«Если», 2005 № 11 - Журнал «Если»

Максим пытался отмалчиваться. Иногда, выйдя из себя, орал, что не все на этом свете от него зависит, и вообще, надо еще посмотреть, кто в полной мере остался в дураках. Он ли? А может, кто другой, чином повыше? И с чего это дорогие женушки решили, что забавный чужак непременно погиб? Ах, не решили? Почему это «если он обиделся, то это ничем не лучше»? Очень даже лучше! Во-первых, он жив-здоров и просто слоняется где-то. Во-вторых, ну ее к шуту, эту чужаковатую забавность! Кто знает, какие у него в ассортименте забавы. Может, такие, от которых лучше держаться на расстоянии пары десятков астрономических единиц? С него станется! Чего хорошего можно ждать от живого организма, чьи биологические реакции протекают не на химическом и вряд ли даже на ядерном, а, скорее, на субъядерном уровне! Кто-то чихнет случайно, а от кого-то не то что молекул — протонов не останется…

Аргументы на жен не действовали. Ор помогал ненадолго. Максим терял силы.

Ну как было объяснить женам, что все устроено, может, не самым лучшим образом, но, несомненно, лучшим из возможных? Максим объяснил бы, будь он убежден в отсутствии прослушки. Но как раз в этом никакой уверенности не было. Объясниться позже — другое дело. И пусть сказано «хочешь ознакомить с тайной всех — доверь ее женщине», но и среди женщин попадаются такие экземпляры в русских селеньях… За Карину и Барбару — особенно за Барбару — Максим мог поручиться головой. Эти не выдадут. Но время объясниться с ними еще не пришло…

А к тому моменту, когда оно придет, мрачно думал Максим, многое может измениться. Карина, проникшаяся к чужаку почти материнскими чувствами, сгоряча уже успела заявить, что не желает жить с мужем-слизняком, мужем-приспособленцем, мужем-тряпкой. Ничего себе приспособленец! Много ли благ поимел он со своего «приспособленчества»? Перед кем теперь фактически закрыта дорога в космос — перед Хеншером, что ли?!

Барбара вела себя более выдержанно. Один раз она даже поинтересовалась для разнообразия дальнейшими перспективами социальной ячейки. А какие могут быть перспективы для того, кого уволили по форме 12/1?!

— Это волчий билет, — безжалостно констатировала жена.

— Он самый. Волчий билет для Волкова — логично! — попытался сострить Максим, но не был поддержан. — Фирма разорвала контракт. Должны выплатить компенсацию: годовой оклад.

— А выплатят? — усомнилась Барбара.

— Пусть попробуют зажать. Профсоюз пилотов их живьем съест. — Ну, допустим. А дальше?

Максим вздохнул.

— Поживем пока на Земле, — сказал он примирительно. — Потом найду что-нибудь. Если не удастся устроиться пилотом — завербуюсь хотя бы на Луну, на реголитовый комбайн. Возьмут ведь, а?

— Я выходила замуж за пилота, — напомнила Барбара.

Тем данный фрагмент беседы и кончился, и это был самый светлый ее фрагмент. Рациональное, вещественное всегда близко и понятно. А поди-ка спроси у женщин, на что им сдался серпентиец? Наговорят с три короба, а по существу не ответят. Ласковый? Ну, заведите котенка, что ли. Чудной и непредсказуемый? Ну, напоите котенка валерьянкой, и дело с концом. Где там! Дай женщине что-либо чувственное — она обязательно скажет, что мало. А уж если отнять — подвинься и не прыгай. Терпи и узнай о себе много нового.

Барбара не была разумнее Карины, совсем нет. Она была опытнее и только поэтому раньше младшей жены осведомилась о ближайших финансовых перспективах семьи. Максим не сомневался: пройдет немного времени, и Карина, в свою очередь, потребует отчета, получит его и снабдит уничтожающими комментариями. Причем произойдет это немедленно по окончании разноса за утрату найденыша, без малейшего перерыва. Максим достаточно изучил своих жен, чтобы знать: чувственное и материальное сосуществует в женщинах в дивной, но дикой для любого мужчины гармонии.

Да, женщины — создания гармоничные, нет сомнений. А вот гармония в социальной ячейке уже начала трещать по всем швам. На что прикажете жить? Выплатит ли Роскосмос компенсацию, это еще большой вопрос. Сбережений практически нет — съели дети. Дети — это прекрасно, кто спорит, но от затрат неотделимы. Тут тоже своя извращенная гармония. Короче, будущее — в мрачных грозовых тучах.

Так считали жены, но Максим-то знал, что это не совсем верно. А поди скажи им об этом! Страшно чесался язык выдать тайну, — но здесь?! Нет, исключено. Обе жены с визгом кинутся на шею — и привет. Даже если в капсуле нет прослушки (что вряд ли), соседи снизу или сверху обязательно донесут. Нет, терпеть, терпеть… Стиснуть зубы.

Тридцать шесть тысяч километров со стиснутыми зубами! Все тридцать шесть тысяч — от Стационара до пятикилометровой башни Земли-пассажирской, венчающей гору Каямбе в Эквадоре! Максим и прежде не любил космический лифт за медлительность и дискомфорт, а теперь проникся к нему лютой ненавистью.

