Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

Мистер Лев Гонтер нимало не преувеличивал дела, отзываясь с похвалой о магазине мистера Соломона Луки. Гардероб его оказался неистощимым, хотя, быть может, далеко не представлял строгих классических свойств. Костюмы не отличались новизной и не были вполне приспособлены к характеру времени и места; но все без исключения блистало мишурой, а в этом и заключается сущность искусственной костюмировки. Конечно, мишура при дневном свете не может иметь ослепительного блеска; но всякому известно, что искусственные костюмы изобретены собственно для ночных похождений, и если, напротив, при ярком блеске солнца мишура утратит свое великолепие и пышность, то, само собою разумеется, виноваты в этом те особы, которым пришла неестественная фантазия давать утренние балы. Так, по крайней мере, рассуждал и доказывал мистер Соломон Лука, и пикквикисты, убежденные его доказательствами, выбрали в его магазине приличные костюмы, при этом каждый действовал по собственному благоусмотрению.

Наняли карету в гостинице «Сизого медведя», оттуда также взята была коляска для мистера и миссис Потт, отправлявшихся на дачу достопочтенной Львицы Гонтер. Редактор «Синицы», как и следует, заранее объявил об этом бале, известив итансвилльских граждан, что «этот утренний праздник представит сцену разнообразного и восхитительного очарования, великолепное сияние красоты и талантов, роскошное обнаружение гостеприимства и особенно всевозможные проявления изящного художественного вкуса». «Баснословные угощения Востока, — продолжал редактор, — и дикий блеск султанских пиров будут иметь характер пошлой вакханалии, если сравнить их с этим цивилизованным торжеством, на которое, однако ж, известные злонамеренные люди заранее изрыгают яд своей зависти, нагло и бесстыдно издеваясь над приготовлениями добродетельной и знатной леди, снискавшей общее уважение». Последние строки некоторым образом служили тонким и деликатным намеком на бессовестные выходки «Журавля», который, не быв удостоен приглашения на этот бал, написал презлую и пренелепую сатиру, где все это дело представлялось в самом невыгодном свете.

Наступило вожделенное утро и с ним вожделенный час ехать на торжественный завтрак миссис Львицы Гонтер. Забавно было видеть, как мистер Топман рисовался или, правильнее, корчился в полном костюме испанского бандита, в узенькой бархатной курточке, представлявшей из его спины нечто вроде дамской булавочной подушки, туго набитой песком. Бархат картинно обтягивал верхнюю часть его ног, между тем как нижнюю их часть пеленали хитросплетенные повязки — любимый исключительный наряд, присвоенный героями больших и малых дорог. Его открытая и добрая физиономия украшалась длинными беспардонными усами, падавшими с обеих сторон на воротнички его голландской рубашки. Для украшения его головы предназначалась шляпа, имевшая форму сахарной головы и убранная разноцветными лентами разной длины и ширины; но так как ни один экипаж в мире не представлял таких удобств, чтоб шляпа такого рода, надетая на голову, не достигала до его кровли, то мистер Топман принужден был всю дорогу держать ее на коленях. Столь же забавен и даже остроумен в своем роде был поэтический костюм мистера Снодграса. Он выбрал в магазине Соломона Луки голубые атласные штаны, длинный черный плащ, белые шелковые чулки и башмаки такого же цвета, и все это, вместе с греческой феской, составляло подлинный повседневный костюм трубадура с той поры, как появились эти певцы на европейской почве, до окончательного исчезновения их на земном шаре. Но все это не значило ничего в сравнении с костюмом редактора «Итансвилльской Синицы». Как журналист и представитель общественного мнения, он выбрал для себя костюм старинного русского подъячего и вооружился огромным кнутом — символом казни для всех нечестивцев. В этом костюме мистер Потт, сопровождаемый оглушительным ревом уличной топпы, подкатил из магазина Соломона Луки к подъезду своего дома.

— Браво! — заголосили мистер Снодграс и мистер Топман, когда увидели на галерее аллегорического джентльмена. — Браво!

— Браво! — воскликнул мистер Пикквик, вышедший на галерею встретить грозного подъячего.

— Ура! Потт, ура! — заревела чернь, окружавшая дом журналиста.

И посреди этих восклицаний мистер Потт, бросая на все стороны благосклонную улыбку, обличавшую внутреннее сознание превосходства и силы, торжественно воссел на свою колесницу.

