Скорее счастлив, чем нет - Адам Сильвера

впечатлить того парня? Ты теперь с ним?

Я уже и забыл тот случай, а тогда даже не помнил, что связывало нас с Колином. Два мира оказались в паре метров друг от друга – и только Колин что-то понял, только Колина это коснулось.

– Мы с ним не встречались, а ты для меня был вообще чужим. Я сделал операцию Летео и забыл все, что у нас было.

– Ага, конечно.

Он мне не верит. Неудивительно. Но я сказал правду.

Мы сидим на полу у книжного шкафа, соприкасаясь локтями, и читаем графический роман про нападение зомби на суперохраняемую свалку, где валяется отрубленная голова их предводителя. Без понятия, что они будут делать с его головой, если ее добудут. Нам быстро надоедает.

– А помнишь наше место, ну, за оградой? – внезапно спрашивает Колин.

Вряд ли он решил сыграть в игру Женевьев.

– Давно там не был, – отвечаю я.

– Пошли?

Я закрываю книгу, и мы прощаемся со Стэном. Интересно, он нас раскусил? Хотя плевать, лишь бы не сдал.

Мы идем в наше место, между мясным и цветочным. У ограды я кладу Колину руку на плечо и подталкиваю, он стряхивает мою руку, и я не докапываюсь, хотя вокруг ни души – и ни одного бездушного гомофоба. Сегодня запах сырой говядины совсем забивает цветы. Кто-то повесил объявление: «В пятницу 16 августа пройдет встреча по общественным работам». Что бы это значило? Но наше граффити никуда не делось, класс.

Мы проползаем под забором. Воздух на той стороне напоен памятью нашего первого раза, второго, третьего… ну и так далее. Колин осматривается: нет ли прохожих, не летают ли птицы с камерами на головах – и берется за пряжку моего ремня. Тут так темно, что кто-то мог бы нас зарезать и спокойно смыться. Нам все нравится – потому что темно, а не потому что нас могут убить. Я грубо целую Колина и точно знаю: целуя Николь, он каждый раз представляет вместо нее парня, может, даже меня. А я сам, целуя его сейчас, тоже представляю на его месте кое-кого другого. Как же все это тоскливо.

Колин протягивает мне презерватив, я сдираю обертку зубами.

7

Разговоры по душам и душевная боль

Прошел всего день без Колина, а я уже чуть не свихнулся. Он пашет на двух работах – официантом в итальянском ресторане и грузчиком в магазине – и постоянно не высыпается. Но он безумно мне нужен. Я бессовестно им пользуюсь. Страшная смесь надежды и подлости.

Перед сменой у Колина есть пара часов свободы, и в два часа мы встречаемся на стадионе, где мы валялись с Томасом и считали поезда. Я и сейчас высматриваю Томаса: вдруг он лежит в траве или сидит на трибуне, размышляя, как бы выстроить свою жизнь. Но его здесь нет. Все нормально, все хорошо, у меня есть Колин, мой первый шанс на честное счастье. Ему я сказал, что здесь можно круто побегать, чтобы он пришел в форму к отборочным по баскетболу. Мы бежим, он дико отстает, и я вспоминаю, как отставал Томас. Но, в отличие от Томаса, Колин не сдается: не бросает работу, не отступается от мечты, не выбывает из гонки. Он добегает до финиша и только потом валится ко мне на траву.

– Может, поговорим о?..

Я не ожидал такой просьбы:

– О чем?

Он оглядывается и осторожно трогает пальцем мой шрам.

– Все было так плохо?

– Да. – Я лежу и смотрю на солнце, пока не начинают болеть глаза. – Мне казалось, что жизнь – это невыносимо долго. Я решил свалить.

– Не из-за меня же? – быстро спрашивает Колин.

Я мотаю головой по траве:

– Да не, не из-за тебя. Я не такой, чтобы закатывать истерики, если мне не отвечают взаимностью. – Это ложь. Даже забыв все, что привело меня в Летео, я хотел забыть еще раз. Из страха и разочарования. Именно потому, что мне не ответили взаимностью. А еще я очень подлый и, чтобы достичь желаемого, прикрылся попыткой самоубийства. – Много всего сошлось. Просто было слишком сложно жить дальше, когда мой собственный отец выбрал смерть – только из-за того, что я – это я. Его поступок сломал меня, и я не знаю, как починиться обратно.

– Как я тогда на тебя злился, ты не представляешь! – говорит Колин. – Николь рассказала, что ты пытался сделать. Я как раз играл в «Сельский самосуд», никак не мог пройти уровень и чуть не швырнул приставкой в телевизор. Но сдержался. Не хотел портить ей жизнь так же, как испортил тебе. Я всегда думал, что в конце концов мы останемся вместе. Даже когда понимал, что не могу себе позволить быть тем, кто я есть.

– Ты просто встал и ушел!

– Я только через несколько месяцев понял, как по тебе скучаю. Да, моя жизнь – обман, но, Аарон, мне нужно думать о ребенке. О моем сыне. Когда тебя воспитывает отец-гей, кем ты вырастешь? Иногда я думаю, лучше бы меня вообще в его жизни не было. Но на такую подлость я все же не способен.

Я сажусь:

– От меня-то ты сейчас чего хочешь? Снова небось свалишь?

– Пока не знаю, честно, – говорит Колин. Читать: «Да, свалю». Он тоже садится и на секунду сжимает мою руку. – Только, пожалуйста, доживи до дня, когда я что-нибудь пойму.

Значит, плюс один шанс, ради которого стоит жить. Может быть, Колин никуда не денется – или денется, но через много лет вернется. Может, Томас дозреет признаться, что он гей, и будет со мной. Может, в Летео починят мне мозги, и все будет хорошо. Из всех этих «может быть» выше всего шансы у Колина.

Назавтра мы снова приходим на стадион, но в этот раз не бегаем, а садимся на трибуны и перечитываем «Темные стороны». Последняя часть будет уже на этой неделе.

Колин листает пятый выпуск. Я не видел его таким счастливым с тех пор, как сказал ему, что мама все знает и рада за нас. Все его деньги уходят Николь и ребенку, и почитать комиксы ему удавалось только в магазине, и то в спешке, пока не отобрали покупатели. На двадцать четвертой странице темный двойник Тора избивает его до полусмерти и бросает в пабе подыхать. Улыбка Колина меркнет.

– Помнишь, на нас напали в поезде? – спрашивает он. – Я тогда до усрачки испугался. Думал, нам крышка.

– Когда меня избивали друзья,