Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы - Вилис Лацис

— Что ты дуришь, мать, что споришь с чужим человеком! Лучше спроси Расму, чего ей самой хочется. Не захочет уезжать, насильно взять не позволим. У нас в волости есть своя милиция.

Лиепиниене ухватилась за предложение мужа:

— И правда… Пусть спросит и убирается… Расминя, детка, поди к бабушке, что я тебе покажу. Ты где, цыпленочек?

И когда Расма вышла из дому, старуха подбежала к ней и зашептала на ушко:

— Беги, прячься, детка, этот чужой дядя хочет взять тебя и посадить в мешок.

— Какой дядя?

— Вон тот… Он сердитый дядя, он таких маленьких девочек дерет за волосы и сечет.

Но Расма, увидев Петера, заулыбалась и, вывернувшись из рук Лиепиниене, побежала к нему, весело крича:

— Да ведь это папа, ну да, папа! А бабушка говорит, что сердитый дядя, который в мешок сажает… Доброе утро, папа!

Петер взял ее на руки и, крепко обняв, сказал громко:

— Не бойся, Расминя, никто тебя в мешок не посадит, я не позволю.

— Папа, ты опять уедешь отсюда, — прижимаясь к отцу, сказала девочка.

— Да, я сейчас поеду в Ригу. Хочешь поехать со мной?

— Хочу, хочу.

Петер посмотрел на Лиепиниене.

— Слышите?

— Ишь, удивил чем… Подарками сначала задарил, ребенок глупый, к кому хочешь пойдет так. — Старуха уже досадовала на себя, зачем вчера пустила девчонку к Закисам… — Пусти ее, не дам я увозить!

— Поедем, дочка? — спросил еще раз Петер.

— Поедем, поедем, папа! — закричала девочка, подпрыгивая у него на руках.

Петер повернулся и быстро зашагал по тропинке вдоль берега — прямо в Лиепниеки. Ему кричали вслед, чем-то грозили, что-то предлагали, но он больше не слушал, крепко прижимая к груди ребенка, быстро прошел мимо того места, где когда-то стояла хибарка Закисов, и стал подниматься в гору.

— Мы с тобой еще приедем сюда, — говорил он Расме. — И к бабушке с дедушкой сходишь в гости и с Валдынем будешь целый день играть.

— Приедем, — рассеянно повторяла девочка.

Через полчаса Петер с женой и детьми уехали из Лиепниеков. У Аугуста было еще несколько дней в запасе, и он остался у родителей на три дня.

На дороге машину ждал Лиепинь с довольно большим узлом.

— Тут ее одежонка кое-какая, — примирительным тоном заговорил он, когда Петер вышел к нему из машины (старухи поблизости не было, и Лиепинь чувствовал себя свободнее). — Нельзя ребенка чуть не нагишом из дому пускать… Ты не очень обижайся, Петер, у старухи характер такой несговорчивый. Иной раз сама себя не помнит. Ну, не поминай лихом…

— Ладно уж. — Петер засмеялся и махнул рукой.

Машина тронулась, поднимая за собой клубы пыли.

— До свидания, до свидания, дедушка! — кричала Расма, маша ручонкой.

Лиепинь вынул изо рта трубку и тоже помахал рукой, а сам косился в сторону дома: как бы жена не заметила.

Закис, как всегда, допоздна засиделся в исполкоме. Зная, что скоро в волость будет назначен новый парторг, он торопился закончить накопившиеся за последнее время дела, чтобы преемнику не пришлось расплачиваться за его долги. Но больше всего времени ушло у него на отчет. Закис не был искушен в составлении такого рода документов, — туго складывались у него предложения, но обращаться за помощью к секретарю исполкома не хотелось: ведь партийный документ.

«Когда будет готов, дам отшлифовать Аугусту, — решил он. — Пусть расставит как следует и точки и запятые, да и слова кое-где получше подберет. Но за содержание я ручаюсь — содержание у меня не трогать…»

Сумерки уже сгустились, когда он запер бумаги в несгораемый шкаф и вышел из исполкома. В тишине далеко слышался каждый звук: ночная птица, шумя крыльями, пролетела над полем, в траве возились какие-то мелкие невидимые существа, а справа от большой ямы, где обычно крестьяне брали глину и которая каждую весну превращалась в пруд, доносилось сплошное безмятежное кваканье лягушек.

«Эк их разбирает, — засмеялся Закис. — Скоро везде запрыгают лягушата, некуда будет ступить. Тоже живая тварь, зря давить не хочется. Говорят, во Франции едят их… Видно, нравится людям, а меня хоть золотом обсыпь, и то я в руки не возьму, не то что есть».

