Русская эмиграция в борьбе с большевизмом - Сергей Владимирович Волков

в Таллине. Только одного добился я от начальника разведки, а именно решения потребовать от Москвы серьезных разведывательных материалов, как, например, мобилизационного плана. Пусть они докажут наличие своих возможностей в штабе РККА».

Оценка этой части воспоминаний может быть сделана только теми, кто знает дело «Треста» не с русской, а с польской стороны. Только они могут судить о том, насколько правдоподобен рассказ В.Т. Дриммера об его поездке в Москву и встрече с советским полковником, но утверждение, что автор воспоминаний узнал адрес этого полковника из переписки М.О.Р. с эмигрантами, противоречит всему, что известно о «Тресте». В своей заграничной переписке Москва тщательно соблюдала ту видимость конспирации, которая была нужна для сохранения веры эмигрантов в существование в России тайной монархической организации. Указание адреса одного из советских агентов, проникших в эту организацию, было бы со стороны чекистов вопиющей и ничем не оправданной неосторожностью.

В виде гипотезы можно было бы предположить, что адрес почему-либо был включен в письмо в зашифрованном виде, а Дриммер его в Ревеле расшифровал, но это предположение опровергается не только тем, что он сообщил о шифрованной переписке «Треста», но и его собственным признанием, что шифр М.О.Р. остался неразгаданным.

«По странному стечению обстоятельств, – сказано в той части воспоминаний, в которой их автор еще раз слил воедино Якушева и Опперпута, – после того, как Таллин лишился связи с М.О.Р. – «Трестом» и была установлена непосредственная связь Варшавы с Москвой, в Варшаве появился Федоров-Опперпут. Я предложил майору Таликовскому, руководившему разведкой на Россию, встречу втроем. Я прежде никогда не встречался с Опперпутом, который, как казалось, был в контакте с руководителем разведки на Россию. Они до этого виделись неоднократно. Когда встреча уже была решена, Федоров неожиданно заболел и был помещен в частную клинику св. Иосифа в Варшаве. Он перенес там операцию удаления слепой кишки. Случилось так, что, после того как мы постучали в дверь его комнаты, я вошел в нее первым. Я заметил, что Федоров быстро спрятал под одеяло какую-то книгу.

От разговора в памяти не сохранилось ничего. Помню только банальное лицо и небольшие, хитрые, лисьи глаза, непрерывно перебегавшие с одного из нас на другого. Выйдя из комнаты, я попросил больничную сестру записать, когда окажется возможным, название и год издания книги, которую читает русский пациент. Мне повезло. Книга оказалась историей России, написанной Иловайским и изданной в Москве за несколько лет до (Первой мировой) войны. По моему предположению эта книга употреблялась для шифровки заграничных писем («Треста») по буквенному методу. По мнению нашего превосходного специалиста по чтению шифров, полковника Ковалевского, к которому я обратился с просьбой о расшифровке ряда писем, это невозможно было сделать, не зная книги. Таким образом, я, до возвращения в Таллин, дал руководителям разведки на Россию ключ, который мог привести к расшифровке писем М.О.Р. – «Треста», но Варшава, как следовало предвидеть, не располагала ни временем, ни людьми для того, чтобы спокойно и методически заняться этим делом».

Итак, Дриммер признал, что зашифрованная часть заграничной переписки «Треста», перевозившаяся в Москву или из Москвы польскими дипломатическими курьерами и проходившая через второй отдел польского генерального штаба, оставалась нерасшифрованной. Если он не ошибся, эта передача по назначению непрочитанных писем была бы доказательством неограниченного доверия штаба к русской монархической организации и ее заграничным корреспондентам. При любых обстоятельствах использование иностранной дипломатической почты для шифрованной переписки показывает, как велика была в те годы независимость русских противников коммунизма, и в частности Кутеповской организации, от иностранцев.

Утверждение В.Т. Дриммера, что он обнаружил в больничной комнате Якушева написанный Иловайским учебник русской истории уже после того, как связь с «Трестом» была сосредоточена польским штабом в Варшаве, и счел эту книгу ключом к шифру М.О.Р., доказывает, что адрес советского полковника, у которого он, по его словам, побывал в Москве, не мог быть получен благодаря расшифровке одного из заграничных писем «Треста».

Равнодушие начальников В.Т. Дриммера к его «открытию» можно объяснить не только тем, что штабу не хватало людей и времени на расшифровку переписки М.О.Р., но и тем, что «открытие» оказалось ошибкой. Книга, которую Якушев спрятал под одеяло от польского офицера, не была той, которой «Трест» пользовался для шифровки. Ею было берлинское издание «Истории русской музыки» Сабанеева.

Однако больничная сестра в варшавской клинике Святого Иосифа, где Якушев действительно, в один из своих приездов, пролежал довольно долго после более сложной операции, чем удаление слепой кишки, не ошиблась, сказав В.Т. Дриммеру, что таинственный русский пациент читает Иловайского. После операции Якушев попросил Артамонова принести ему несколько книг. Я присутствовал при их передаче. Среди них был упомянутый В.Т. Дриммером учебник. Почему же Якушев поспешно спрятал его от посетителей-поляков? Не потому ли, что Иловайский был и остается для них символом того мировоззрения, которое оправдывало разделы Польши и утверждало право России на вечное владение Царством Польским? Якушев, который, вероятно, это мировоззрение разделял, знал, как относятся к Иловайскому поляки. Не было ли вызвано его непроизвольное движение желанием скрыть от них ненавистное имя? Верю в то, что В.Т. Дриммер это движение заметил, но оно меня удивляет – не знаю, как его сочетать с самообладанием, которое Якушев проявлял при выполнении данного ему чекистами задания.

В том, что В.Т. Дриммер написал о поездке В.В. Шульгина в Россию, нет – с одним неправдоподобным исключением – ничего нового. Не заслуживающим доверия кажется мне сообщение сотрудника «Культуры» о якобы устроенном чекистами для Шульгина живоцерковном «богослужении».

В.Т. Дриммер утверждает, что оно состоялось в Москве, в каком-то подвале, в присутствии всех возглавителей М.О.Р. и облеченных в военное обмундирование командиров Красной армии. Фантастично утверждение, что Шульгина взволновало неправильное произношение русских слов «священником» и что автор «Трех столиц» увидел в этом подтверждение евразийского облика М.О.Р. и русской Церкви. Он поэтому якобы поцеловал руку «священника», которым – по словам автора воспоминаний – был ставший чекистом бывший польский офицер Стецкевич. Весь этот рассказ отражает такое незнание и непонимание истории «Треста», что становится неловко за рассказчика, который ошибся и в примечании к своей статье, написав, что Шульгин был арестован в Югославии в 1956 году и умер девять лет спустя. В действительности, как известно, он был захвачен там большевиками в 1944 году и, по-видимому, все еще жив.

В.Т. Дриммер включил в свои воспоминания то, что может быть названо польской версией обстоятельств, вызвавших самоликвидацию «Треста». Не отрицая достоверности его сведений, нужно сказать, что указанная им причина была, вероятно, не единственной. Политическая обстановка, сложившаяся в начале 1927 года, и ответ Кутепова на вопрос