Пастыри чудовищ (СИ) - Кисель Елена Владимировна

Но Нэйш кивает и одобрительно скалится.

— Спасибо, Кейн. Так вот, атархэ даёт в бою огромное преимущество. Меч-атархэ всегда будет эффективнее обычного меча. Один человек, у которого есть такое оружие, может легко справиться… скажем, с пятью нападающими. При некоторой сноровке. Если же сноровка велика…

Под его немигающим взглядом цепочка будто сама собой вздёргивает плюющего и кашляющего Окорока в положение сидя. Лезвие делает пару оборотов назад. И плавно влетает в ладонь Мясника — серебристой стрелкой.

Видеть эту штуку не могу. Он год назад притащился с ней с одного из вызовов — так и не расстаётся. С виду неудобно — лезвие на цепочке, только Мясник справляется. За год положил столько зверей…

— Палладарт, — нежно говорит Нэйш и ласкает пальцами свою игрушку. — Или дарт. Распространён в Дамате… вообще, на востоке. Позволяет действовать на расстоянии. Можете поверить, я владею им неплохо. Думаю, пятеро из вас просто не успеют к нам приблизиться, и после сближения как минимум семеро проживут недолго. С учётом моего Дара…

Хмыкает и поднимает ладонь с Печатью Щита. Звучит одинокий ох — кто-то знает, что это за Дар. Доносит до остальных. Ох набирает насыщенность.

Мясник журчит себе да журчит.

— Итак, только я обеспечу около дюжины смертей. Пойдём дальше. Мелони, у тебя, кажется, тоже атархэ? Метательный нож. Я не ошибся?

Сцепив зубы, достаю отцовский подарок. На секунду приподнимаю на ладони, заставляю зависнуть в воздухе.

— Плюс еще несколько метательных ножей и… других предметов. Да ещё кинжал. Сколько ты возьмёшь на себя, Мелони? Скажем, восемь, для круглого счёта. И Кейн…

Мерит глазами Пухлика, качает головой. С ног до головы — сожаление.

— Это боевая стойка, Кейн? Ладно, в любом случае… Дар Холода. Пусть будет три.

— А надбавить за нестандартность мышления?

— Пусть будет пять. Итак, двадцать пять. Вас здесь… двадцать семь, этого господина, — кивок в сторону Окорока, — в расчёт принимать не будем. Вы правда хотите начать бой на таких условиях?

Деревенские не хотят. Отдельные дуралеи вякают, что «хлыщ в белом» всё пугает, а сам-то, небось… и тут же затыкаются, когда видят полубеспамятного Окорока.

— Вам-то оно зачем? — подключается Далли. — С этим Спейком дело ясное — феникс его дом не сжигал. Да и в любом случае — разобраться надобно. Вам-то за что мстить и за какие идеи помирать?

Стадо мычит, в смущении поглядывая на факелы. Перекашливается, перешёптывается. Никакого Дара Следопыта не надо, чтобы прочитать у них по лбам — да мы б разошлись, только как-то неудобно получается.

— Да, а поля-то наши, — прикладывает тот самый основательный дедуган. — Не уйдём, пока с полями не порешаем! Что ж, эта птица бешеная так и будет тут летать? Детей пугает, жжет всякое. Сил терпеть нету! Вы, господа хорошие… того, не думайте, что мы тут непременно жечь-убивать. Только нас же и выслушать никто не хочет! А ежели б вы убрали эту дрянную птицу подальше, так мы бы сразу же…

— Да что вы понимаете!!

Хмырь перестаёт стоять столбом, отпихивает меня с дороги. Бешено машет руками, шевелюра всклокочена, а сам выпаливает все то же. В сто какой-то раз.

— Дикарство! Необразованные дикари, вы все, что вы можете понять! Сжечь поместье… умеете только разрушать прекрасное, и я буду жаловаться! Да! И вы не смеете оскорблять Фианта, прекраснейшее, благороднейшее создание. Вы! Жалкие завистники! Вы не отнимете его у меня, не сможете!

Готовлюсь сигануть на тупицу и заткнуть ему рот так или иначе. Раз уж Мясник или Пухлик не позаботились. Только не успеваю.

И среди всего остального бреда Латурн это всё же выпаливает.

— Что вы понимаете, вы! Вы оскорбляете его даже своими взглядами! Вы недостойны его касаться и смотреть на него, и будьте спокойны — я сумею его от вас укрыть, спрятать…

— Заткнись! — ору я.

