Самолет без нее - Мишель Бюсси

Солнце стояло низко, но еще не скрылось за холмами на берегах Сены, и его лучи, проникая сквозь стекло вагонного окна, слепили Марку глаза. Он задернул шторку и вернулся к лежащей на сером металлическом столике тетради. Повествование детектива перевалило за первые десять лет расследования. Теперь воспоминания Марка об описываемых событиях не ограничивались смутными обрывками, но складывались в четкую и ясную картину. И у него появилась возможность сравнить ее с версией Гран-Дюка.

Дневник Кредюля Гран-Дюка.

Осенью 1991 года Эмили Витраль пошла в пятый класс. До сих пор я почти ничего не говорил об Эмили, хотя рассказ о том, как она росла, очень важен — иначе вам ни за что не понять, почему Николь Витраль пошла на уступки, а Матильда де Карвиль восторжествовала. По-своему, конечно.

Итак, Эмили шел одиннадцатый год…

Мне кажется, Эмили всегда любила меня. Впрочем, взаимно. Наверное, ее подкупала моя замкнутость, свойственная всем закоренелым холостякам. Детям нравятся не склонные к пустой болтовне взрослые. Они находят в них отражение собственной стеснительности.

Для Эмили я так и остался Кредюлей-дедулей.

По-моему, я у и Марка вызывал добрые чувства. И не только из-за глубины своих познаний в футболе. Думаю, главную роль сыграла моя профессия. В глазах мальчишки частный детектив — это нечто. Персонаж телесериала. Макгайвер, Майк Хаммер…[9] С неизменным магнумом в кармане. Только доберманов не хватало, да вместо «феррари» — БМВ. Признаюсь, я ему немножко подыгрывал. Не без удовольствия. Николь Витраль только посмеивалась, слушая мои байки. А я исподтишка наблюдал, как подрастает Эмили…

В глубине души я надеялся, что рано или поздно обнаружу ее внешнее сходство с членами той или другой семьи. С Витралями или с Карвилями. Что она начнет улыбаться так же, как Марк, или повторять жесты дедушки Леонса. Ну да, я хватался за соломинку. За неимением лучшего…

Напрасные надежды. Эмили не была похожа ни на кого из них. Если не считать голубых глаз. У всех Витралей были голубые глаза.

А в остальном… Николь Витраль старательно делала вид, что не замечает ничего особенного, особенно поначалу, но не видеть, как Эмили отличается от всех обитателей дома, мог только слепой. Казалось, на улицу Пошоль она попала не из рухнувшего самолета, а с летающей тарелки. Эмили обожала учебу. Была круглой отличницей — в отличие от Марка, неглупого и добросовестного ученика, старательно делавшего уроки, но не блиставшего ни по одному предмету. Эмили любила музыку. Эмили любила живопись. Эмили любила читать. У Витралей в доме были книги, диски, художественные альбомы — не сказать, чтобы много, но были. Как у всех. Как у тех, кто держит в гараже велосипед и набор для игры в петанк — на всякий случай, вдруг пригодится.

Эмили как будто явилась из другого мира, и это прямо-таки бросалось в глаза. Она была милой, приветливой, ласковой, но сразу чувствовалось, что она задыхается в этой обстановке. По средам она бежала на парковку у вокзала, куда вечером приезжала передвижная библиотека. Она бомбардировала бабушку вопросами, вгоняя бедную Николь в растерянность. В первом классе прочла «Сказки кота Мурлыки» — впрочем, про это вы уже знаете. А потом пошло-поехало. Роальд Даль. Игорь Стравинский. Редьярд Киплинг. Сергей Прокофьев. Эмили сыпала труднопроизносимыми именами, которые Николь слышала впервые в жизни.

Конечно, такое случается — в обычной семье растет необычный ребенок. Бывают же чудеса. Именно это я повторял себе, пытаясь заглушить бушевавшие в душе сомнения. Цветок пробивается сквозь асфальт. В провинциальной школе объявляется вундеркинд. Чем не олицетворение французского варианта американской мечты о талантливом самоучке, который, преодолев все препоны, сам, без чьей-либо помощи становится студентом самого престижного университета и в самой скромности своего происхождения черпает силы и вдохновение для продвижения вперед? Как говорится, начинает с низкого старта и обгоняет соперников, искренне гордясь своими корнями? Еще бы, домашняя «тюрьма» наложила на него свой отпечаток, навсегда сделав его не таким, как другие — все эти папенькины сынки, рожденные в самых богатых парижских кварталах и учившиеся в дорогущих частных школах. А его толкает вверх сознание, что он вышел из гущи народной и он несет память о своем прошлом, как знамя. Да он и сам превращается для родных и близких в знамя. Наш младшенький-то, а? Может, бедняки потому и заводят столько детей? Увеличивают шансы вытянуть счастливый билетик?

