Белорусский набат - Александр Афанасьев

Место, координаты которого неизвестны. Точное время неизвестно

В принципе, русским быть не стыдно…

Учебник украинского языка, 11-й класс

Пришел в себя я, возможно, через час, а возможно, и через несколько дней. Сам не знаю когда…

Удивительно, но башка почти не болела. Только желудок крутило.

Я лежал в какой-то комнате, связанный. Руки болели, и сильно, – значит, связан был давно, но не веревкой, а широким скотчем, очень крепким – умно, такой не разорвешь. Место это было построено еще при СССР, судя по потолку и батареям, многократно покрашенным, вместо стекол были вставлены железные щиты, непокрашенные. Никакой мебели, на стенах – дырки от гвоздей и от висевших тут стендов; те места, где они висели, выделялись значительно более свежей краской по сравнению с выцветшей бледно-синей на оставшейся части стен. В тот же колер покрашены батареи, пол – скрипящий, из плохо обработанных и подогнанных одна к другой, крашенных коричневым досок. Место явно нежилое, но слышится какой-то шум… правда, не могу понять, откуда на полу – пыль, хорошо видны следы тех, кто приволок меня сюда и бросил. Я подполз посмотреть… ботинки явно не уставные, и не одинаковые. У одного одни, у другого – другие, рисунок подошвы не наш.

Ноги были не связаны – поэтому я сел, потом перебрался к стене и, опираясь на нее, поднялся на ноги. Перепилить скотч на руках можно было, наверное, о батарею – она крашена так плохо, что там эти капли, как пила, висят.

И что дальше?

Подошел к двери, осторожно прислушался. Да… что-то работает, какой-то шум. Замок внутренний, язычка не видно, но дверь что-то держит – наверное, снаружи замок. Сама дверь не стальная, выглядит хлипкой, но ломиться в нее со связанными руками бессмысленно – выломишь, и что дальше делать? Подошел к окну, торкнулся… нет, облом. Там снаружи еще и решетка. Не выломать.

И какого хрена происходит?

Я начал осматривать пол в поисках хотя бы гвоздя, но не нашел его. Чем больше я приходил в себя, тем сильнее хотелось жрать, крутило желудок – жрать хотелось так, что начинало мутить. Я подошел к окну, пристроился к батарее, начал тереться, чтобы распилить щедро намотанный на запястья скотч, и тут щелкнул наружный замок.

Зашли двое. Оба – здоровые, в черных штурмовых комбинезонах, на головах маски «ночь». Бронежилеты, но оружия нет. Ничего не говоря, подошли ко мне и повели.

Вышли в коридор. Крашен в тот же синий цвет, на стене – какие-то портреты плохого качества и плакаты по технике безопасности. Пол неровный, залит бетоном давно, с выщербинами, которые никто не заделывал. Впереди дверь.

Я вцепился глазами в плакат. По-белорусски написано!

Беларусь!

Дверь – открытая, ее никто не сторожил, и в дверной проем мы трое протиснулись с трудом. Впереди еще одна дверь, тоже приоткрытая, и выход в какое-то высокое помещение – отсюда вижу. Едва слышный шум, такой, который сопровождает труд людей. И еще какой-то ритмичный стук мотора и сипение.

Коридор кончился быстро, и я увидел то, от чего у меня перехватило дыхание.

Это было помещение, большое, с высоченным, под десяток метров, потолком и с кран-балкой, в него могло поместиться десятка три легковушек. Но их было всего с десяток, из них восемь бусов, только две легковые. Стук мотора и шипение раздавались от генератора сжатого воздуха, он нагнетал воздух в баллон, а затем сжатый воздух по шлангу подавался в распылитель. Распылитель держал человек в халате и наносил через трафарет какую-то надпись на борт желтоватого «Фольксвагена Транспортера», бронированного, только что крашенного, – стекла его были закрыты бумагой, чтобы краска не попала. Остатки краски виднелись на полу: значит, красили здесь.

Место это было явно деревенской машинно-тракторной станцией, большой. Я это знаю, я в детстве в деревне отдыхал, такого навидался.

Жрать хочу!!!

Людей в помещении было десятков пять, не меньше. Кто-то ходил у машин, но большинство собрались в задней части помещения, они снаряжались. Снаряжение было разложено перед ними на мешках, и от одного его вида по спине потек холодный пот. Глаз зацепился сначала за пулеметы Калашникова… их было несколько, не один, затем – за спаренные вьюки «Шмелей». Я видел, как заряд «Шмеля» попал в БМП – ее перевернуло от взрыва…

Эти двое поволокли меня дальше, подвели к командиру – тот стоял к нам спиной и о чем-то говорил по телефону. Придется подождать.

