполагать. Реконструировать. По предпринятым действиям.

«Малыш» спустился примерно на половину высоты, когда вдали вспыхнуло белое пламя, а через десяток секунд донесся странный скрежещущий звук, будто кто-то острыми когтями разорвал жестяной барабан. Нойман всмотрелся. Пламя было теперь желто-красным, жирным. Что-то мозаично горело. В районе Изенштайна. Наметанным глазом Нойман искал и находил ориентиры, привязывал пожар к той карте, которая давно запечатлелась в его мозгу…

Это горел дом Ульриха Шмидта.

Аквитания, Голденвассер, 8 марта 1945 года. 06 часов

Дом, где держали Лени, нашли сразу. Это была построенная на довольно крутом склоне гостиница, трехэтажная с одной стороны и одноэтажная с другой. До ближайших построек было метров двести. Все кругом было зеленым, но на склоне близкой горы лежал снег.

Часового, пожилого усатого мужчину, сняла Хельга. Она подползла близко, как только могла, а потом бросилась стремительно – и буквально разрезала его пополам своими лезвиями на груди и предплечьях. Это произошло мгновенно и беззвучно. Тут же полковник со своими людьми блокировали нижний вход, куда вошла Хельга, а Штурмфогель в сопровождении крапиц ворвался в дом через верхний…

Здесь тоже был часовой. Сидел и читал газету, автомат на коленях. Рукояткой пистолета в лоб.

Пустая комната. Пустая комната. Пустая…

Кто-то выглянул на шум, бросился назад – и тут Штурмфогель наконец увидел крапицу в деле.

Рута только что была здесь, а в следующий миг, сделав лишь один быстрый шаг, оказалась в конце коридора, на пути бегущего. Она успела выставить вперед колено и локоть, и человек тут же взмахнул руками, словно налетел грудью на протянутую поперек бега веревку. Он дернулся было обратно, но вдруг движения его стали подчеркнуто плавными и ровными. Рута повела рукой, и он опустился на пол, под стену, словно тяжелая марионетка, поддерживаемая лишь свисающими с потолка нитями…

Вот так, да? Круто, девочки, круто!..

На верхнем этаже было пусто, только в одной из комнат обозначалось недавнее пребывание многих мужчин: беспорядок, полные окурков пепельницы, запах ружейного масла, пивные бутылки, раскатившиеся по углам…

С Хельгой они встречаются на втором. Хельга показывает вниз, а Айна – на одну из распахнутых дверей.

Сюда ближе.

Боже мой. Лени, прикрученная к креслу. Полотенце на глазах, рот заклеен лейкопластырем.

– Лени!

Поворот головы стремителен. На голос. Надежда.

Какая сволочь так завязывает полотенца?..

Все. Глаза огромны.

– Терпи, девочка…

Сдирать лейкопластырь больно. Лени морщится.

Красный воспаленный прямоугольник вокруг губ.

– Эр… вин…

– Да!

– Завтра – утром…

– Понял.

Он не объясняет, что именно понял. Если «завтра утром», то это значит – сегодня вечером. Во всяком случае, до полуночи.

Если, конечно, он правильно разгадал замысел Дрозда.

Стрелки сошлись.

– И… я все им рассказала. Я не смогла…

– Ничего, девочка. Уже все нормально. Мы ведь так и условились с тобой, помнишь? Главное, что ты жива…

Он режет ножом веревки, мысленно просит Айну: обиходь – и бежит вниз.

Полковник освобождает кого-то из пут. Он делает это медленно и обстоятельно. Рядом с ним Наполи. Смотрит.

…Лео Стражинский был человеком без отечества, зато с биографией. Уроженец Львова, призовой стрелок и мотогонщик, он в шестнадцать лет отправился в Испанию воевать с фашистами в интербригаде. После кровавой гибели Республики, проданной всеми, кто только мог рассчитывать поживиться на ее выморочном имуществе, Стражинский попал в лагерь на юге Франции, где и провел два самых нескучных года в своей жизни – поскольку именно там с ним познакомился итальянец Джино Чиаро, познакомился – и, можно сказать, возвысил до себя. Лео понял, каков этот мир на самом деле и ради чего есть смысл жить. Так он стал партизаном верхнего мира, Великого Города, одним из тех немногих, кто боролся с реальным врагом – не с пешками и даже не с ферзями, а с игроками, если так можно выразиться…

Нижнее тело Лео, хитро спрятанное в Африке, в Замбези, в одной из польских католических миссий, тихо занималось возделыванием сорго, а сам он наверху сражался за скорую победу. Из-за дальности расстояний он не навещал то свое тело, но достаточно регулярно получал от него обычные почтовые весточки.

То, что Джино оставил его, своего давнего проверенного товарища, здесь, не взял в Константинополь, – говорило о многом. О том, что Джино сомневался как в планах Дрозда, так и в самом Дрозде. Никогда он не говорил этого вслух, но Лео давно научился понимать его по уголкам губ. Этими уголками сказано было: следи, анализируй, думай; если Дрозд перейдет черту, убей его. Все же у Дрозда была скверная репутация. Вокруг него всегда слишком много не тех смертей.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});