Ладно, заканчиваю свои грошовые рассуждения на тему социального детерминизма. Собственно, я и пустился в них только потому, что хотел показать вам, до чего заметной фигурой стала Эмили в квартале Полле. Эта далеко пойдет, говорили про нее. И опекали как могли. Больше всех, разумеется, Николь. Можно только догадываться, какие подозрения терзали ее разум, отравляя счастье восхищения внучкой.

Имела ли она право гордиться Эмили? На самом ли деле этот чудо-ребенок — ее внучка? Миновало семь лет, десять лет, но тень трагедии продолжала витать над семейством Витралей. Если малышка — действительно Эмили Витраль, то — да, Николь была готова возблагодарить судьбу за спасение девочки, да еще какой девочки! А если она — Лиза-Роза де Карвиль?.. Тогда получается, что суд совершил ошибку и обрек ее на жизнь в чуждой среде…

Скажу честно: глядя на Эмили и сравнивая ее с остальными жителями рыбацкого квартала в Дьеппе, я не мог избавиться от мысли, что передо мной — инопланетянка, попавшая в Нью-Йорк, или Тарзан, потерявшийся в джунглях, или Гулливер среди лилипутов.

«Ничего странного тут нет, — иногда спорила со мной Николь. — Девочка растет не в обычной семье, а с бабушкой. Конечно, она будет отличаться от других детей».

В ее словах была доля истины. Но только доля.

Когда Эмили исполнилось одиннадцать лет, она начала заявлять о своих правах. Нет, она ничего не требовала. Просто говорила вслух, до чего ей хочется где-нибудь побывать, увидеть хоть что-нибудь еще кроме утесов Дьеппа. Заняться чем-нибудь интересным. Например, музыкой. Не только потому, что у нее были ярко выраженные музыкальные способности, и не потому, что учителя в музыкальной школе в один голос твердили, что она должна больше играть. Нет. Всего лишь потому, что она сама испытывала такое желание. Даже не желание. Потребность.

Расклад был прост. Эмили не сможет совершенствоваться в игре на фортепиано, если у нее дома не будет инструмента. Если не будет заниматься по несколько часов каждый день. Маленькая Эмили, помимо прочего, обладала редким даром убеждения. Она обошла с рулеткой в руках гостиную. И сделала вывод: если телевизор переставить в угол, а диван сдвинуть в сторону, пианино поместится. И будет очень красиво смотреться. Сверху, на крышку, можно будет поставить вазу и хрустальную пепельницу, привезенную с ярмарки в Бреле.

Оставался вопрос цены.

Пианино стоило тридцать тысяч франков. Или — двадцать тысяч, если покупать подержанное.

Николь Витраль только всплескивала руками:

— Пианино! Деточка моя, да мне на вашу одежду денег еле хватает! Чтобы свозить вас на неделю в Сен-Кэ, я весь май и весь июнь работала по воскресеньям. А к школе сколько всего нужно купить! И еще за музыкальную школу платить! До десяти лет ты училась бесплатно, но теперь хорошая жизнь кончилась. А ты говоришь, пианино…

Эмили не спорила. Она все понимала. В свои одиннадцать лет она была не по годам взрослой. Во всяком случае, мне казалось, что она все понимает. После того разговора она ушла к себе в комнату. Комнату, которую они делили с Марком. Из-за тонкой стенки до Николь донеслись звуки флейты. Это была дешевая блок-флейта, доставшаяся в наследство от Марка. Единственный музыкальный инструмент в доме. Николь узнала мелодию — это была песня Гольдмана «Лейденштадт».

От тоски у нее сжалось сердце.

Когда Марк вернулся со стадиона, он нашел бабушку сидящей на диване с заплаканным лицом. Марку тогда было тринадцать лет. Он не знал, что должен делать. За стенкой Эмили играла на флейте. Играла красивую мелодию. Только грустную.

Николь посадила Марка рядом с собой и крепко обняла его.

— Никогда не завидуй Эмили. Понимаешь? Никогда.

«Само собой, — подумал Марк. — С какой стати он будет ей завидовать?»

— Мы с тобой будем жить, как жили всегда. Главное, помни, что Эмили — твоя младшая сестра.

Ну ясное дело. К чему она клонит?

— Даже если заметишь, что я… что я стала относиться к вам немного по-разному. Ты уже большой мальчик, Марк. Ты должен понять.

«По-разному? Что это значит: по-разному?»

Николь тихонько поднялась. Марк встал следом за ней. Она уже снова улыбалась. Только какой-то неестественной улыбкой. Николь подошла к краю дивана и сказала Марку: