Легкая корона - Алиса Бяльская

— Ну, ты че встал?

— Я вот подумал. День такой хороший, хочется его запомнить.

— И че?

— Надо бы че-нить на память взять. Типа, приедем домой, посмотрим и вспомним, как мы тут с Алиской рассекали по Красной площади и нас ни один мусор поганый не остановил.

Идею все поддержали и начали оглядываться, что бы такое взять с Красной площади на память. Осенило всех одновременно, недаром они играли в одной команде.

— Булыжник! — сказали они хором и посмотрели себе под ноги.

— Вы хотите сказать, что собираетесь выдрать камень из брусчатки? У вас ни хрена не получится, — в этой компании я была голосом разума.

— Да это два пальца об асфальт, вот увидишь.

Мы начали обходить площадь в поисках подходящего булыжника. Это было не так просто, потому что все должно было совпасть — булыжник правильного размера, не очень большой, но и не самый маленький, все-таки это память. Кроме того, надо было, чтобы он неплотно прилегал к другим камням — так, чтоб была возможность его выкопать, — и располагался там, где нас не увидят менты. Наконец подходящий по всем параметрам камень отыскался. Панки сели на корточки и начали извлекать булыжник из мостовой.

— Ты стой на стреме, увидишь, что мусор к нам идет, — свисти.

Ковырялись они долго, но все-таки добились своего. Булыжник оказался значительно больше, чем они рассчитывали; как у айсберга, на поверхности была только незначительная его часть. Куча, который все придумал и был самым большим из всех, его и понес.

Не пройдя и двухсот метров, мы наткнулись на толпу гопников. Их было человек десять, а то и больше, и, судя по их лицам, отпускать нас живыми они не собирались. Надеяться, что мне опять повезет и мимо пройдет поэт Зеленый, на этот раз не приходилось. Да это и не спасло бы: сибирские панки были намного более лакомой добычей для гопоты, чем любой московский поэт. Я приготовилась к героической смерти.

Все произошло очень быстро. Тыловики заняли круговую оборону, загородив меня своими тщедушными телами. Куча положил булыжник на землю, чтобы освободить руки для драки. На каждого музыканта приходилось по трое-четверо гопников. Шансов у нас не было никаких. Гопники окружили нас и начали молотить. И тут, как в замедленной съемке, я увидела, как самый здоровый из нападающих хватает булыжник и с замахом бьет им Кучу по голове. Куча тут же упал как подкошенный на землю, из головы полилась кровь. Драка остановилась, несколько секунд все смотрели на красную лужу, разливающуюся рядом с головой Кучи. Потом гопники развернулись и в одну секунду исчезли из поля зрения.

— Серега, ты живой? — мы нагнулись к нему.

Куча — Серега — слабо застонал и пошевелился. Слава богу, он был живой и даже мог стоять с нашей помощью. Я осмотрела рану. Череп не был проломлен, рана оказалась неглубокой, угрозы жизни не было. В общем, учитывая размер булыжника и силу нападавшего, можно было считать, что Куча легко отделался — сотрясением мозга и кровоточащей раной на голове. Было понятно, что вести Кучу в больницу или травмпункт нельзя, его сразу забрали бы в отделение вместе с сопровождающими. Я приложила чистый носовой платок к ране и, сняв с себя шарф, начала перевязывать Сереге голову.

— Не бойтесь, все будет в порядке. Я — профессиональная медсестра, и перевязка головы была у меня в билете во время госэкзамена по уходу. Тебе и в Склифе шапочку Гиппократа лучше не наложат, чем я. Теперь надо доехать до дома, а там я сбегаю в аптеку за бинтами.

Мы нахлобучили Куче шапку поверх перевязки, чтобы прикрыть кровь, я и гитарист подхватили его под руки и поволокли. Басист тащил булыжник.

Частнику пришлось переплатить чуть ли не втрое, чтобы он согласился нас взять. В машине Куче стало плохо и его вырвало, хорошо еще, что кто-то из ребят успел подставить шапку и блевотина не запачкала сиденье, а то частник выбросил бы нас на полдороге. Но и за это надо было ему доплачивать. Приехали к подъезду. Куча сам идти не мог. Панки взяли его за руки и за ноги и понесли; я держала голову. Разумеется, на лестнице мы столкнулись с моей соседкой. Она в ужасе посмотрела на пропитанный кровью шарф и слипшиеся окровавленные волосы (шапка упала с Серегиной головы, и я несла ее в руках) и, ничего не сказав, мышкой прошмыгнула мимо. Когда мы внесли Кучу в квартиру и уложили на кровать, Коля Панк удивленно приподнял брови.

— А где булыжник-то? — только и спросил он, когда выслушал всю историю. Басист побежал вниз — булыжник он оставил у подъезда, когда надо было нести Кучу наверх.

— Во, думал, уже кто спер, — радостно возвестил он, втаскивая камень в квартиру.

