В тропики за животными - Эттенборо Дэвид

Современные броненосцы как бы соединяют наш мир с доисторическим прошлым, и именно ощущением волнующей связи времен я могу объяснить свою страсть к этим животным. Не исключено, что до наших дней они дожили благодаря своему панцирю. Их можно считать весьма процветающим семейством неполнозубых с богатым разнообразием видов — от крошечного, не больше мышки, броненосца-пигмея, живущего в песках Аргентины, до полутораметрового гигантского броненосца, обитающего в амазонской сельве.

В Гайане нам с Чарльзом доводилось снимать и ловить ленивцев и муравьедов, но нам так и не удалось увидеть дикого броненосца. Мы надеялись встретиться с ним в Парагвае. Когда парагвайцы спрашивали нас о цели приезда в их страну, я отвечал, не вдаваясь в подробности:

—  Мы прибыли сюда на поиски тату.

Тату, как я полагал, означало «броненосец». Это не испанское слово, так называют броненосца на гуарани — языке, который наравне с испанским считается официальным языком в Парагвае.

Реакцией на мой ответ всегда был взрыв хохота. Сначала я объяснял это тем, что по более или менее понятной причине человек, разыскивающий броненосцев, должен казаться всем парагвайцам фигурой в высшей степени комичной, но вскоре стал подозревать, что тут что-то не так. Когда же мой сакраментальный ответ довел старшего служащего Национального парагвайского банка до веселости, граничащей с истерикой, я решил, что пора самому обратиться за разъяснениями. Но он опередил меня, задав еще один вопрос:

—  И каких же именно тату?

У меня и на это был готов ответ.

—  Черных тату, волосатых тату, рыжих тату, гигантских тату, вообще всех тату, какие только есть в Парагвае.

Моя беглая тирада повергла служащего в состояние конвульсивного припадка. Я терпеливо ожидал возможности продолжить разговор. До этих злополучных вопросов мой собеседник казался мне человеком открытым и внимательным. Он прекрасно владел английским, и наши переговоры проходили на редкость плодотворно. Немного придя в себя, служащий спросил:

—  Может быть, вы имеете в виду животных?

Я утвердительно кивнул.

—  Видите ли,— объяснил он,— на гуарани «тату» — это еще и не слишком приличное слово, означающее, ну,— он замялся,— ну, такую, знаете, молоденькую дамочку.

Я не мог понять, почему кличкой «броненосец», каким бы очаровательным ни казалось это животное, надо было награждать человеческое существо, но вся анекдотичность ситуации до меня, наконец, дошла. В дальнейшем нам без конца задавали тот же самый вопрос, но теперь-то уж я отвечал на него с видом записного шутника, и эта моя дежурная острота нередко помогала устанавливать непринужденные отношения с владельцами ранчо, таможенниками, крестьянами и индейцами.

Но иногда моя шутка не давала желаемого эффекта, и наши собеседники не видели ничего странного в том, что мы направляемся в глухие уголки Парагвая разыскивать молоденьких дамочек. Напротив, они проявляли явное недоверие, как только мы принимались настаивать на своем пристрастии не к двуногим, а к четвероногим тату. Иной раз, когда наш коронный номер с тату бывал должным образом оценен и всячески обыгран, у кого-нибудь вдруг возникало желание докопаться до первопричины столь странного интереса, но я не настолько владел гуарани, чтобы как следует раскрыть эту тему. Во всяком случае с «глиптодонтом» мне было не справиться. И вероятно, к лучшему: я весь холодел при мысли о том, какой лингвистический сюрприз могло преподнести такое слово.

Глава 2. Роскошное плавание

В предыдущих совместных экспедициях нам с Чарльзом пришлось испытать немало всяческих неудобств. Нередко, чтобы отвлечься от мыслей о ломоте в ногах и пустоте в желудке, мы предавались мечтам об идеально организованной экспедиции, в которой роскошь полевых условий сочеталась бы со сказочными успехами в нашем непосредственном деле — съемках и отлове диких животных.