— Убирай свою тварь, кому сказано, — гудят деревенские лесным ульем. — Куды хочешь, прячь, а за поля плати, а то мы тебя…

— Господа, вам напомнить расклад? — это Мяснику не нравится, что толпа сделала шаг вперёд.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Расклад уже не надо напоминать. Потому что в небесах разливается ало-золотое сияние. А после этого звучит сдавленный голос Грызи:

— Все! Немедленно! Вон!!!

Лицо у неё бледное и заострённое, будто нож. Губы искусаны. И зелень покидает взгляд.

Феникс над головой взмахивает крыльями — и процветает жаром.

Красиво до чёртиков. Весь полыхает, глаза — как расплавленное золото, а сам переливается — каждое пёрышко полыхает. Ещё взмах и ещё. Волна сухого жара доходит до земли — заслоняюсь ладонью. Потом Пухлик малость охлаждает воздух.

Деревенские драпают, как коза от алапарда. Окорок драпать не может, потому, откашливаясь, ползёт с дороги в кусты. Хмырь цветёт и со слезами умиления пялится в небо.

А Грызи пытается отдышаться, шарит рукой — на что б опереться. Подхожу, подставляю плечо.

— Ну, как?

— Больно, — отвечает Грызи, тяжко дыша. Рука на моем плече ходит ходуном. — Ему… очень больно. Он… не доверяет. Я попыталась уговорить хотя бы подождать. Но это не зависит от него. Он просто не может остановиться. Нужно вернуть доверие, нужно…

Жадно глотает воду из фляжки. Убирает руку с моего плеча и разворачивается к Хмырю.

— Господин Латурн, вы хотите добра своему фениксу?

Хмырь отводит глазенки от сияющей птицы в небесах. Моргает ревниво.

— Что вы ему нашептали?

— Попросила дать вам ещё один шанс. Повторяю вопрос. Вы хотите, чтобы ваш феникс был здоров, счастлив… жив?

— Что вы имеете в виду? Вы… я могу о нём позаботиться, я прочитал про фениксов всё, что мог достать, и вы не можете упрекать меня…

— Господин Латурн, — понижая голос, говорит Гриз, — я не собираюсь отбирать у вас феникса. Никто не может разлучить феникса с хозяином.

— Вот именно — никто!

— …но феникс не может существовать в клетке. Он любит вас и всегда будет с вами. Явится по первому зову. Однако держать феникса рядом с собой на коротком поводке — это мучение для птицы. Ему нужен воздух… нужно свободно летать, видеть небо, горы.

— Ни в одном источнике не сказано…

— Господин Латурн, — Грызи звучит тихо и проникновенно, — ваше поместье сгорело. Мы можем предложить вам с Фиантом место в питомнике. Или… у меня есть знакомый в Тильвии. Там обширные угодья, которые понравятся Фианту. В любом случае — он будет выздоравливать. И мы можем помочь вам… подсказать, как сделать так, чтобы он выздоровел быстрее. Ему нужно будет особое обращение какое-то время…

Пока чудесная птица, которую кто-то дурной на небесах связал с этим остолопом, не перестанет рваться на части. Между недоверием к хозяину, страхом — и любовью к нему же.

Хмырь таращится на Грызи. Согнулся над ней, как здоровенный вопросительный знак. Кусает губы, покусывает глазёнками.

— Вы… специально, — говорит шёпотом. — Вы его у меня… хотите отобрать? Вы считаете, что я плохой хозяин, что я не подхожу… что я недостоин? Да? Но он выбрал меня. Я так долго искал, изъездил всю Кайетту, восемь государств, знаете… и он выбрал меня.

— Да, — отвечает Грызи. — Он был рождён для вас, господин Латурн. И только вы можете быть для него хозяином. Без вас он не сможет ни дышать, ни летать, и будет вашим до последнего вздоха.

Хмырь малость светлеет. Впивается взглядом в переливающуюся алым и золотым огнём птицу в небесах. Улыбается Фианту дрожащими губами.

— Чудо, правда? Он просто чудо. Когда я увидел его в первый раз — это было… нечто невыразимое, как… я так долго мечтал об этом. Он оказался так прекрасен. Невозможно прекрасен, когда впервые облёкся огнём на моих глазах, и подлетел ко мне, и…

Теперь он протягивает фениксу ладонь — тоже трясущуюся. Весь нескладный, с дрожащими коленями, висячим брюшком. Ещё и ревёт — вижу, как у него слёзы в бородёнке теряются.

— А после это были такие чудесные времена. Когда мы путешествовали по лесам, деревням… реки, да, Фиант, ты же помнишь? И он был со мной, всё время со мной, а тут он вдруг начал улетать.