Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы - Вилис Лацис

— Прошлой осенью в уезде было разгромлено последнее бандитское логово. Но двоих коноводов не изловили до сих пор. Один — бывший уездный агроном Вилде, — в банде его звали Эвартом; второй — Лиепниек, и о нем вы знаете. По-видимому, это его рук дело. Последнее время о нем ничего не было слышно, предполагали, что он перебрался в другой уезд. Зимой и последние бандиты попритихли. Надо было ждать, что весной, с появлением зелени, они зашевелятся. Так оно и случилось.

— Так оно и случилось, — повторил Аугуст. — Индрика Закиса уже нет.

— Это пока неизвестно, — начал Эзеринь; ему хотелось сказать еще что-то обнадеживающее, но он замолчал: не нужны утешительные слова закаленному солдату, он должен смотреть правде в глаза.

Они уже вошли в самую чащу. Собака уверенно, не останавливаясь, вела по следу.

Было почти светло, когда Аугуст, Эзеринь и бойцы, сняв шапки, столпились вокруг тела Индрика Закиса, молча глядя в его изуродованное до неузнаваемости лицо. Все молчали. Бойцы хмурились. Они знали, кем приходится убитый молодому подполковнику. Аугуст не плакал. Больше четырех лет прошло с того дня, когда он вот так же стоял у могилы Лидии. Тогда он был намного, намного моложе, и та великая скорбь впервые закалила его душу…

— Товарищ Эзеринь, — наконец, сказал он. — Будем выполнять задание?

— Да, пока дождь не смыл следы. — Эзеринь показал на небо, заволоченное серыми дождевыми облаками; холодные капли изредка падали на лица.

Бойцы сделали на скорую руку носилки, тело Закиса уложили на них, накрыли плащ-палаткой, и четверо истребителей понесли его из леса. Остальных разделили на две группы, и поиски продолжались. Ближайшая часть леса изобиловала мокрыми болотцами, собака здесь помочь не могла, поэтому ее передали другой группе, которая пошла на розыски в противоположном направлении. Несколько истребителей, хорошо знавших местность, наудачу повели группу туда, где, по их предположению, должны были скрываться бандиты. Часам к двенадцати дня они наткнулись на барсучью берлогу, приспособленную под жилье. На дне ее валялись гильзы от патронов и окурки, — видимо, совсем недавно здесь были люди.

Начался дождь — частый, затяжной, но розыски не прекращались почти до самого вечера. Излазили вдоль и поперек всю чащу и ничего не нашли.

Другая группа шла по следам Макса Лиепниека до самой реки. Там следы исчезли.

Вечером уставшие до изнеможения руководители операции встретились в исполкоме. Эзеринь задумчиво рассматривал карту уезда, барабаня по столу пальцами. Аугуст молча ходил из угла в угол, покусывая верхнюю губу. За день он осунулся, глаза ввалились, даже нос заострился.

— А все-таки они будут в наших руках, — ударив кулаком по столу, сказал Эзеринь. — Это дело дней. И не такие задачи решали.

— Думаете? — непривычно резко спросил Аугуст, подойдя к столу. Его ладный мундир еще не просох и был запачкан смолой и глиной, сапоги облеплены грязью. — Вы знаете, как мне этого хочется. Я не уеду отсюда, пока мы не разыщем бандитов. Дам телеграмму начальству, попрошу отсрочить отпуск.

— Я тоже не уеду отсюда, пока они не будут пойманы, — сказал Эзеринь.

5

Индрика Закиса хоронили в воскресенье на так называемом «кладбище безбожников», где покоилась его младшая дочка Майя, умершая во время оккупации. Пастор не позволил хоронить ее на приходском кладбище, потому что она была некрещеная, и ей вырыли могилку за оградой, у самой опушки леса. Прошлым летом «кладбище безбожников» тоже обнесли оградой и похоронили там замученных гитлеровцами жителей волости, чьи останки удалось найти.

Даже старикам не приходилось видеть за всю долгую жизнь такой процессии провожающих, как на похоронах Закиса. Больше половины жителей волости шли за красным гробом; приехали люди из соседних волостей и из уездного города. У ворот кладбища шесть партийцев подняли гроб на плечи, и под звуки траурного марша Шопена огромное шествие медленно направилось по тенистой каштановой аллее к месту погребения. Многие пошли боковыми аллеями, чтобы раньше подойти к могиле, многие столпились на пригорке у самой опушки.

Аугуст и Янцис вели под руки мать, они, казалось, ничего не видели и не слышали. Только Валдынь, идя возле Аустры и Петера, с детским любопытством разглядывал и музыкантов, и военных, и пожарных.

Аустра старалась не плакать, но то и дело какое-нибудь всплывшее из глубины памяти воспоминание об отце жгучей скорбью отзывалось в сердце, и слезы, не переставая, бежали по ее щекам.

