Иная. Песнь Хаоса - Мария Токарева

в деревню или затеряться в лесах. Котя сама выбрала такую участь, поэтому не жаловалась.

– Тебя как звать? – с интересом спросила ее одна из девушек.

– Котена.

– Желя, – миролюбиво представилась девушка. – Мы теперь на одной лавке спать будем. Ты не храпишь?

Она забавно улыбнулась, и Котя заметила россыпь бледных веснушек на круглощеком наивном лице. Девушка оказалась симпатичной: нос уточкой, чуть вздернутый, но аккуратный и маленький, длинная русая коса, почти белая, как березовая кора, да круглые светлые глаза.

– Не наблюдала за собой такого, – рассеянно отозвалась Котя.

– Вот и славно, – приветливо сжала ее плечо Желя.

Пожалуй, она понравилась. Котя не привыкла, что люди способны вот так просто ей улыбаться, особенно ее ровесницы.

Спали все девушки в тесной длинной избе. Кто-то на лавках, кто-то на полатях. На печи грела ноющие кости бабка Юрена, которая приказывала им, а все больше – ругалась. Котя и не догадывалась, что монотонная работа так утомляет. Раньше-то за день она успевала и на скотный двор, и за водой, и подмести, и еще множество разных дел. Здесь же каждый знал свое место. За скотиной ходили другие, а мастерицы только пряли и пряли… И за пряжей терялось время, забывались мысли.

«Говоришь, вышивать… Эх, Вен, да кому нужны мои умения», – сокрушенно подумала Котя.

На следующий день ей устроили проверку, но привычные к работе пальцы уверенно скручивали в тонкую нить «драгоценный» материал.

– Подойдешь, – одобрительно махнула рукой после наблюдений Юрена.

Так потянулись дни, вернее, только один день, за который Котя возненавидела пряжу. Одни мастерицы свивали нить на прялках, другие пользовались веретенами.

«Да что же это я? Отвыкла совсем от работы, в бродяжку-оборвашку превратилась?» – корила себя Котя. Но все же глаза болели, а пальцы под вечер тряслись. Она не привыкла, что не имеет права сдвинуться с места без команды Юрены. Весь день на лавке утомил, без движения болела спина, ныл копчик. Вспоминались тяжелые коромысла с ведрами, как в тот день, когда она впервые увидела в чаще горящие огоньки глаз. Котя почти спала наяву, но тут же одергивала себя.

Из темной избы хотелось выбраться, вырваться в свободную лесную чащу. Котя только мечтательно вздыхала. Может быть, она и правда иная, рожденная жить среди зверей? Или просто ей не нравилось прясть, а рука просила всегда охотничьего ножа? Но женская доля заставила обучиться другому ремеслу. И это злило.

Да еще девушки по старинной привычке заводили песни: не от радости, а чтобы понимать, насколько изба наполнилась дымом от лучин. Нестройный голос Коти в общем хоре неизбежно мешался, она скромно умолкала. Вот Желя выводила дивные мотивы, льющиеся явно из самого сердца. И песни, наверное, помогали новой знакомой справляться с унынием. Но не Коте.

Под конец дня она валилась с ног, даже есть не хотелось. Она устала как будто больше, чем в своих странствиях. Впрочем, по-прежнему упрямо ни на что не жаловалась, она сама выбрала такую судьбу. Кого винить? Не себя ли? Только себя. Поэтому она только улыбалась застывшим оскалом. Все дурные мысли потонули, когда наконец-то удалось добраться до лавки и заснуть.

Однако посреди ночи кто-то тихонько позвал ее, вернее, она слышала колыхание зова. Сначала она проснулась и не понимала, что происходит, потом решительно села на лавке: зов раздавался совсем близко, почти так же, как в ночи, проведенные бок о бок.

– Ты куда? – сонно протянула Желя.

– Ты спи-спи, – отмахнулась от нее Котя, осторожно перелезая через девушку. Молодость и усталость не велели той просыпаться до конца, поэтому она вроде бы последовала совету.

Котя приблизилась к оконцу. На княжьем подворье даже в прядильне были самые настоящие стекла, чем обитатели детинца очень гордились. Котя приоткрыла узкую створку.

– Вен, тебе нельзя здесь находиться. Тебя же поймают ратники! – обеспокоенно прошептала она, когда под окном замаячил знакомый, почти родной силуэт.

– Ничего, я через стену перемахнул. В своей истинной форме. Не думал, что еще могу в нее обращаться, – залихватски развел руками Вен Аур, обезоруживающе улыбнувшись. Людские запреты его не заботили.

– Ну, как ты? И где?

– Как и обещал, в кузнице, нашел себе место. Подмастерьем оружейника, – отозвался Вен Аур довольно.

– И как ты работаешь? Ты разве хоть что-то умеешь?

– Да забавлялись мы с Огневиком над металлом. Он раскалял его жарким дыханием, а я всякие штуки гнул забавные. А ты как?

– Нормально, работаю, – кратко соврала Котя, все оглядываясь на печь.

Ей претила мысль, что при пробуждении верховодящей над ними бабки придется с позором покидать мастерскую.

«А куда подевалась Желя?» – удивилась Котя, заметив, что лавка пустует. Кажется, где-то скрипнула дверь, кто-то пересек быстрыми шагами двор, отчего Вен Аур насторожился. Но вскоре все стихло. В любом случае Желя не представляла угрозы.

– Ох, Котя, мне старый кузнец недоброе сегодня сказал, – продолжил хмуро Вен Аур. – Говорит, кольчуг да мечей надо много делать, времена неспокойные настают.

– Кто же нам угрожает? – сжала край узкого бревенчатого подоконника Котя.

– Тут такое дело… Сложные ваши людские дела, – взлохматил кудри Вен Аур, но быстро нашел слова: – Князь ваш… наш, Дождьзов, младший брат Светомолния из Великого Града.

– И что же с того?

– Дождьзов, говорят в народе, гостил у брата и повздорил с ним на пиру. Говорят, все из-за того, что Светомолний к княгине, жене Дождьзова, полез после лишних чарок сыченого меда. Или он не Светомолний, а Молниесвет? Кажется, Молниесвет. Я всё перепутал.

– И только-то? Неужели миром решить не могли? Братья же! – подивилась Котя.

Такое случалось на разных застольях, доходило и до драк среди ревнивых мужей, но до смертоубийства – никогда. Впрочем, что дозволено крестьянину, не велено князю. И наоборот.

– Они сводные братья от разных жен. И Дождьзов от нелюбимой был. Он и к брату-то поехал нехотя. А теперь княжество на княжество вот-вот войной пойдет, брат на брата, – торопливо рассказал Вен Аур, озираясь.

– Как это ужасно. Надо бы найти голубятню. Своих предупредить! В какой стороне Великий Град?

Котя почувствовала, как ее начинает колотить трясучкой, и не от холода ночи, сочившегося через приоткрытое окно. Снова взметнулась тревога за матушку, забывались былые обиды и взаимное непонимание.

– Севернее. Далеко.

– А мы шли на юг… Значит, дом мой тоже на севере! И если войско Молниесвета пойдет, то непременно через мою деревню!

Она тут же вспомнила страшные рассказы стариков о том, что деревня уже трижды горела. Тут же представила усталое лицо матери, перед которой чувствовала себя виноватой.

– Может, еще не пойдет, да и деревня твоя так в лесах