Последовали затем: миссис Потт, похожая на греческого Аполлона в юбке английской леди, и мистер Винкель в светло-красном сюртуке и красном картузе — костюм, в котором всякий должен был угадать меткого стрелка, поражающего кроликов и тигров с одинаковым искусством. После всех явился мистер Пикквик в антикварских панталонах и штиблетах, обличавших его археологическую натуру, и затем обе колесницы открыли свое шествие к «Логовищу» миссис Львицы Гонтер. На козлах колесницы мистера Пикквика восседал Самуэль Уэллер.

Мужчины, женщины, мальчики и девочки, собравшиеся глазеть у ворот «Логовища» на костюмированных гостей, взвизгнули от удивления общим хором, когда мистер Пикквик, поддерживаемый с одной стороны бандитом, с другой — трубадуром, торжественно вышел из своей коляски; но салют праздной толпы превратился в неистовый оглушительный рев, когда мистер Топман, подходя к воротам, начал употреблять отчаянные усилия напялить на свою голову шляпу бандита.

В самом деле, приготовления к балу, как предсказал мистер Потт, были великолепны в полном смысле слова. Он устроен был в саду размером не меньше акра с четвертью, и все это пространство было наполнено народом. Никогда и нигде, даже в сказках «Тысячи и одной ночи», не видели такого чудного соединения красоты, изящества, вкуса и талантов. Все литературные знаменитости явились на фантастический праздник миссис Львицы Гонтер. Была тут молодая леди в султанской чалме, писавшая прекрасные стихотворения для «Итансвилльской Синицы», и вел ее под руку молодой джентльмен в фельдмаршальском мундире, поставлявший критические статьи для той же газеты. Гении, литераторы сталкивались на каждом шагу, и уже взглянуть на них считалось завидным счастьем для каждого рассудительного человека. Были здесь даже лондонские львы, знаменитые сочинители, написавшие целые книги и даже напечатавшие их. И что всего удивительнее, лондонские львы ходили, ни дать ни взять, как обыкновенные люди, говорили, шутили, смеялись, сморкались и даже болтали всякий вздор, вероятно, из благосклонного внимания к толпе, которая без того не могла бы понять их. Были здесь иностранные певцы, каждый в своем национальном костюме, и вместе с ними английские певцы в костюме и без всяких костюмов. Была здесь, наконец, сама миссис Львица Гонтер, величественная Минерва, принимавшая гостей с чувством гордости и удовольствия, потому что вокруг нее были знаменитости всех стран и народов.

— Мистер Пикквик, сударыня, — прокричал лакей, когда этот джентльмен подошел к греческой богине со шляпой в руках. По правую руку ученого мужа был бандит, по левую — трубадур.

— Где? — воскликнула миссис Львица Гонтер, потрясенная с ног до головы необыкновенным восторгом при имени великого человека.

— Здесь я, — сказал мистер Пикквик.

— Как? Возможно ли? Неужели я собственными глазами имею счастье видеть самого мистера Пикквика, основателя и президента знаменитого клуба.

— Точно так, сударыня, я сам к вашим услугам, — проговорил мистер Пикквик, отвешивая низкий поклон, — мне очень приятно свидетельствовать лично свое почтение знаменитой сочинительнице «Издыхающей лягушки». Позвольте представить моих друзей и членов моего клуба, господ Топмана, Винкеля и Снодграса.

Если вы не испытали, так не можете и понять, что значит делать низкие поклоны в узенькой бархатной куртке, уже лопнувшей в двух местах, когда притом с вашей головы, при малейшей неосторожности, может слететь высочайшая шляпа с разноцветными лентами и перьями. Мистер Топман при этом представлении чувствовал невыразимую пытку, стараясь держаться грандиозно и свободно.

— Мистер Пикквик, — сказала миссис Львица Гонтер, — вы должны дать обещание не отходить от меня ни на минуту во весь день. Здесь целые сотни знаменитостей, которым я должна вас представить.

— Вы очень добры, сударыня, — отвечал мистер Пикквик.

— И, во-первых, вот мои малютки: я почти забыла их, — продолжала Минерва, беспечно указывая на пару взрослых девиц, из которых одной могло быть около двадцати трех лет. Обе они были в панталончиках и детских костюмах, вероятно, для того, чтоб им или их маменьке придать цветущий вид первых юношеских лет.

— Как они милы! — проговорил мистер Пикквик, когда малютки удалились после сделанного представления.

— Оне удивительно похожи, сэр, на свою прекрасную мать, — сказал мистер Потт величественным тоном, — их даже различить трудно.