«Если мы и стали людьми, то только благодаря ему, — думала она, торопливо гладя головку шагавшего рядом Валдыня. — Бывало, весь в заплатках ходит, недоедает, — только бы нам с Аугустом дать возможность учиться. И всегда веселый, всегда шутит… Даже когда ему было тяжело, больно…»

Во время митинга, когда секретарь уездного комитета партии говорил надгробное слово, кто-то осторожно тронул Аугуста за рукав. Он обернулся — это был Адольф Чакстынь.

— Что, Адольф? — вполголоса спросил Аугуст.

— Я бы не стал беспокоить, — зашептал Чакстынь, — надо одну важную вещь сказать… Сейчас надо. Отойдем подальше.

Аугуст взглядом показал Петеру на мать, чтобы тот поддержал ее, а сам стал осторожно пробираться сквозь толпу вслед за Чакстынем. Они отошли за огромный разросшийся куст сирени, где никого не было.

— Тут я одного человека… девушку одну увидел… Не знаю, как ее звать, и живет она где, не знаю, только когда я еще… (он запнулся и покраснел) в лесу был, она много раз приходила на бандитскую; базу. К Максу Лиепниеку…

— Где она стоит? — перебил его Аугуст.

— Недалеко от могилы, ближе к ограде. Я вам покажу.

— У меня сейчас нет времени — пока похороны не кончатся. А вы разыщите Эзериня и покажите ему. А потом постарайтесь встать рядом с этой девушкой, тогда я ее увижу.

— Хорошо, товарищ Закис.

Аугуст вернулся к могиле и до конца похорон не отходил от своих.

Когда взвод войск дал первый залп прощального салюта, он снова увидел Чакстыня, стоявшего рядом с высокой красивой девушкой. Странно напряженным, почти навязчивым взглядом смотрела она на Аугуста. Он еще несколько раз оборачивался в ее сторону, и каждый раз встречал этот неотступный взгляд.

Аугуст нагнулся к Аустре.

— Ты не знаешь, что это за девушка стоит возле ограды, в голубой блузке с сактой?[6] Не удивляйся этому вопросу, мне очень нужно знать ее фамилию.

Покрасневшие, распухшие от слез глаза сестры с грустным удивлением глядели на Аугуста: какое им обоим сейчас дело до девушки в голубой блузке? Но она все-таки оглянулась и ответила:

— Это Зайга Мисынь, дочь того самого… кулака.

Больше Аугуст ни о чем ее не спросил, не посмотрел он и в сторону Зайги, хотя продолжал чувствовать на себе ее взгляд.

Когда все кончилось, родные постояли еще немного у могилы покрытой венками и охапками цветов, и медленно пошли с кладбища. У ворот Аугуст отстал от них и пошел искать Эзериня.

С чувством душевного смятения уходила Зайга с кладбища. Макс Лиепниек, который последнее время скрывался у Мисыней, в яме под каретным сараем, послал ее сюда понаблюдать, как пройдут похороны и не заметно ли чего подозрительного. Прежде всего Зайгу поразило участие всей волости в похоронах. Пусть даже некоторые, вроде нее самой, пришли из любопытства, — большинство в этом море людей испытывали искреннее, неподдельное горе, провожая бывшего руководителя волости.

«Он, наверно, и сам не подозревал о своей популярности. Оказывается, люди его любили, хоть он и был самый заядлый коммунист… Конечно, Максу об этом нельзя рассказывать — не понравится ему».

После разгрома банды Макс Лиепниек с полгода скрывался в Риге, потом несколько месяцев — где-то в деревне, на Даугаве, а несколько недель тому назад снова появился в Упесгальской волости и стал собирать остатки своей банды. Немного их было — всего несколько человек, которым все равно некуда было деваться.

«Вот не знала я, что у Закиса сын такой красавец», — думала Зайга. Сама того не желая, она мысленно поставила его рядом с Максом. Но нет, Макс безнадежно проигрывал от сравнения с этим молодым подполковником, который так внимательно несколько раз взглядывал на нее. Взгляды эти Зайга истолковала по-своему, и, несмотря на то, что Закис был коммунист и родился в хибарке, они ей польстили. И она снова и снова сравнивала его с Максом. Странно, почему у Макса никогда не было такой благородной осанки, почему она никогда не видела на его лице такого выражения сдержанной мужественной печали? И откуда все это взялось у какого-то Закиса?

Когда она вернулась домой, отца не было — ушел к соседям «отвести душу». Мать сразу предупредила, чтобы при ней про похороны Зайга не говорила. Она была суеверна и боялась рассказов о покойниках: вдруг потом ночью «привидится»! Зайга ушла в свою комнату и стала ждать вечера. Мысли ее все время возвращались к молодому Закису; ее мучила необъяснимая зависть. «Наверно, он любит кого-нибудь. Кто же эта девушка, неужели она лучше меня? И они так же любят друг друга, как мы с Максом?..» Но Макса она ничуть не любит. Просто он в силу обстоятельств имеет право приказывать, а она должна ему подчиняться. И ей это скорее неприятно.