Он вспомнил один слышанный в детстве рассказ. Тогда в имении еще барон жил. Изверг, каких мало, и до девок охочий. Постоянно по заграницам катался, всего там испробовал. В день своего рожденья он собирал у себя в именье баронов и графов со всей округи, и начинался пир горой. Ради такого случая выписывал барон из-за границы и вин разных и редких яств — и слизней, которых живьем глотают, и зеленых лягушек… Однажды приплелся в такой день и пастор — не то нарочно, не то — нет, но только пришел он незваный. Барон рассердился и решил над его преподобием подшутить. Любезно так приглашает его за стол, а сам что-то лакею шепнул. Тот ну подкладывать пастору на тарелку всякой всячины. И очень понравилось ему одно кушанье, он раза три просил подложить. Барон увидал, что пастор в охотку ест, и говорит своему главному лакею:

— Приготоф увашаем пастор две душин этот кушаний, штоп угостил свой госпоша.

Лакей приготовил узелок и, когда пастор стал уходить, сунул ему в дверях — «так и так, это вам в подарок от господина барона, что вам больше всего по вкусу пришлось за столом». Пастор поблагодарил, а придя домой, скорее развязал узелок с баронским подарком. А в узелке том были две дюжины сушеных лягушек. У его преподобия тут же все, что съел он в тот вечер, — все назад пошло, и после этого он целую неделю есть не мог — нутро не принимало. С той поры он до конца жизни не садился за баронский стол.

Впереди, там, где большак пересекала дорога в лес, стоял человек. Когда Закис дошел до него, тот шагнул навстречу и, кашлянув, спросил:

— Сосед, не найдется ли у тебя спичек? Страх как хочется курить, а спички дома забыл.

— Может, и найдутся.

Закис остановился, нащупывая в кармане спички. В этот момент из канавы вылезли еще два человека и подкрались к нему сзади.

Внезапно что-то тяжелое ударило его по голове, из глаз посыпались искры, мгла беспамятства заслонила весь мир, и он упал на песок.

Когда Закис открыл глаза, вокруг него, тесно сгрудившись, стояли четыре или пять человек. Кричать он не мог — рот ему чем-то заткнули; руки тоже были связаны за спиной.

— Теперь живей в лес, — громким шепотом приказал один из бандитов. — Ну, шевелись, проклятый! — И с силой толкнул Закиса в спину. Еще двое схватили его за локти и поволокли с дороги.

Закис не вполне пришел в сознание — страшно болело в затылке, в ушах стоял звон, но одна мысль придала ему силы. Он начал отчаянно вырываться, извиваясь всем телом, упал наземь и, придавив правой ногой каблук левого сапога, последним усилием стащил его с ноги. Кучей навалившиеся на него бандиты даже не заметили этого. От ударов и пинков Закис снова потерял сознание, а когда через несколько минут очнулся, его уже волокли по дороге к лесу. Войдя в лес, бандиты свернули влево.

«Сапог на дороге… Хоть следы останутся… Кто-нибудь из прохожих заметит», — думал Закис. Он уже ни на что не надеялся и был готов к самому худшему. Но, даже зная, что его ждет смерть, он упрямо думал: «Все равно найдем, разорим их логово…»

В голове у него немного прояснилось, но он шел, тяжело волоча ноги, чтобы следы были явственнее. Он старался чаще задевать за сучья и ветви. Все эти усилия стоили ему лишних пинков.

«Эх, Закиене, — с горечью думал он. — Одной тебе придется выращивать Валдыня и Мирдзу. Мало нам пришлось вместе порадоваться на своих детей. Ну, что же, порадуйся ты, мать, и не убивайся чересчур… С тобой будут Аугуст, Аустра, товарищи мои. Они помогут и младших вырастить. Живите, милые. Жизнь и без Закиса будет идти своим чередом. И колхоз наш расцветет. Видно, борьба без жертв не обходится. Видно, и мне вот…»

Миновав небольшое моховое болотце, бандиты остановились. Это был глухой уголок бора, куда лесорубы могли проникнуть только в зимнее время, в самые морозы.

— Ага, зайчик, опять ты в наших руках? — громко заговорил один из бандитов (всю дорогу они только изредка переговаривались шепотом), и Закис по голосу узнал Макса Лиепниека. — На этот раз не ушмыгнешь, твоя песенка спета. — Он выдернул изо рта Закиса туго свернутую в комок тряпку. — Тебе придется немного поговорить.

— Ни на какие разговоры не рассчитывай! — крикнул Закис. — С бандитами я разговаривать не стану.

Справа засветили «летучую мышь». При мутном красноватом свете Закис увидел сморщившееся в усмешке лицо Макса. Рядом возникло другое — заросшее бородой, нечистое, с одичалым взглядом глубоко сидящих глаз.

— Вот это он и есть — знаменитый коммунист, — сказал Лиепниек. — Разгляди его хорошенько, Герман, — потом повернулся к Закису: — Где же твой полковник, что же не идет на помощь? Ни черта не стоят эта ваши полковники! — И он набросился на Закиса. Он бил его по лицу кулаками, пинал ногами и, задыхаясь, повторял: — Это за дом! И за колхоз! Получай, что заслужил, красная собака!