Александр Поляков Великаны сумрака - Неизвестно

— Важно, крайне важно, — наседал на Андрея, — чтобы швы легли плотно, герметически, понимаешь? Иначе нитро­глицерин будет просачиваться, и убойная сила погаснет.

— Ясно, — кивнул Желябов.

— Ясно ему.. — почему-то обиделся Кибальчич. — Нуж­но, чтоб после сказали: мина так сложена, что лучше ее не отделал бы офицер артиллерийской академии. Осознал?

— Уж лучше бы не говорили. — усмехнулся Тихомиров; рожденные удушливым дымом непрошеные, обморочные тре­воги рассеялись, и он снова был спокоен.

— А вот и нет! Это, братцы, наука. Поймите, мне удалось изрядно увеличить взрывную силу динамита, — почти вос­торженно крикнул Кибальчич. — Что у Нобиля — всего-то 25 процентов нитроглицерина. А у меня. Я рисковал, но до­вел его содержание до 75 процентов! Вдумайтесь: создано ве­щество в несколько раз сильнее заграничного динамита, в двадцать раз мощнее артиллерийского пороха. Каково?

Черный динамит в жестяных банках из-под конфет разно­сили по другим подпольным квартирам — на Лиговку, Не­вский, в Саперный переулок, на Тележную, Малую Садо­вую: если раскроют одну явку, то взрывчатка сохранится в других.

Шли, смеялись, что-то шептали на ушко милым спутни- цам-радикалкам, изящно поигрывая яркими баночками, под крышками которых невидимо подрагивала пахучая студени­стая смесь, пока не начиненная отравленными шариками.

Тигрыч был влюблен. И какое же счастье, что это не лю­бовь-борьба, а просто — любовь. Сердце перегоняло звон­кие, словно бы о чем-то поющие потоки крови, и он востор­женными мгновениями вдруг понимал это незнакомое преж­де пение, еще сильнее вращались его серые глаза, упруго не­сли не устающие ноги, и идеолог страшной для правитель­ства организации в тяжелом пальто (от корректур, свернутых прокламаций и нелегальных газет) легко взлетал на второй этаж, где в полутемной передней его обнимала Катя. Удиви­тельно, что квартиру Катюша снимала вместе с Перовской. Барышни жили вместе, жили дружно, пока не появился Же­лябов. Теперь Соня пропадала у него. И это тоже было кста­ти. Иной раз, правда, Тихомирову под руку попадались ка­кие-то мелкие вещи Перовской, неподвластно вздрагивала душа, но Катя, все замечающая, решительно и быстро уст­ранила и это препятствие.

Жаль, что провалилось дело в Херсоне. Подкоп и пролом стены в казначействе удался — вор Клим и вправду понимал толк в подобных предприятиях. Революционеры взяли в ту ночь более полутора миллионов рублей — огромная сумма! Но сохранить смогли только 16 тысяч. Все остальное поли­ция раскопала в тайнике под деревней Алешки.

Жаль? Мысль путалась. Конечно, деньги намечалось упот­ребить для устройства побегов попавших на каторгу товари­щей. И главное — для покупки заграничного динамита. Од­нако кража оставалась кражей, как ни крути. Что бы сказа­ли мама, отец, о которых Тигрыч старался не думать, но о которых непременно вспоминал почему-то именно в такие минуты. И тотчас же всплывал из суетной мути лучезарный лик Святителя Митрофана Воронежского; какое-то стран­ное беспокойство охватывало Льва: где образок? в какой ра- дикальской квартире он забыл его? найти бы. Найти? Но — зачем?

Уж лучше с оружием в руках открыто напасть на банк, а тайное похищение. Нет, был тут какой-то неприятный при­вкус. Чуть не сказал: малиновой пастилы.

Михайлов только отмахнулся. Не до того ему. Хорошо хоть Кибальчич — умница, гений! — уже выработал достаточное количество динамита. К тому же придумал взрыватель для метательных мин. Худой, позеленевший над кислотами изоб­ретатель не раз пытался объяснить Тихомирову, занятому оче­редным номером «Народной Воли», устройство снаряда, но тот, удаляя следы обеда с лацкана, запомнил только какие- то трубки и трубочки, что-то про напудренные смесью берто­летовой соли и антимония фитили, цилиндрики с пирокси­лином, капсюль с гремучей ртутью. Поразило: смесь мгно­венно воспламеняется от одной капли серной кислоты.

Дворник так обрадовался, что повел Кибальчича в Гости­ный, где купил ему новое пальто и щегольскую трость.

И вдруг снова замелькали, наползая друг на друга, осле­пительные картинки магического стробоскопа.

Южные агенты сообщили: из Крыма Александр II на яхте выйдет в Одессу, откуда поездом отправится в Петербург. В Одессу загодя прибыли Верочка Фигнер и сам Кибальчич. Спешно свозили динамит, а сбежавший из Херсона Фролен­ко устроился путевым сторожем на станции Гниляково. На­прасно. Царь изменил маршрут. Террористы вернулись в Питер.

Это была первая попытка — не одиночек уже, а целой орга­низации, грозной «Народной Воли».