Нетерпеливых космонавтов не бывает, и Максим стоически терпел все пятьдесят восемь часов спуска. А соседи и вправду имелись — и сверху, и снизу. Максим не был VIP-персоной, ради которой стали бы гонять отдельную капсулу. Для рядовых пассажиров тесные капсулы с минимальным набором удобств стыковались в вертикальный «поезд» ростом с небоскреб, и звукоизоляция между соседними капсулами оставляла желать. Два иллюминатора диаметром чуть более дверного «глазка» позволяли пассажирам развлекаться видами приближающейся Земли и вздрагивать, когда по соседнему тросу молчаливым призраком проносился с жуткой скоростью встречный «поезд».

Иных развлечений на борту не было. А если женская «лесопилка» — развлечение, то космический лифт — не только дешевый, но и редкостно комфортабельный вид транспорта!

И все-таки время — хорошая вещь. Особенно время сна. Когда жены уснули, устав перетирать мужа в муку, Максим ощутил неземное блаженство. Правда, болело под черепом, и голова была тупа, но он знал, что это скоро пройдет. Небольшой аутотренинг — и уже гораздо легче, и снова можно жить, а главное — думать.

Нет, не мыслить — это слишком высокое слово. Именно думать. Прикидывать. Рассчитывать. Уж если ввязался в авантюру, будь добр забыть о высоком. Хитри. Ловчи. Просчитывай варианты.

А сумеешь? Без навыка-то?

Придется. Что теперь об этом говорить. Раз влип по самые уши, так крутись или тони, третьего не дано.

И для чего все это? Максим не знал. Не было даже ощущения, что он поступает правильно. Была лишь надежда, что ошибки нет.

Воровато оглянувшись на жен — спят, — Максим приложил глаз к иллюминатору. Сразу полегчало на душе: все штатно. За одним маленьким исключением: растекшийся по внешней оболочке капсулы серпентиец вырастил конечность с пальцами и показывал Максиму игривую «козу».

Тьфу. Вот урод.

10.

За глухим забором, чисто по-российски вещественно и грубо подчеркивающим принцип неприкосновенности личной жизни, желтела крыша коттеджа, краснели стволы нескольких красавиц-сосен и летал бадминтонный волан. Стоял обычный нежаркий июнь средней полосы России, знакомая всем прелюдия невыносимой июльской жары. Целую неделю шли холодные дожди и лишь накануне к вечеру иссякли. Утреннее солнце, притворяясь слабосильным, неспешно подбирало влагу с грунтовых улиц дачного поселка и сразу давало понять: мелкие-то лужицы оно выпьет, а за глубокие пока не возьмется, да и за грязь тоже. Ждите, мол. А пока лавируйте хитрыми галсами, выбирая путь посуше, и не чертыхайтесь. Лучше вспомните: не об этом ли вы мечтали, находясь поближе к светилу? Возле Меркурия. И если вы все равно останетесь недовольны, то так и знайте: вы редкостные привереды.

С пригородного поезда сошли трое: крепкий мужчина с сумкой через плечо, молодая женщина и ведомый ею на поводке громадный черный дог в наморднике. Судя по внушительным шипам на ошейнике, характер собаки был не из лучших. Хотя много ли стоят косвенные признаки? Несмотря на грозный вид и устрашающую амуницию, всю дорогу собака вела себя примерно: исправно выполняла немудреные команды, не досаждала пассажирам, начисто игнорировала других собак и, что уж совсем удивительно, кошек. Ну просто образцово-показательный пес. Что экстерьер, что выучка — высший класс.

Он даже лавировал между лужами, не дожидаясь, когда его дернут за поводок, и во всем подражая людям. Лишь ступив на безлюдную дачную «улицу», спросил вполголоса:

— Теперь можно?

— За забором можно будет, — негромко ответил Максим. — Потерпи еще немного. Устал?

— Я не устаю. Просто надоело.

— Потерпи. Так надо.

— Зачем?

— Я тебе миллион раз объяснял зачем. Никто не должен знать, что ты находишься на Земле. Люди беспечны, но пугливы. Скажи им, что по Земле ходит серпентиец, — они перепугаются. А когда люди пугаются, они делают глупости. Очень жестокие глупости.

May промолчал, заставив Максима гадать: понимает ли гость опасность? Иногда серпентиец вел себя совершенно по-детски. Облик собаки ему почему-то не нравился. А как, спрашивается, маскировать его в людской гуще? Под человека? Он бы не возражал, но с человека совсем иной спрос, да и те, кому нужно, непременно заинтересуются: что за новая личность появилась в окружении скандально известного в узких кругах Максима Волкова? Казалось бы, парадокс. Ежу понятно, что надо прятать подобное в подобном, — ан нет. Вычислят на раз. Уж лучше быть ему на людях догом. Тоже наивная маскировка, на простачков, а все же так спокойнее. Хорошо бы знать наверняка, есть «наружка» или нет. А как узнаешь, коли нет навыков? Не та профессия. Наземный космонавт… тьфу! Не способен ни увидеть, ни почуять, ни вычислить. И этот короткий разговор запросто мог писаться через остронаправленный микрофон на дистанции в километр. То-то радости будет кому-то: идет мужик и беседует с псом, причем пес на мужика не смотрит и пасть не раскрывает, а ведь как-то разговаривает!