Скорее счастлив, чем нет - Адам Сильвера

я чувствовал то же самое.

– Как они вообще додумались?..

Я каждый чертов час себя спрашиваю о том же. Из ненависти, невежества, ревности – факт тот, что они меня избили и теперь это нельзя ни забыть, ни исправить.

– Им не нравилось, что я дружу с Томасом, – говорю я чистую правду. – Ну, тем парнем, с которым мы тогда зашли в «Дом сумасшедших комиксов». Не то о нас подумали.

– У вас с ним что-то было?

Не буду ему рассказывать о поцелуе.

– Он по девочкам. – По крайней мере, так говорит сам Томас. Я ему не верю, но это мое дело. Даже если мое чутье не врет и однажды он мне таки признается, не хочу предавать его доверие. Он моего не предавал.

– Хреново. Но ничего ведь не случается без причины…

Все началось с Колина. Круг замкнулся.

Вчера мы так и не повидались, перед работой Колин ходил с Николь к врачу. Сегодня мы приходим на стадион в третий раз. Пока мы разминаемся перед пробежкой, я вдруг смотрю на трибуны: там сидит Томас и ест китайскую еду. Вдвоем с Женевьев. Это как удар под дых. Я не могу вдохнуть. Еще никогда ничье счастье не причиняло мне такой боли.

Женевьев разламывает китайское печенье. Надеюсь, предсказание гласит: «Не волнуйся, он тоже тебя бросит».

Томас привел Женевьев сюда. В место, где ему хорошо думается. И теперь делится своими мыслями с ней. Может, он уже даже водил ее смотреть фильмы на крышу, может, даже снимал при ней футболку. Если все зашло настолько далеко, я уже не в силах за них радоваться. Тем более что он ей врет, а она в очередной раз врет себе.

Я бросаюсь бежать – нафиг, нафиг отсюда, пока не заметили. Но Колин окликает меня, Томас и Женевьев поднимают головы на звук. Томас пялится прямо на меня, а у Женевьев глаза так и бегают. При виде Колина она бледнеет.

Я бегу еще быстрее и торможу только на углу соседнего квартала.

Меня нагоняет Колин. Я скорчился над мусоркой, меня сотрясают спазмы. Я сплевываю вязкую слюну, прижав ладонь к ноющей груди.

– Ты живой? Красный, как черт.

Я прикрываю рот рукой. Пусть не видит, как меня выворачивает.

– Там сидела Женевьев с этим твоим парнем, Томасом. Она же не сдаст меня Николь?

– Не думаю… что они еще общаются, – выдавливаю я. На самом деле не удивлюсь, если Женевьев превратится в собственного темного двойника и включит ябеду. – Пойду-ка я домой, отлежусь. Еще увидимся на неделе?

– Тебе до сих пор нравится Томас, да?

Не хочу ему врать. Но, боюсь, скажу правду – потеряю и его.

Колин разводит руками:

– Хреново, но все к лучшему. На неделе увидимся, Аарон.

Он уходит. Я смотрю ему в спину. Можно меня просто снова изобьют? Если мне в лицо летит кулак, значит, я стою хотя бы этого. Томас и Женевьев болтают и смеются – без меня. Колин взял и спокойно ушел, когда мне плохо. Кажется, если я просто исчезну, никто не заметит.

Может, операция Летео дарит забвение только тем, кого и самого легко забыть. Никто не хочет быть настолько неважным. Но я готов.

8

Нереально легко забыть

Я стараюсь не заставать Эрика дома. С тех пор как моя память размоталась, только с ним у меня все по-прежнему. Я вспомнил, как он меня дразнил, – ну и что? Мы всегда действовали друг другу на нервы, подумаешь. Но мне типа как бы очень неловко: он все знает, но я ему никогда лично не рассказывал. Тем не менее мы с мамой каждый день долго и громко спорим насчет второй операции Летео, а квартира у нас тесная.

С утра я пораньше ухожу на работу, чтобы Эрик еще не проснулся.

Мохад ни разу не упрекнул меня, что я неделю не работал. Во вторник я сам попросил дать мне побольше смен, чтобы не сидеть дома. Мама разрешила мне их взять только потому, что Мохад запретил Брендану, Дэйву Тощему и Нолану даже заходить в магазин. И сказал мне, если вдруг придут в его отсутствие, вызывать полицию. И совсем огромное ему спасибо, что вчера не уволил меня, после того как я натурально вырубился на очередном покупателе и дважды выдал ему сдачу с пятидесяти баксов. Эта сволочь взяла бабло и свалила, но Мохад посмотрел по камерам, что я не спер деньги, а просто задумался.

Весь вечер я страдаю одной и той же фигней: стою на кассе, делаю опись продуктов, отбрехиваюсь от разговоров о предательстве моих друзей, подметаю, снова стою на кассе, снова отбрехиваюсь. В конце смены Мохад просит меня подмести в отделе с напитками. Я ставлю табличку «Осторожно, мокрый пол», макаю в ведро швабру и едва не роняю ее при виде Томаса и Женевьев. Они медленно подходят.

Он опустил голову, как тогда, в Летео. Не может смотреть в глаза.

Женевьев, напротив, идет с гордо поднятой головой. Как будто заполучила награду, которая мне не по зубам.

Моя голова просто кружится, как будто я перебрал собственной беспомощности.

– Аарон, привет, – заговаривает Женевьев. – Сможешь поговорить после работы?

– Говорите здесь. – Я начинаю мыть пол. В нос ударяет одеколон Томаса, и я отхожу к стойке.

Женевьев заходит в соседний отдел и говорит оттуда:

– Твоя мама говорит, ты хочешь еще одну операцию. Зачем снова мучить и себя, и близких?

– Ты не поймешь.

Как объяснить, что творится у меня в душе? Я забыл кусок своей жизни, потом вспомнил, и воспоминания наслаиваются друг на друга. С каждым днем я все глубже погружаюсь в хаос, и такое ощущение, что мне уже не стать нормальным – и я сейчас не про ориентацию. Всяко лучше начать с чистого листа, чем совсем закончить. Кстати, должны же быть группы поддержки для тех, чьи удаленные воспоминания размотались. С другой стороны, у меня и так тоскливая жизнь, зачем еще о чужих бедах слушать?

– Нет, Аарон, это ты чего-то не понимаешь, – возражает Женевьев. – Что-то в Летео лечат, да, зато калечат все остальное. Я была рядом с самого начала, ну, старалась быть рядом, а чего не видела, о том думала. Так ты свое счастье не найдешь.

Швабра со стуком летит на пол. Жен морщится.

– Да не могу я найти свое счастье! Зачем мне еще и этот груз с собой таскать? – Из всех голосов в моей голове