Деяние XII - Павел Виноградов

Тем не менее, старательно и с блеском исполнял функции, возложенные на него Клабом, ибо главная цель Игры – обладание Артефактом – казалась ему очевидно благой. Разумеется, Артефакт следовало найти и поместить здесь, у гробницы святого Петра, где центр мира…

Он беспокойно вздохнул, вспоминая, как ему открылась неприглядная истина…

Что-то мелькнуло на границе зрения. Он удивленно повернулся и вздрогнул при виде возникшего, словно ниоткуда, отрока в распахнутой кожаной куртке. Священник несколько мгновений созерцал надпись на футболке: «Pink Floyd The Wall», потом перевел взгляд на лицо юноши. Оно было исполнено почтительности, но в светлых глазах мерцала потаённая усмешка.

– Монсеньор… – поклонился Сахиб.

– Как вы вошли? – вырвалось у старика.

Сахиб пожал плечами:

– У вас довольно примитивная система охраны. А мне не хотелось компрометировать вас, с помпой входя через парадную. Я – странноватое знакомство для кардинала…

Монсеньор был слишком оытным разведчиком, чтобы поверить этому «сливу». Защищенный электронными системами дом охранялся четырьмя вооруженными швейцарцами во главе с капитаном, и был, практически, неприступен. Ибо гвардейцы папы лишь на парадах выглядят клоунами в пёстрых средневековых лохмотьях. В своём деле швейцарская гвардия не уступает ни одной из спецслужб, несущих охрану государственных деятелей. И если эти бульдоги не держат сейчас президента Клаба под прицелом, значит, они, или, по крайней мере, кто-то из них, работает на сторону…

Но кардинал не дал ход этим мыслям – разберется потом. Сейчас следовало всё внимание направить на Сахиба, ибо избранный тем способ визита, по меньшей мере, не сулил лёгкой беседы.

Взглядом испросив разрешения, Сахиб присел на пьедестал колонны и принялся разглядывать трудолюбиво толкающего свой шарик по мраморной плите скарабея.

– Надо бы сделать его символом Клаба, – мрачно усмехнулся он.

Священник взглянул вопросительно.

– Просто я устал, ваше высокопреосвященство… Очень.

Монсеньору видел, что это правда. Юношеское лицо настолько осунулось, что казалось покрытым густой тенью. Оно даже и не юношеским уже было… На какой-то момент священник вообразил, что смотрит в лицо глубокого старца. Вспомнив «Портрет Дориана Грея», вздрогнул.

Внезапно он понял, что сейчас скажет, и ему стало страшно от возможных последствий своих слов. Ему, который давно уже разучился бояться чего-либо в этом мире. Но знал, что сказать придется, ибо в этом состоит сейчас его долг.

– Господин президент… сын мой, может быть, вы хотите исповедоваться?

Юноша-старец резко вскинул лохматую голову. Его глаза стали совсем белыми, лишь где-то в глубине их зажглись красные отсветы.

Монсеньор отшатнулся, но тут же понял, что на мгновение впал в фантазию: юноша глядел испытующе и чуть удивленно – не более.

– Интересное предложение… святой отец… Как же я забыл… Я ведь и правда принадлежу к Римско-католической Церкви. Хотя это выражение мне и не нравится… А вам, отче, откуда это известно?

– Священникам часто многое открыто, сын мой Кимбел…

Сахиб несколько мгновений помолчал, решая, потом склонил голову.

– Да, святой отец, примите мою исповедь.

Старый архиерей поднялся с кресла. Лицо его слегка побледнело, но выражало решимость. Знаком пригласив Сахиба следовать за ним, он твёрдым шагом пошел к домовой капелле, вход в которую был на противоположной стороне двора.

Храм казался небольшим лишь снаружи – во время торжественных служб зал вмещал сотни людей. Но сейчас здесь царила гулкая тишина и полумрак, слегка разреженный несколькими электрическими лампадами. Из тьмы то тут, то там выступали манерно изогнутые фигуры на фресках, с тонким, почти маниакальным изяществом выписанные мастером тревожного XVIII века. Нервные исступленные лики святых словно бы изнутри пожирала тоска.

Перекрестившись, Монсеньор вошёл в алтарь и вскоре вернулся в кружевной рочетте и столе поверх своей красной сутаны. Сахиба он нашёл там, где оставил – слово бы в затруднении стоящим в проходе между скамьями. Священник приглашающим жестом указал ему на исповедальню, но юноша отрицательно помотал головой.

– Встаньте на колени, сын мой, – мягко попросил Монсеньор.

Сахиб упал, словно ему подрубили ноги.

– Во имя Отца и Сына, и Святого Духа! Повторяйте за мной.

