Кровавый Дунай. Боевые действия в Юго-Восточной Европе. 1944-1945 - Петер Гостони

Такое отношение красноармейцев к местному населению было характерно не только в Венгрии, но и в соседних странах. Биограф Тито, Дедиер, сообщает: «В последние дни войны отдельные части Красной армии принимали участие в наших операциях против немцев. <…> Везде, где они проходили, слышался женский плач. Женщины подвергались домогательствам, многие были изнасилованы, доходили слухи об убийствах и ограблениях. Поначалу мы представляли эти случаи населению как отдельные случаи, но число преступлений не становилось меньше». Все подобные случаи – когда конфликт между Советским Союзом и Югославией достиг своего максимума, то есть в начале 1953 года, – были описаны в подготовленной к выходу «Белой книге», в которой с подзаголовком «Злодеяния под покровом социализма» содержались многочисленные свидетельства очевидцев и тяжелые обвинения. Поскольку после внезапной смерти Сталина книга так и не была опубликована, эти свидетельства не стали достоянием гласности, хотя отдельные ее оттиски и были тайно переправлены на Запад.

Как и в частях 2-го и 3-го Украинских фронтов, так и в переваливших через Северные Карпаты русских войсках общая дисциплина солдат была не лучше. Один словак, кавалер русского ордена Боевого Красного Знамени и майор чехословацкого 1-го армейского корпуса, рассказал автору в ответ на вопрос последнего, что чехословаки также имели подобные проблемы, как и во всех странах, где прошла Красная армия, и защищали местное население от эксцессов. «Поначалу мы пытались бороться с подобными случаями, докладывая командирам подразделений для принятия теми штрафных санкций. Видя же, что это не помогает, мы сами взялись за оружие. С этого времени для населения наступил покой, поскольку на всякие попытки учинить бесчинства мы отвечали оружием!» – «Но разве у вас в этом случае не было неприятностей с русской комендатурой?» – «Никогда, – был ответ офицера, в настоящее время живущего на Западе. – Мне кажется, многие из них сами стыдились поведения своих солдат».

Поскольку военное командование было не в состоянии совершенно замолчать творимые солдатами бесчинства, оно решило прибегнуть к уловке. На обвинения красноармейцев в творимых ими злодеяниях уполномоченные армией органы ответили, что это вполне может быть делом рук говорящих по-русски людей, одетых в русскую форму, но не относящихся к Красной армии. Это якобы могли быть власовцы, члены Русской освободительной армии, служившие в германском вермахте под командованием генерала Власова, которые теперь – чтобы разрушить добрые отношения между Красной армией и населением – занимаются партизанщиной в тылу русских войск. То обстоятельство, что военнослужащие власовской армии вообще не участвовали в боях в Венгрии, а в других местах сражались только в составе ограниченных частей, командование совершенно не смущало. У него и без того хватало забот – было необходимо восстанавливать жизнь в тылу и обеспечивать снабжение сражающихся войск. Красная армия не везла за собой никакого обоза, но жила, как позднее выразился командовавший войсками союзников после войны в Австрии, генерал Марк Кларк, «главным образом дарами той страны, которой овладела». Уже цитировавшийся Имре Ковач смог провести свое собственное исследование этого вопроса и получил соответствующие цифры по одной только Венгрии. Он установил, что Красная армия не везла с собой из Советского Союза ни зерна, ни мяса. Она реквизировала в Венгрии 4 миллиона тонн пшеницы и кукурузы, 500 тысяч лошадей, 2,2 миллиона свиней, 1,5 миллиона овец, 1,2 миллиона голов крупного рогатого скота, 18 миллионов кур и других птиц, несколько миллионов литров вина и спиртных напитков. Но интересы «трофейных команд» не ограничивались только продуктами питания. Они изымали и отправляли в Москву ценнейшие документы из государственных архивов, среди которых были даже боевые знамена времен венгерской демократической революции 1848–1849 годов. Особая группа занималась банками, богатства которых были изъяты и вывезены. (Ущерб, нанесенный венграми на оккупированной советской территории в 1941–1944 гг., был многократно большим. – Ред.)

Об этом организованном «разбойничьем набеге» подробно повествует в своих воспоминаниях, основанных на свидетельстве очевидцев начала 1945 года, посол Швейцарии в Будапеште. Ужасы инфляции также были предсказуемы, поскольку Красная армия присвоила себе право неограниченно печатать венгерские бумажные банкноты и распределяла их среди населения в качестве законного платежного средства.

