Русская эмиграция в борьбе с большевизмом - Сергей Владимирович Волков

об англо-советских отношениях, заданный ему в Финляндии представителями М.О.Р. в марте, могли повлиять на ликвидацию успешной советской провокации не меньше, чем та проницательность Пилсудского, на которой В.Т. Дриммер сосредоточил свое внимание.

«Переговоры нашей разведки с М.О.Р. – «Трестом», – написал он, – тянулись бесконечно. Наконец М.О.Р. заявило, что оно, к сожалению, временно не может доставить (мобилизационного) плана (Красной армии) из-за перемен в личном составе ее штаба, но вскоре сможет предложить за 10 тысяч долларов мобилизационный план советских железных дорог. Наша разведка приняла это предложение с условием, что 5 тысяч будут уплачены при получении, а остаток – после просмотра и установления достоверности. Наконец, штаб получил мобилизационный план. Его поочередно изучали: эвиденция второго отдела и четвертый, квартирмейстерский отдел главного штаба. Они признали план подлинным. Начальник штаба, генерал Пискор, и начальник второго отдела, полковник Байер, были приняты в Бельведере маршалом Пилсудским. Маршал приказал им оставить план у него на короткий срок для ознакомления. Несколько дней спустя в Бельведер был вызван начальник главного штаба, ген. Пискор. Маршал указал ему, одну за другой, ошибки в советских расчетах пропускной способности железнодорожных станций, обнаруженные им при поверхностном ознакомлении с документом, выданным за мобилизационный план советских железных дорог.

Насколько помню, основная мысль этого плана состояла в желании создать впечатление, что советское вторжение в Польшу намечается в направлении на Львов, а не через традиционные «смоленские ворота». Эго зародило в маршале Пилсудском первое подозрение, которое затем, при более тщательном вычислении пропускной способности отдельных железнодорожных станций, привело к обнаружению ошибок в расчетах, не замеченных ни вторым, ни четвертым отделом нашего штаба».

«От начальника штаба вниз, по служебной лестнице, – прибавил В.Т. Дриммер, – пошли касавшиеся мобилизационного плана замечания. План был возвращен М.О.Р. с соответствующей оценкой… Наш офицер связи в Москве, майор Недзинский, доложил, что возвращение мобилизационного плана, признанного фальшивкой, было большой неожиданностью для представителя М.О.Р.».

«Как это ни странно, но в этом случае автор воспоминаний – по собственному признанию – не счел нужным соблюсти служебную тайну. «Я, – написал он, – не скрыл этой, обнаруженной в Варшаве мистификации от моих сослуживцев, военных агентов в Таллине и Риге, где я между тем также был аккредитован… Я догадывался, что они тоже состоят в связи с М.О.Р. Узнали это и возглавители монархической организации в Риге и Таллине, благородные и порядочные русские эмигранты».

В виде вывода из всего своего рассказа В.Т. Дриммер прибавил: «Предполагаю, что это событие (возвращение мобилизационного плана «Тресту») и, может быть, какие-либо другие, мне не известные, причины вызвали кризис в возглавлении М.О.Р. – «Треста». Это случилось в 1927 году, во время происходивших в России интенсивных «чисток». Наступил цикл совершенных чекистами ошибок и промахов».

Следующее затем в воспоминаниях перечисление этих ошибок содержит столько поразительных неточностей, что извлечь из него достоверные сведения не легко. Достаточно сказать, что Опперпут еще раз назван Федоровым, то есть что ему приписан один из псевдонимов Якушева, а начальником русских воинских организаций, вместо генерала Кутепова, генерал Миллер.

Не ограничившись этим, В.Т. Дриммер написал, что В.А. Ларионов и его соратники, совершившие в июле 1927 года удачное нападение на коммунистический клуб в Петрограде, были якобы убиты при переходе границы из Финляндии в Россию, а их покушение на клуб было якобы вымыслом советских газет.