Следом за нами, со стороны разложенного на полу на мешках снаряжения, подошел чеченец. Я сразу понял, что это чеченец, – слишком долго пробыл там, сумею отличить практически любую кавказскую национальность. На нем был тяжелый штурмовой бронежилет с защитой паха, горжеткой, американскими бронированными наколенниками и, видимо, самодельной защитой рук и ног. Шлем «Алтын» под мышкой, автомат – сбоку на одноточечном ремне. Боеприпасы на поясе, сам бронежилет «чистый». Похоже, что один из последних вариантов «Ратника», там жизненно важные органы прикрывают пластины керамической наноброни, которые не пробивает триста тридцать восьмой «Лапуа».

Командир повернулся к нему.

– Ахмед, хьюна хумам ца хила?[42]

– Дик ду, – сказал он, с любопытством разглядывая меня, впрочем, без агрессии и ненависти в глазах.

– Кирадоттар д’адоло.

– Дик ду, – повторил чеченец и ушел.

– С этим что делать, товарищ подполковник? – спросил один из тех, кто меня вел.

Командир посмотрел на меня. Он был в такой же маске, как и все здесь, – не опознать. На шлеме, наверху, – баллистические очки.

– К Ленару в машину, – сказал он на русском. – Потом заберешь, как с охраной разберемся. Пусть смотрят за ним.

Что они задумали…

– Есть.

Меня поволокли в обратную сторону.

– Пожрать бы мне, – проталкивая слова через пересохшее горло, сказал я.

– Потом пожрешь.

Похоже, что я попал в одну машину со снайперами…

Снайперов было трое, у одного – Saco TRG, скорее всего, триста тридцать восьмого калибра, у двоих – «Ремингтоны 700» триста восьмого или трехсотого калибра. На всем оружии – глушители. Кроме того, в машине еще трое с автоматами, один – с каким-то огромным мягким кейсом, в котором разве что не крупнокалиберный пулемет был, двое – вообще непонятно кто, и оборудовано рабочее место оператора – складной стул, к стойке смонтированы блок и аппаратура, ЖК-экран, средства связи. Похоже на мобильную снайперскую группу с отдельным штабом, центром связи и управления. Машина, судя по всему, белый «Хендай»[43], большой и небронированный, – я видел его там, в здании МТС перед выездом.

Волки.

Я все-таки не первый год на войне, чтобы не понимать, что к чему. Во время второй чеченской Грозный брали в том числе и срочники, которым там вообще было не место. А в девяносто четвертом вообще совершили преступление, бросив на город сборные роты срочников и неприкаянных, необученных контрактников. Срочники не то что стрелять не умели – они даже не представляли, как это – выстрелить в человека. Вот и…

А теперь – понабрались опыта.

Сколько же мы воюем…

Если брать самое начало – то это семьдесят девятый год, штурм дворца Амина в Афганистане, затянувший нас в инфернальную воронку восточной войны и больше уже не выпускавший нас. Сколько с тех пор было мира? Да ни хрена! Даже когда мы думали, что нет войны… А Афганистан? А Таджикистан – там тоже наш спецназ рубился, пятнадцатая бригада, полковник Квачков, которого потом посадили. По сути… промежуток с девяносто шестого по девяносто девятый – только это и есть время, когда мы не воевали.

Сорок один год войн…

– Куда мы едем? – спросил я.

Никто не ответил. Чтобы проверить реакцию, я потянулся к аппаратуре, один из автоматчиков отбросил мою руку, лениво приказал:

– Сиди, не дергайся.

Я не знал, что задумал генерал, что задумали эти люди. Но почему-то был уверен, что ничего хорошего.

Поворачиваем. Сбрасываем скорость. Это – город. Раньше мы ехали по какому то шоссе, минут десять, потом еще минут двадцать по городу. Сейчас, видимо, у места, почти у точки назначения.

– Так, внимание! Пять минут, проверить снарягу и пакуемся.

Машина переваливается через лежачего полицейского, потом еще через одного. Едем дворами.

– Задачи все помнят?

– Так точно.

– Третья частота, через час – первая. Двойка – резервная.

– Проверяем камеры. Дик?

Заработал экран, появилось изображение.

– Есть. Бонд?

Изображение сменилось.

– Есть.

Камеры… у них портативные камеры. У каждого. Система управления боем с камерами у каждого бойца.

Фургон остановился, и снайперы вышли, каждый – в сопровождении своего второго номера. У вторых номеров у двоих – вместо «АК» – карабины Ar-15, у одного, видимо, наш «Вепрь» – я его узнаю по длинному и толстому стволу, у другого – то ли «Зброяр», то ли еще что, не пойму. Тоже с глушителями.