И все же было бы несправедливо видеть в пребывании Красной армии в Дунайском регионе только отрицательные аспекты. Ставка Верховного Главнокомандования с начала 1944 года готовила наступление Красной армии в Придунавье. Заблаговременно были подготовлены на различных курсах знающие язык офицеры, которые затем назначались комендантами занятых Красной армией городов. Они изучали не только языки, но также и историю и менталитет соответствующей нации, причем были достаточно хорошо подготовлены к предстоящей им миссии, во всяком случае, куда лучше, чем глава британской военной миссии в Венгрии, генерал-майор О.П. Эджкамб, который, будучи направлен в начале 1945 года в Венгрию, должен был в первую очередь взять в руки карту страны, поскольку, как он сказал, «я никогда там не был и не представляю точно, где проходят ее границы». Русские коменданты городов, без сомнения, внесли значительный вклад в возрождение жизни в тылу. Заводы и фабрики снова начинали работать, открывались магазины, а русские простирали свои заботы даже до того, что открывали церкви для верующих. Разумеется, они делали это прежде всего в противовес враждебной им пропаганде, вещавшей о преследованиях верующих в Советском Союзе. Когда епископ города Дьёра в Страстную пятницу 1945 года был убит пьяными солдатами за то, что пытался спасти укрывшихся у него в резиденции женщин, комендант города организовал его почетное погребение с почетным караулом из русских солдат.

Не состоялся и систематический увоз в Сибирь несовершеннолетних подростков, о чем постоянно твердила салашистская пропаганда. Зато немалое число гражданских лиц было выгнано на улицы и в качестве «военнопленных» увезено в Россию (как правило, переодевшихся в гражданскую одежду венгерских солдат – ранее говорилось о поголовной мобилизации, которую осуществляли салашисты. – Ред.). То, что русские в завоеванных странах – прежде всего в Румынии и Венгрии – не спешили с установлением диктатуры пролетариата, а допускали и порой в известном смысле требовали работы буржуазно-демократических партий, вызывало кое-где удивление.

Нигде и никогда также не было отмечено, что вступление Красной армии в Дунайский регион положило конец устаревшим феодальным установлениям и социальному угнетению, которые до сих пор не могли быть устранены имеющимися недостаточными средствами, а теперь навсегда и безвозвратно отошли в область былого.

С усилением немецко-венгерского сопротивления в конце 1944 – начале 1945 года в головы солдат и даже части офицерского корпуса начали приходить «известные мысли» о том, что после крупных успехов 1943 и 1944 годов внезапно наступают трудности. «Следует разъяснять солдатам, что действия 2-го и 3-го Украинских фронтов облегчают выполнение задач, которые вытекают из направления главного удара Красной армии в ходе зимней кампании 1945 года, поскольку они сковывают значительные силы неприятеля». Когда затем советские войска в середине января 1945 года начали наступление в направлении Варшава – Берлин, фронтовая газета 3-го Украинского фронта в одной из своих статей писала: «Солдат 3-го Украинского фронта! Ты должен гордиться тем, что твои удары, которые ты наносишь немецким захватчикам в Венгрии, являются одной из предпосылок нынешнего наступления Красной армии!»

Офицерский корпус в тылу также создавал трудности командованию. Коррупция процветала и во многих местах, несмотря на «социалистическое воспитание», втягивала в свои объятия ответственных русских командиров. Имре Ковач, например, повествует об одном майоре, который в предшествующих боях заслужил множество наград и получил столь тяжелое ранение, что ему пришлось ампутировать одну руку. Оказавшись же на ответственном посту в советской администрации в Бухаресте, он целиком и полностью погряз в коррупции. Будучи арестован НКВД, он был приговорен в 25 годам заключения. Бретхольц повстречал – опять-таки в Бухаресте – одного своего приятеля, директора фабрики, который испытывал трудности со своевременными поставками по репарациям. «Через щель приоткрытой двери я видел, как в соседней с моей комнатой майор, одетый в форму Красной армии и выглядевший очень воинственно, весьма по-дружески общался с директором фабрики. Под конец разговора он, как нечто само собой разумеющееся, принял от директора конверт (с несколькими миллионами леев). За это он обещал, что со следующими поставками по репарациям все будет в совершенном порядке. «Они такие же продажные, как и наши чиновники при короле Кароле[84] и мадам Лупеску[85], когда мы получали государственные заказы. Только теперь они стоят куда дороже и появляются слишком часто», – сказал мой приятель, когда русский удалился».