Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт

на землю.

* * *

Мой отец вершил суд под Липой справедливости.

Мы молча двигались к нему.

Когда он заметил меня, его лицо окаменело, потом он увидел Нуру, державшую меня за руку, и глаза его вспыхнули. Он закусил губу, на лбу его залегла складка, вены на шее вздулись; он следил за нашим приближением, как за неумолимым извержением раскаленной лавы из жерла вулкана.

Я остановился в нескольких шагах.

– Тебе здесь не рады, – пробурчал он.

– Здравствуй, отец.

Я не поддался на его тон и сохранял спокойствие.

Он ткнул пальцем в сторону Нуры:

– Эта женщина больше не войдет в деревню. Пусть уходит немедленно.

Мы не шелохнулись.

Он прошипел, косо глядя на Нуру:

– Я считал тебя мертвой и был этому рад.

Выдержав его взгляд, она ответила:

– Я тоже считала себя мертвой и была этому рада. Благодаря Ноаму я поняла, что жива, и это радует меня еще больше.

– Замолчи.

– Мне жаль тебя, Панноам. Ты хотел быть всем и поэтому стал никем.

Побагровев, он взревел:

– Молчи, змея!

Она решительно подошла к нему вплотную и проговорила, глядя ему прямо в глаза:

– Замолчу, когда ты расторгнешь наш брак.

– Исчезни!

– Объяви о расторжении нашего брака прилюдно, объяви! Верни мне мою жизнь и забирай свою!

Прослышав о нашем появлении, на поляну стекались сельчане. Пришла и моя мать.

Панноам прошипел сквозь зубы:

– Я не сделаю ничего, что доставит тебе удовольствие, гадюка.

Нура расхохоталась ему в лицо и окликнула меня:

– Достойное заявление супруга, не правда ли, Ноам?

Вне себя от злости, Панноам схватил ее за шею. Она вздрогнула, замерла, но вместо того, чтобы отбиваться и защищаться, презрительно взглянула ему в глаза:

– Давай! Убей меня! Кабана или мужчину ты одолеть уже не в силах. А женщину, может, и сумеешь…

Отец в бешенстве еще крепче стиснул ей горло. Нура побледнела.

– Отпусти ее! – крикнул я.

Одурев от ярости и не владея собой, Панноам отпихнул меня, продолжая душить Нуру. Я бросился на него, ударил по лицу, по рукам, в грудь, опрокинул его наземь.

Лицо Нуры полыхало, она пыталась отдышаться.

А Панноам силился встать, но ему никак не удавалось. Он был похож на муфлона, обросшего густой шерстью: они, когда валятся на спину и беспомощно барахтаются не в силах подняться, в конце концов умирают от удушья.

Я протянул ему руку. Он взял было ее, но оттолкнул и плюнул мне в лицо:

– Никогда!

Моя мать подбежала к нему, шепнула мне, чтоб я не обращал внимания, и помогла ему встать. Нура тем временем, прерывисто дыша, растирала себе шею. Вновь на ногах, Панноам отряхнулся и повертелся, стараясь оправиться и вернуть себе самоуважение. Он страдал и телом, и душой. Мне было его жаль. Больно было видеть отца, утратившего свою героическую стать.

Я подошел к нему и заговорил тихо, чтобы слышал меня он один:

– Я вернулся принять власть из твоих рук, отец. Ты измучен. Передай свою ношу мне. Отдохни наконец. Управление нашей общиной требует больше того, что ты можешь сегодня дать. У тебя в руках вся власть, отец, но ты имеешь и право передать ее. Время пришло. Я твой сын, и ты меня для этого воспитывал. В детстве я думал, что никогда не смогу стать таким же могучим вождем, как ты, я не уверен в этом и сегодня, но прочь сомнения. Поверь себе. Поверь в меня. Я постараюсь.

Эту речь я сочинял и твердил всю дорогу, хоть и не надеялся, что она возымеет действие, потому что недооценивал слабость отца; но, пока я говорил, мне показалось, что я его тронул. Он был пресыщен, крайне изнурен, видел предел своих возможностей, и потому мои слова проторили дорожку в его душу.

Он сомневался. Колебался. В глубине его естества усталость боролась с гордыней.

Он покосился краем глаза на Нуру:

– А она?

– Ты расторгнешь с ней брак, и она станет моей женой.

Он согласился, сопоставив меру своих потерь с мерой своего облегчения. В его глазах засветилась грусть, и он сказал с печальной улыбкой:

– Так ты забираешь у меня все, мой сын?

Он смирился. Он еще ничего не ответил, но уже был согласен со мной. И мы оба это знали.

И тут прозвенел гневный голос:

– Он ничего не берет у тебя, Панноам. Это ты все забрал у него! – Нура наконец отдышалась и напустилась на Панноама.

Разве не бывает довольно искры, чтобы вспыхнул огонь? Вмешательство Нуры воспламенило отца. Он взорвался, метнул на нее пылающий взгляд и кинулся ко мне:

– Будем биться.

Я устало прошептал:

– Отец, не заводись.

Он крикнул во весь голос, давая мне понять, что довольно нам шептаться:

– Будем биться!

Он выпятил грудь и выхватил меч, который всегда носил при себе, верша правосудие. Отец красовался. Он ходил гоголем. В неискоренимом восторге от себя он разыгрывал перед сельчанами спектакль.

– Найди оружие и давай биться.

– Я не стану биться с тобой.

Он громогласно воскликнул:

– Друзья мои, если я уйду, над вами поставят такого вождя: он дрейфит, не хочет драться!

Я продолжал говорить вполголоса, хотя спокойствие уже изменяло мне:

– Я уничтожил Робюра – быстро же ты об этом забыл.

– Ты тоже забывчивый: разучился драться?

И тут над деревней прогремел голос:

– Панноам, ты будешь биться со мной!

Все обернулись: по тропинке спускался исполин Барак – великолепный, широкоплечий и мускулистый, он решительно двигался к нам, а откинутые назад волосы развевались как лошадиная грива. Его появление повергло сельчан в ужас, и они принялись бормотать молитвы и теребить амулеты.

Мама оторопело шагнула вперед, у нее перехватило дыхание. Она не могла поверить своим глазам. Как? Неужели ее жених жив? Она думала, что лишилась рассудка. Мама сжала виски, прикусила кулак, но, видя, что Барак в расцвете своей мужественной красоты все приближается, она в панике повернулась ко мне.

Я с улыбкой подтвердил:

– Да, это Барак.

Ее губы безмолвно прошептали: «Барак», – и она прижала руки к груди. Я испугался, что ее сердце не вынесет потрясения, и кинулся ее поддержать.

Барак старался избегать ее взгляда – несомненно, щадя и Мамины чувства, и свои – и гордой поступью с царственной непринужденностью продолжал свой путь к Панноаму.

А тот все оценил: и возвращение брата, и Мамино потрясение, и их неизменную любовь. Взгляд его окаменел, он стиснул зубы и изо всех сил старался не пошатнуться.

Барак остановился перед ним:

– Ты будешь биться со мной.

Мой отец вздрогнул и инстинктивно вцепился в свое ожерелье. Барак усмехнулся, и