Скорее счастлив, чем нет - Адам Сильвера

этого порочного круга!

– Так вот о чем ты думал, пока я тут валялся?

В наступившей тишине слышно, как пищит в такт моему сердцу монитор.

– Не знаю, что ты хочешь услышать, – наконец отвечает Томас. – Вернее, прекрасно знаю, но не могу тебе этого сказать. Я даже не уверен, что знаю, с кем разговариваю.

– Ты разговариваешь с парнем по прозвищу Длинный, который не хотел ничего чувствовать к парням и попытался что-то с этим сделать, – отвечаю я.

– Стоп, стоп, ты пришел в Летео, чтобы забыть, что ты гей?

– Ага. Ты-то думал, я тебе уже все рассказал… Черт, даже я сам думал, что ты все обо мне знаешь, а ты понятия не имеешь, сколько я всего пережил.

Томас садится, повесив голову.

– И кто ты теперь?

– Не знаю. Я чувствую себя двумя разными парнями, которые хотят очень разного, но я все равно знаю, кто ты, и меня убивает, что ты сам этого не понимаешь.

Томас чуть приподнимает голову, но роняет ее обратно, не в силах на меня взглянуть.

– Что мне делать? За что-то извиняться? Сходить к твоему дому избить тех парней? Сидеть здесь и думать, кто ты такой и не лучше ли мне свалить в туман для твоего же блага? Просто не понимаю. Чего ты хочешь?

– Тебя. – Я наконец произношу это вслух. Я хочу его так же, как хотел Женевьев, когда был натуралом, как несколько месяцев назад хотел Колина. Только его я хочу сильнее. Он мне нужен. – Если ты не готов, мне, наверно, надо побыть одному и постараться о тебе забыть.

– Понял. – Томас встает и стучит по моему вялому кулаку своим. Он наконец смотрит мне в глаза, и я понимаю, что наказываю его точно так же, как себя самого. – Если что, пока ты валялся в отключке, я не только самоанализом развлекался. Я просто пытался отвлечься и не думать, что ты можешь никогда не очнуться или очнуться овощем. А то я бы нахрен сдох. Я скучал. Надеюсь, это-то можно сказать.

Он уходит. Какой же я кретин.

3

Тупик

Заходит Женевьев, садится на кровать и берет меня за руку, как будто в нашу прошлую встречу я ее не бросил. Спрашивает, как я себя чувствую. Я отвечаю, что все нормально. На самом деле я еще не переварил того, что Томас взял и ушел из моей жизни, но этого ей, наверно, лучше не рассказывать.

– Как тебе синие стены? – спрашивает она. – Это я предложила, чтобы они были синие. Чтобы ты пришел в себя в спокойной обстановке.

Ну конечно, как же без нее. Я тяну к ней руки – все еще ноют, – Женевьев обнимает меня, и наши лбы соприкасаются.

– А помнишь, я типа признался, что я по парням, но мы будем жить вместе долго и счастливо? А помнишь, каким придурком я был до этого и как я тебя использовал?

Женевьев садится и подносит мне палец к губам:

– Хватит, хватит! Ты запутался в себе и имел полное право психовать. Я же вижу, как тебе плохо. – Она опускает голову. – А я сама должна была вовремя все прекратить. Я знала, что ты со мной только потому, что тебе промыли мозги в Летео, и меня это устраивало. Так себе стратегия.

– Прости, что я тебя бросил.

Женевьев всхлипывает:

– Аарон, мы не должны были встречаться. Мы зашли в тупик, а я все пыталась пробить стену.

А в тупик мы зашли из-за меня.

– Можешь честно ответить на один вопрос? Ты не рассказывала Томасу, зачем я делал операцию?

– Я сначала думала, ты сам ему сказал. Я даже решила, что твои воспоминания начали разматываться, еще когда я была в лагере. Я ведь вернулась, а вас друг от друга не оттащить. А потом поняла, что он ничего не знал. Аарон, я никогда бы не выдала твои секреты. Даже те, которые от меня.

Я сломал ей жизнь. Я ее не стою.

– Ты даже убить меня не хочешь?

– Конечно, не хочу. Но я твой друг и должна сказать тебе правду еще разок. Насчет Томаса. – Женевьев собирается с силами, монитор несколько секунд пиликает громче и чаще. – Я боюсь, что ты станешь ждать его, как я ждала тебя. Но тебе же лучше поскорее понять, что он никогда не ответит тебе взаимностью, и жить дальше.

– Стой, типа ему нравишься ты или чего?

– Сказала же, нет! Чего ты опять спрашиваешь? – Женевьев наклоняет голову и странно на меня смотрит. – Все нормально?

Она сжимает мое плечо, и меня затапливают воспоминания: как Томас меня куда-нибудь разворачивал со спины, как мы толкались с Колином, чтобы лишний раз друг к другу прикоснуться.

– Аарон, мне позвать Эванджелин? Или медсестру? – Она плачет.

– Не, все нормально. Задумался. – Ощущение такое, как будто я пробежался. – Слушай, Томас точно не по девушкам. Поверь, уж я-то его знаю.

– Его никто не знает, даже он сам, – поправляет меня Женевьев.

Не нравится мне, как она спокойно рассуждает о парне, которого я знаю лучше всех. Хотя она, конечно, не специально хвастается, как хорошо его изучила.

– Жен, это ты у нас любишь парней, которые никогда не ответят взаимностью, а не я.

– Фигасе… – Женевьев встает, явно борясь с желанием мне двинуть. – Чтоб ты знал, Аарон, ты не за то извинялся. Я понимала, зачем ты со мной встречаешься, и ничего с этим не делала, тут я виновата, да. Но это не давало тебе права встречаться с Колином за моей спиной! Ты так меня унизил! Если прошлое тебе не нравится, не делай вид, что его не было.

Я дышу быстро и рвано – начинаю закипать.

– Ты права. Прости, что я гей. Прости, что был с тем, к кому реально что-то чувствовал. Прости, что скрывал это, чтобы меня не забили до смерти какие-нибудь незнакомые парни. Прости, что из-за меня покончил с собой мой папа. И прости, что мое прошлое так ужасно, что я не смог больше о нем помнить. Но давай забудем прошлое. Давай забудем, что когда-то были вместе.

Женевьев не заливается слезами, не показывает средний палец, даже не бьет меня. Молча разворачивается, идет к двери, берется за ручку. У нее дрожат пальцы. Она напоследок оглядывает стены, которые сама попросила покрасить в синий.

– Ты забыл, что все это время я была рядом и плакала вместе с тобой.

Наверно, это не все, что у нее накипело, но она находит в себе силы выйти. Дверь