На Новой Гвинее мы прошагали не одну сотню утомительнейших миль, разыскивая неуловимых райских птиц. К концу этого путешествия Чарльз категорически заявил, что, по его мнению, идеальная экспедиция должна быть прежде всего обеспечена механическими средствами передвижения. Во время плавания на Комодо, когда все наше меню состояло из отварного риса, я оговорил в проекте воображаемого предприятия особый пункт о передвижной кладовой со всевозможными консервированными деликатесами. На Калимантане, сидя в какой-то обветшалой горе-хижине и пытаясь спасти свои пленки и кассеты от потоков дождя, мы единогласно решили, что без водонепроницаемого жилища нашей будущей идеальной экспедиции не обойтись. В менее кризисных, но столь же безрадостных ситуациях мы, стараясь вернуть себе душевное равновесие, обсуждали подробности нашего утопического проекта. Я не мог отказать себе в удовольствии иметь неиссякаемый запас шоколада, а Чарльз ратовал за право спать в чем-нибудь таком, что гарантировало бы защиту от муравьев, многоножек, ос, комаров и прочих кусающих и жалящих насекомых. Мы с таким вдохновением отдавались своей мечте, что в конце концов буквально сроднились с ней, никогда не позволяя себе, однако, всерьез надеяться на ее осуществление. Велико же было наше изумление, когда, не успев еще как следует осмотреться в Асунсьоне, мы получили от местного отделения британской мясопромышленной фирмы предложение, которое, казалось, превращало в реальность наши самые смелые фантазии.

Олицетворением этих грез стало девятиметровое дизельное судно, быстроходное и вместительное, носившее имя «Кассель». Оно обладало такой малой осадкой, что могло без труда доставить нас со всем снаряжением и припасами вверх по мелким извилистым речкам в глухие дебри страны. Мы оформили сделку, боясь поверить в реальность происходящего и не зная, как благодарить своих соотечественников.

«Кассель» покинул причалы Асунсьона и, рассекая коричневую воду, пошел вверх по широкой реке Парагвай, а мы стали обживать свой так неожиданно обретенный рай. Сначала мы разложили камеры и магнитофоны по полкам в просторных и абсолютно сухих стенных шкафах каюты, потом забили камбуз пакетами супов и овощных гарниров, коробками шоколада, банками джема, мяса и фруктов в количестве, с трудом поддающемся исчислению. Вернувшись в каюту, мы завесили иллюминаторы противомоскитной сеткой, а я устроил над своей койкой небольшую библиотечку. Когда все было разложено, повешено и прибрано, Чарльз включил приемник, поймал Асунсьон, и наш сказочный дом наполнился призывными звуками гитары.

В состоянии почти эйфории от всей этой неправдоподобной роскоши я вышел на корму полюбоваться лодкой, которую «Кассель» вел на буксире. Она была оснащена тридцатипятисильным подвесным мотором, и мы почтительно нарекли ее катером. Мы уже представляли себе, как будем отправляться на нем за животными, а потом возвращаться на корабль, чтобы вкусно есть и сладко спать.

Теперь можно было забраться на койку и полностью расслабиться. Окруженные небывалым комфортом, мы плыли по направлению к величайшему на планете дождевому тропическому лесу, занимающему огромное пространство — от северо-восточной части Парагвая до бассейна Амазонки и Ориноко. Экспедиция начиналась хорошо. Даже слишком хорошо, и это вызывало у нас в душе смутную тревогу. И действительно, десять дней спустя судьба послала нам такие испытания, каким мы не подвергались ни в одной из предыдущих экспедиций.

Кроме нас на борту находились еще три человека. Нашим проводником и переводчиком был здоровенный темноволосый парагваец, бегло говоривший на испанском, английском и гуарани и, кроме того, знавший пару индейских языков. Звали его Сэнди Вуд. За свою жизнь он перепробовал немало занятий: рубил лес в верховьях той реки, к которой мы направлялись, был охотником и пастухом, а в настоящее время подрабатывал в качестве агента Асунсьонского бюро путешествий. Он не только имел солидный лингвистический багаж и хорошо знал лес, но и обладал уравновешенным характером — словом, во всех отношениях был для нас сущей находкой.