Следом — у Александровска. Желябов под именем купца Черемисова даже землю купил — якобы для строительства кожевенного завода. Просверлили полотно, заложили мину: грамотно, на 20-метровой насыпи, да так, чтобы рвануло под паровозом и последним вагоном. Состав сбросило бы вниз. Окладский вынул провода из-под камня, включил батарею и, когда царский поезд приблизился, крикнул Желябову: «Жарь!» (Ну, да: сжарь мышь и съешь! Перешагни.). Тот сомкнул провода, но взрыва не последовало, хотя спираль Румкорфа продолжала работать исправно. Никто ничего не понял — даже Кибальчич.

Вторая попытка.

Теперь была надежда на Москву. На седьмой версте Мос­ковско-Курской дороги, за Рогожско-Симоновской заста­вой целый дом приобрели (Дворник не поскупился), где по­селилось семейство путевого обходчика Сухорукова; на са­мом деле — Соня Перовская и Лев Гартман, он же Алхимик, за которого потом в Париже заступится великий Виктор Гюго, за него же пойдет просить во главе эмигрантской депутации седовласый Петр Лаврович Лавров (юношей Гартман тоже плакал над его «Историческими письмами»), правда, неудач­но: премьеру Гамбетте не понравились, что русские напоми­нают ему про честь Франции. Но и тут — мимо. Накануне попался с динамитом Гольденберг, царская охрана насторо­жилась, и поезд с Государем без знаков отличия пустили пер­вым и на большой скорости. Перовская с Алхимиком взор­вали второй, свитский.

Третья.

А между тем в Зимнем дворце уже вовсю обшивал винный погребок столяр Халтурин, давно внедренный в царскую ре­зиденцию под именем рабочего Батышкова. По ремеслу сво­ему Степан был человек искусный, он уже поработал лаки­ровщиком на императорской яхте. Про него говорили: ис­тинно мастер, так полирует, что и блоха не вскочит; сосколь­знет, каналья. Халтурин и сам чуть не поскользнулся. Слу­чилось постучать молотком в кабинете. И вдруг вошел Госу­дарь — улыбнулся приветливо, о чем-то спросил. Затем по­вернулся спиной к нигилисту, просмотрел на столе бумаги и, повернувшись лицом к образам, начал тихо молиться. По­бледневший Степан сжал в руке молоток с острым концом, шагнул к Царю. Ударить по голове и — все! Ну же. Другого случая не будет. Халтурин размахнулся, но молоток выпал из онемевшей вмиг руки. Пальцы сами сложились в молитвен­ное троеперстие, крепкие ноги беспомощно заскользили по паркету Александр II повернулся к убийце, снова улыбнул­ся и вышел. Столяр стоял и шептал, не понимая собствен­ных слов: «Падет царь, падет царизм, и сразу наступит новая эра, эра свободы.» Но динамит приносить продолжил. День за днем — более ста фунтов принес. И 18 февраля в шесть двадцать вечера рвануло — прямо под царской столовой. И опять Государь не пострадал: время ужина сдвинулось из-за опоздания принца Гессенского. Погибли десять солдат-фин­ляндцев, героев турецкой войны; восемьдесят человек было ранено.

Четвертая попытка «Народной Воли» окончилась неуда­чей.

Пятая была весной 1880-го. Хотя и попыткой-то назвать нельзя: начали вести подкоп в Одессе на Итальянской, но затею бросили из-за нехватки времени.

Они поженились между пятым и шестым покушением на Александра II, в разгар белых ночей. Венчались в храме. Дру­зья пожимали плечами: храм — не совсем революционно, да уж ладно, Тигрыч ведь, пускай чудит. Зато Лев венчался по фальшивому паспорту (это — революционно!) на имя Але­щенко, спешно сделанному в «небесной канцелярии». Катя была беременна, на свадьбе сидела тихо, а уж остальные в трактире «Бристоль» у Паклина разгулялись. Надо сказать, трактир выбирали долго. Саша Михайлов морщился: то про­ходных дворов в округе мало, то многовато городовых по уг­лам. Шли гурьбой, молодо хохотали над вывеской: «Кисло- щевое заведение с газировкой фрухтовой воды».

— Зайдем? — трогательно скашивая глаза, заглядывала Тигрычу в лицо Катюша.

— Зайдем! Зайдем! — вторила ей Соня, прижимаясь к Же­лябову. («Как легко! Будто и не было ничего. И слава Богу..»).

— Нет! Газировки им. — смешливо рычал Тихомиров. — Там водки не подают. А мы нынче водки выпьем. Непременно!

Шафером на свадьбе был знаменитый Николай Михай­ловский, публицист, хранитель традиций Чернышевского, пишущий под забавными, дразнящими читателей псевдони­мами: Гроньяр, Посторонний, Профан, Непомнящий. Он давно был властителем дум передового общества, и еще в молодости пустил свое крохотное состояние на переплетную мастерскую, где собирался учить желающих социализму, но с учебой как-то не заладилось. Теперь седеющий Николай Константинович редактировал «Отечественные записки», слал заметки в «Северный вестник», «Русскую мысль», где рассуждал о свободном идеале, об изменении общественного развития в избранном передовой интеллигенцией направле­нии, о толпе и героях — выдающихся одиночках, способных вершить историю.