Я сбегала в аптеку, купила все необходимое, обработала рану и перевязала. К вечеру Куча уже чувствовал себя нормально и все рвался встать, но ему не давали.

— Да для меня сотрясение мозга как насморк У меня их было штук пять, а то и больше.

— Лежи давай, отдыхай. Что мы будем делать без барабанщика, если ты откинешься?

Через пару дней Куча был на ногах и активно готовился к выступлению. Мне удалось вписать «Службу тыла» на фестиваль панк-рока, во второй раз проводившийся в Москве. Коля Панк был фигурой легендарной, и, по большому счету, ему бы и не понадобилась моя помощь, но в прошлом году он чем-то так разозлил организаторов фестиваля, что они и слышать не хотели о его участии. Громов же, который всячески продвигал Колю Панка, помочь ему не мог, потому что был на ножах с Росянкой, главной движущей силой всего мероприятия. Росянка — о чем и свидетельствовало ее плотоядное имя — была девушкой незаурядной, она обладала поистине нечеловеческой энергией и способностью сдвигать с места горы. Слово ее было законом, и она видеть не хотела у себя на фестивале «Службу тыла».

— Коля Панк? Да вы смеетесь надо мной, Алиса? — сказала она мне, когда я позвонила ей, назвавшись менеджером «Службы тыла».

— Коля Панк, — начала было я.

— Можете больше ничего не говорить, только потратите мое время, а оно у меня дорогое. Коля Панк — прошедшая глава. А вот вы — другое дело. Я про вас слышала. Я вам дам аккредитацию, если вы обещаете мне, что статьи будут написаны — и я не имею в виду «Гонзо». Меня не интересует самиздат. Громов и компания пускай и дальше сидят по подвалам и проповедуют идеи столетней давности. Мне интересен успех, а не идеи, провонявшие нафталином. Вы меня понимаете?

Я ее понимала. Покрутившись немного в штабе подготовки фестиваля, я узнала, что у них имеется небольшая проблема. Большинство групп, приехавших на фестиваль, не привезли ударных установок: слишком дорого было их волочить через всю страну, а группы все были нищие. Росянка лихорадочно искала, где можно снять барабаны за приемлемые деньги — они уже и так вышли из бюджета.

— А вот у «Службы тыла» есть очень неплохая ударная установка, — сказала я Росянке.

— И они нам ее дадут? — спросила она быстро.

— Ну, если вы дадите им выступить и пообещаете во время их выступления не отрубать электричество, как в прошлом году, то дадут.

Так Коля Панк и «Служба тыла», вопреки сопротивлению Росянки, стали участниками фестиваля.

Теперь мне надо было продумать прикид. Софины антресоли с дедовыми берлинскими трофеями были исследованы вдоль и поперек; ничего подходящего для фестиваля я там не нашла. Отчаявшись, я решила предпринять поиск у себя дома — хотя там, казалось бы, уже несколько раз я облазила все закутки. И тут меня ждал сюрприз — в самой глубине антресолей я нашла мешок с одеждой, который и сбросила вниз. Я обнаружила в этом мешке абсолютно потрясающее пальто моей тети, в котором она ходила в середине 50-х годов, когда ей было лет пятнадцать-шестнадцать.

— Господи, это же Анино! Я его помню, — растроганно сказала мама.

— А ты его носила? — спросила я, надевая пальто на себя.

— Нет, ну что ты. Мода уже изменилась, и потом, к тому времени, когда я подросла, начали приезжать родственники из Франции и привозить вещи. Я и не знала, что мама его сохранила.

Я любовалась своим отражением — пальто в ядовито-зеленую елочку, с большими накладными карманами, с огромными пуговицами просто идеально подходило мне. Я представила, как оно будет смотреться вместе с летным шлемом, найденным у Софы.

— Господи, оно совершенно неописуемо! Из какого материала его сшили?

— Кажется, это «букле». Мама называла его «в дрючик», — задумчиво отозвалась мать.

— В дрючик, класс! Только воротник этот меховой совсем не в тему.

— А, воротник. Мама переживала, что Ане приходится носить такую орясину, и она старалась как-то его прихорошить. Вот и пришила меховой воротник вместо того, который тут был, от своего пальто отрезала. Это какой-то хороший мех, между прочим; нерпа, кажется.

Мама взялась за мех, и он так и остался у нее в руках. Нитки истлели, наверное. Под мехом оказалась грубая желтая ткань. С таким воротником мое пальто в дрючик сразу же обрело законченный вид. Там еще был пояс с пряжкой, которая застегивалась на животе, кроме того, пальто было мне коротковато, так что хорошо сочеталось с высокими армейскими ботинками. Это было идеально. Такого пальто не могло быть ни у кого, и я в нем была неотразима. Мама, хотя она уже давно перестала потакать моим переодеваниям, не смогла удержаться и принесла шерстяной шарф в клеточку, которым бабушка обвязывала поясницу, когда у нее разыгрывался радикулит. Повязала мне шарф узлом спереди.