В пустом храме странно звучала одинокая молитва:

– Исповедую перед Богом Всемогущим, что я много согрешил мыслью, словом, делом и неисполнением долга…

– Моя вина, моя вина, моя великая вина, – глухо повторил Сахиб за священником.

Тот подошел ближе.

– Давно ли вы в последний раз исповедовались, исполнены ли наложенные на вас епитимьи?

– Святой отец, я никогда не исповедовался… Позвольте мне рассказать всё с начала, иначе толка не будет.

– Говорите.

– Вы бы сели, ваше высокопреосвященство, это будет долго…

– Говорите, – повторил Монсеньор.

– Хорошо. Я родился на севере Британской Индии, там, где сейчас Пакистан, в 1875 году.

Сахиб прервался, словно давая Монсеньору время переварить это поразительное заявление.

Но тот лишь произнёс:

– Продолжайте.

Президент Клаба сделал движение головой, будто хотел взглянуть на священника.

– Мой отец был солдатом ирландского полка колониальных войск. Мать…

– Я знаю, – неожиданно прервал его Монсеньор.

Сахиб понимающе кивнул.

– Вы, наверное, читали роман, написанный моим предшественником на посту президента Клаба?

– Да, и помножил два на два…

– Не вы один… Но в книге содержится отнюдь не вся правда. Более того – меньшая её часть.

– Вы перед Богом, а Ему нужна вся правда….

– Да, конечно… Я, белый сирота, брошенный в самом сердце Азии, беспризорный индийский мальчишка, был найден там сослуживцами отца – английскими масонами. Среди них были функционеры Большой игры – и низовой, геополитической, тогда очень интенсивной, и нашей, высокой. Тогдашний президент Клаба, вскоре, впрочем, уничтоженный Artel`ю, разглядел во мне игрока. Мне прочили великое будущее. Но факт моего существования необходимо было скрыть от общества. А это уже тогда было сложным делом – пара пронырливых репортеров даже успела написать о спасении белого дитя в варварской стране. Дело тянуло на хорошую сенсацию. И тогда…

Сахиб склонил голову ещё ниже.

– …Тогда Клаб принял решение провести операцию прикрытия – занять мозги соотечественников другой, более жареной сенсацией, чтобы первые публикации обо мне были забыты. Джек Потрошитель…

– Господи, помилуй, – вырвалось у Монсеньора.

– Да. Убийства проституток надёжно отвлекли внимание от моей скромной персоны и дали возможность тихо устроить меня на учебу в Индии. У тогдашнего нашего президента были и другие резоны в этой операции, но я сейчас в них вдаваться не буду.

Неожиданно Сахиб, не поднимая головы, рассмеялся, коротко и сухо. Монсеньор вздрогнул.

– Я рассказываю вам это, святой отец, не как свой грех – я тогда понятия не имел обо всём этом. Только что узнал о Большой игре, и, хоть плохо понимал её суть, чувствовал в ней нечто грандиозное. И знал, что предназначен для неё. Потому прилежно учился всем наукам и угождал моим руководителям и наставникам во всём, лишь бы остаться в Игре. Вы понимаете?

– Кажется, да… – произнёс священник с некоторым отвращнием.

– Полноте, падре, – засмеялся, заметив это Сахиб, – я ведь был маленьким уличным индусом, для которого в этом не было ничего дурного. Впервые посетил бордель в двенадцать лет, а уж когда первый раз был близок с мужчиной – и не помню.

– Господи, помилуй.

– Примерно тогда я встретился со своим предшественником – он был молод, но уже по уши в делах Клаба. Я почувствовал, что этот джентльмен – человек значительный. Что он разглядел во мне, не знаю, но позже, когда он принял полномочия президента, а я стал самым молодым членом правления Клаба, думаю, он уже наметил меня на место своего преемника. Он, без сомнения, был не только великим писателем, но и гением информационных диверсий, того, что янки стали недавно называть «спин-войнами». Короче, он дополнительно прикрыл меня, попросту, «стёр мою личность», как рекомендует один современный шаман. Написал обо мне роман, который стал знаменитым. И всё, для широкой публики в реальности я перестал существовать. Ловко, не правда ли, святой отец?..

– Да… ловко.

– Конечно, то, что было нужно, в романе опущено или переврано. Обстоятельства моей учебы, например, подробности операций, в которых я участвовал, ну, и все вещи, которые могли покоробить моих викторианских соотечественников… Но мой характер схвачен там очень верно, насколько я могу судить о себе тогдашнем. Таким я и был – смелым и весёлым, беззаботным, преданным друзьям и Игре.

Сахиб замолчал и Монсеньор на мгновение решил, что тот борется с рыданием, но когда юноша заговорил вновь, голос его был по-прежнему сух и ровен.