Желание автора воспоминаний объяснить «бегство» Опперпута из Москвы в Гельсингфорс и последовавшее затем сделанное им «разоблачение» «Треста» одним только проницательным отношением Пилсудского к переданному «Трестом» польскому генеральному штабу мобилизационному плану советских железных дорог и возвращением этого плана кажется мне заслуживающей внимания, но недоказанной гипотезой. Возвращение разоблаченной подделки ее виновникам было бы совершенной штабом непростительной ошибкой. Оно обнаружило бы подозрения штаба и заставило бы чекистов насторожиться. Между тем связь Варшавы с «Трестом», после описанного В.Т. Дриммером эпизода, ничем нарушена не была, а появление Опперпута в Финляндии было для штаба такой же неожиданностью, как и для Кутеповской организации.

Это не значит, что рассказ В.Т. Дриммера о переговорах штаба с М.О.Р. может быть назван вымыслом. Существует подтверждение желания польской разведки добиться от М.О.Р. выдачи советских военных тайн. В «Мертвой зыби» Никулин сообщил: «Некто Недзинский, которому польским штабом была поручена в Москве связь с «Трестом», писал Якушеву: «Желательно получить сведения относительно маневров У ВО… Кроме того, позволю себе напомнить относительно маневров АВО и ЗВО». Таким образом польский генштаб проявлял интерес к Украинскому, Ленинградскому и Закавказскому военным округам».

Мерилом отношения варшавского штаба к М.О.Р. до весны 1927 года был подарок, сделанный Якушеву и Потапову в 1926 году. Им были посланы в Москву бельгийские браунинги, украшенные на рукояти накладными золотыми вензелями. Некоторым русским зарубежным «историкам» «Треста» сведения об этом подарке показались настолько фантастическими, что они назвали их злостной выдумкой, но я видел эти браунинги в Варшаве, на квартире Артамонова, до их отсылки «Тресту».

Опперпут – по мнению В.Т. Дриммера – «бежал» из Москвы не как раскаявшийся чекист, а как советский агент, получивший новое задание. Бывший польский военный агент в Ревеле не верит советскому сообщению о гибели Опперпута после неудачной попытки взорвать здание О.Г.П.у. на Малой Лубянке в Москве, и в этом недоверии к смерти Опперпута в 1927 году он, безусловно, прав. Он, кроме того, утверждает, что латыш, знавший Опперпута в лицо, видел его в Шанхае незадолго до Второй мировой войны.

По словам В.Т. Дриммера, Опперпут, после «бегства» в Гельсингфорс, пожелал дать генералу Кутепову подробные показания о «Тресте». Он захотел сделать это в присутствии иностранных офицеров и назвал желательными участниками этого разговора начальника разведывательного отделения второго отдела польского генерального штаба, полковника Боцянского, и начальника русской секции этого отделения, майора Таликовского. Они съездили из Варшавы в Финляндию и выслушали эти показания.

Одновременно Опперпут – как утверждает В.Т. Дриммер – обвинил начальника польского штаба генерала Пискора, начальника второго отдела полковника Байера и самого автора воспоминаний в том, что они – советские агенты. Большевики не раз пользовались и продолжают пользоваться таким злостным обвинением, чтобы повредить своим наиболее непримиримым противникам. Польское правительство возведенной на его офицерство клевете не поверило, но сообщенная В.Т. Дриммером подробность поведения Опперпута в Гельсингфорсе подтверждает, что он там остался тем, чем был в Москве, – советским агентом-провокатором.

Письмо П.Н. Врангеля

В литературе о «Тресте» есть несколько указаний на осторожное, недоверчивое отношение генерала П.Н. Врангеля к появлявшимся за границей эмиссарам организации, называвшей себя Монархическим Объединением России. Это недоверие подтверждено документом, хранящимся в Соединенных Штатах, в Институте имени Гувера в Станфорде и опубликованным мною в парижском