Забытые пьесы 1920-1930-х годов - Татьяна Майская

АКУЛИНА (хохочет истерически, напряженно). Ха-ха-ха! Так вот как, Сергей Васильевич, в праведники записался? А? Может, в церковь пойдешь? Ха-ха-ха! Вот так угодник сыскался! Ха-ха-ха! (Меняя тон.) Что думаешь, у самого рожа-то чистая?

СЕРГЕЙ. До моей рожи тебе нет дела, а детей не пущу!

АКУЛИНА (подступая к нему, грозно). А по чьей вине я загуляла? Да, гуляю и буду гулять — потому ты, подлец, меня бросил! Да, бросил! А теперь камни в меня швыряешь, детей не пускаешь? Дескать, гулящая стала! Давно ли в угодники-то записался да о чужих грехах заботиться начал? Да! Меня на улицу вышвырнул, а сам честь по чести женой обзавелся, новую жизнь устроил? А где ж она, правда-то? Где ж правда-то?

СЕРГЕЙ (возмущенно). Какая жена-то? Мелешь, чего не знаешь.

АКУЛИНА. Правду-то забыл? А небось, сам чему учил? Живи, говорит, по правде.

СЕРГЕЙ (едва сдерживаясь). Раз не понимаешь, уходи! А не уйдешь, сам уйду!

Хватает фуражку, дрожа.

Тьфу! Голова кружится! (Вспыльчиво.) Уйдешь, что ли?

АКУЛИНА (меняя тон, улыбаясь нежно и ласково). Обожди, Сереженька, обожди! Сейчас уйду! Сказать-то тебе нужно два слова!

СЕРГЕЙ (отрывисто). Ну, говори!

АКУЛИНА. Ну, подойди! Чего бегаешь? Не трону! Что думаешь — гулящая хуже стала? Ха-ха-ха.

СЕРГЕЙ. Будешь ты меня изводить!

Бросается к двери, АКУЛИНА хватает его за руку, быстро обнимает его.

АКУЛИНА. Сереженька!

СЕРГЕЙ. пусти!

Отпихивает ее от себя.

АКУЛИНА (держит его). Что? Истомился весь? А? (Певуче.) Дай я тебя приласкаю, Сереженька! Сокол ты мой ясный!

СЕРГЕЙ (борется с ней, ожесточенно). Побью!

АКУЛИНА (вкрадчиво). Ну, что же не бьешь? А? Сереженька, что не бьешь? Что? Забыл свою Акулю? Забыл, как раньше-то ласкал меня, миловал, рученьки, ноженьки целовал мне, забыл, а? (Тихо.) Что ж? Коль не бьешь меня, так поцелуй! Ну, Сереженька, поцелуй!

Наклоняется к нему, хочет поцеловать его.

СЕРГЕЙ (бешено). Пусти, дьявол!

Вырывает свои руки, бросается к двери.

АКУЛИНА. Ха-ха-ха! Дьяволом стала! Ха-ха-ха.

Исчезает. СЕРГЕЙ один, опускается на стул, потом, качаясь, идет к окну.

СЕРГЕЙ. Все мысли перепутала! Вот умаяла баба, всю душу насквозь выворотила, альни мурашки по телу запрыгали. (Садится, опускает голову.) Точно веретено в голове жужжит и жужжит! Пристала, как банный лист… «Сереженька да Сереженька!..» Фу, черт! (Вздрагивает.) Ровно стал бабой! В голове туман, и глаза застилает!

Долгая пауза. Старается справиться с собой. Молчит, потом тихо.

Где Ольга-то пропала? Хоть бы скорей шла, мочи нет сидеть одному. Теперь, как придет, нипочем не пущу в дом, заладила свое «Сереженька да Сереженька», да еще целовать захотела. (Встает.) Ровно муть какая напала, и в ногах слабость.

Отходит к столу и берется за книжки, тихо.

Совладать с собой надо. Ясное дело, что трудно, а совладать надо, слюней распускать нечего, потому разве я один? Всем трудно. Все бьются за новую жизнь, а если я поверну оглобли назад, то и все за мной. (Пауза.) Нет, Сергей, стой крепко! Как ты — авангард, о себе нечего думать, а рассуждай, как лучше для пролетарского класса. Она гнет назад, к старой жизни — вишь, как за свое стоит крепко, а я что? Расслюнявился! На бабьи слезы пошел! А кто я? Единица, человек только, а за мной стоит класс. Разве я должен жить для себя? Нет, брат, не туда поехал! Считай так, что тебя нету, а делай то, что полезно для партии. (Выпрямляется, твердо.) Да, на посту должен стоять, умирать будешь, а с поста не сходи! Таких-то лизоблюдов-изменников не сочтешь, сластоешек развелось много, все думают, как бы свою жизнь устроить. А ты что? Авангард! Держи знамя высоко!

Овладевает собой, в это время стук в дверь, входит БРЮХАЧЕВ — военный в шинели, красивый, статный мужчина.

СЕРГЕЙ. Что вам угодно?

БРЮХАЧЕВ. Ольга Ивановна Брюхачева здесь проживает?

СЕРГЕЙ. Здесь.

БРЮХАЧЕВ. Повидать бы ее было желательно.

СЕРГЕЙ. Она в завкоме, сходите туда.

БРЮХАЧЕВ. Я туда заходил, сказали, что она домой пошла.

СЕРГЕЙ. Ну, значит, сейчас придет.

Опять ставит миску на примус.

БРЮХАЧЕВ. Присесть можно?

СЕРГЕЙ (рассеянно). Садитесь, обождите.

Пауза. БРЮХАЧЕВ осматривается кругом, заглядывает за перегородку.

БРЮХАЧЕВ. А где же, собственно говоря, она помещается?

СЕРГЕЙ. Да здесь и помещается.

БРЮХАЧЕВ. Так, так…

СЕРГЕЙ. А вы, собственно, к ней по какому делу?

БРЮХАЧЕВ (неопределенно). По личному. Дело есть маленькое.

Пауза. БРЮХАЧЕВ смотрит на СЕРГЕЯ, потом на комнаты.

Так, так! Значит, в этих самых комнатах размещаетесь?

СЕРГЕЙ (рассеянно). В этих самых.

БРЮХАЧЕВ (с любопытством). И окромя вас в этой квартире еще никто не проживает?

СЕРГЕЙ. Кому ж еще проживать? И так тесно, двое детей, насилу и так размещаемся.

БРЮХАЧЕВ (принужденно кашляет). Кх-кх-кх! Так, так!

Пауза. Смотрит на СЕРГЕЯ. СЕРГЕЙ начинает обедать.

Так, так! А кем же вы, значит, ей приходитесь?

СЕРГЕЙ. А вы почему этим делом интересуетесь?

БРЮХАЧЕВ (обидчиво). А как же мне этим не интересоваться? Думаю, свой человек, не чужой!

СЕРГЕЙ. Вы что — ее родственник?

БРЮХАЧЕВ (кашляет). Кх-кх-кх! Да, родственник. (Пауза. К Сергею.) И давно она здесь проживает?

СЕРГЕЙ (с досадой). Вы что, из провинции, что ли, приехали?

БРЮХАЧЕВ. Из деревни приехал. А что?

СЕРГЕЙ. Да то, что пристали так, все расспрашиваете.

БРЮХАЧЕВ (меняя тон на более грубый). Не расспросишь — не узнаешь. Ее, бабу, тоже в кулаке держать надо. Она что? С вами заместо жены проживает?

СЕРГЕЙ (уклончиво). Как проживает, так проживает.

БРЮХАЧЕВ. Тут и скрывать нечего. В одной квартире вместе живете, известно, что муж с женой. (Злобно.) А еще писала, бобы разводила, чтоб я ей разводную выслал. Стрикулистка!

СЕРГЕЙ. Так вы ее муж?

БРЮХАЧЕВ (озлобляясь). Знамо, что муж. Теперь таких дураков, как я, много шляется. Одно званье, что муж, говорить стыдно.

СЕРГЕЙ (серьезно). Ну, муж — это другое дело! Мы с ней в закон хотели вступить, она вам писала об этом?

БРЮХАЧЕВ. Писала, как же — писала! Я ее в деревне, дурак, дожидался, а она, значит, здесь сидела, рыбу ловила. Баба — ухач, свое не упустит! (К Сергею.) Вы-то партийный?

СЕРГЕЙ. Партийный.

БРЮХАЧЕВ. Ну, ясное дело, к партийному перекинулась. По-вашему-то, по-партийному, жен считать — не устать, а по-нашему, беспартийному, — задрать ей юбку да выдрать, чтоб во веки веков заказала такими срамными делами заниматься!

СЕРГЕЙ. Какое такое срамное дело? Мы с ней как товарищи живем, вместе работаем, а что она от вас ушла, на то законы не писаны. С кем хочет человек, с тем пусть и живет.

БРЮХАЧЕВ. Да! Распустили баб, каждая баба норовит по дюжине мужиков иметь, а у меня разговор короткий: отстегал плеткой, да и ладно!

СЕРГЕЙ. Битьем делу не поможешь; надо, чтоб каждый в понятье вошел, как ему поступать надо, и чтоб не для своего, а для общего дела старался.

БРЮХАЧЕВ. Видать, расстаралась! Как была вертихвосткой, так и осталась. Без мужиков дыхнуть не могла, так к мужскому полу и льнула.

Отворачивается сердито и смотрит за перегородку. Отворяется дверь, входит ОЛЬГА ИВАНОВНА, оживленная и веселая.

ОЛЬГА ИВАНОВНА. Представляешь, запоздала! Ты знаешь, что, оказывается, вчера было на заседании? Только все и кричали: выбрать Петрова! Оказывается, это у нас только на бумажке производительность на двадцать процентов повышена, ревизию назначили, такой тарарам, что немедленно велели тебя посылать. Ступай, пожалуйста, поговори с ними. Директора видела, говорит, пришлите Петрова, словом, страшное возбужденье! Ну, я очень довольна! Помнишь, я говорила: надо подтянуться. Это безобразие, что у нас делается на заводе.