Чертополох. Излом - Варвара Шихарева

Хоть долгожданная победа и одержана, до окончания войны еще далеко – живой, уведенный в Амэн в качестве заложника Бражовец усмирил бы горячие лаконские головы, но мертвый мальчишка опасен вдвойне. Мало того, что многие из «соколов» захотят отомстить за своего главу, так еще и его могила может стать местом настоящего паломничества!.. А этого допустить нельзя… Значит, тело эмпата придется, захватив с собой, либо похоронить тайно, либо сбросить в одно из ущелий, где его точно никто и никогда не найдет.

Подумав об этом, тысячник недовольно передернул плечами – Бражовец, как в свое время Ирташ, был достойным противником, и поступить так с его телом было не слишком хорошо, но интересы Амэна…

Невеселые размышления Олдера были прерваны появлением караульного с более чем странной новостью. Какая-то лаконка очень просит тысячника принять ее по неотложному делу. Остен вначале лишь пренебрежительно фыркнул – какие у незнакомки могут быть к нему дела?.. Да еще и неотложные?.. Но потом, еще раз взглянув на лежащего на столе мертвого ястреба, тысячник все же велел впустить просительницу. У него по-прежнему было много требовавших ответа вопросов, а неожиданная гостья может оказаться разговорчивее остальных селян.

…Нежданная просительница точно только и ждала этого приглашения – войдя в комнату сразу же после дозволения, она чуть склонилась перед тысячником в немом приветствии, а потом стянула с головы почти полностью скрывающий лицо теплый платок. Лучше бы она этого не делала – взглянув на испуганные серые глазищи и усыпанное конопушками совсем еще детское личико, Олдер не смог подавить разочарованного вздоха. Что полезного может рассказать ему эта соплюшка? Наверняка какие-нибудь женские глупости!

Между тем девчушка, комкая в руках платок, помолчала несколько мгновений и выдала:

– Отдай мне тело мужа, амэнец. Я хочу похоронить его согласно обычаю.

Олдер удивленно приподнял брови – такого он от селянки действительно не ожидал.

– Я не препятствую тому, чтобы павшие в долине «соколы» были опознаны и погребены… Кто твой муж?

Девчонка, услышав вопрос, тут же потупилась, но потом, найдя в себе силы, вновь взглянула на грозного тысячника.

– Мой муж – Веилен Бражовец, а твои воины даже не дали мне взглянуть на него…

– Что?.. – Остен, решив, что ослышался, еще раз посмотрел на лаконскую девчонку, но, получив от нее утвердительный кивок, расхохотался.

– Малышка… При всем уважении к Бражовцу… Да и к тебе… Ни Высокие, ни Господари не женятся на своих селянках!.. У них таких полюбовниц, как ты, в каждой деревне по три штуки!..

– Нет!.. – От насмешки тысячника щеки девчонки стали пунцовыми, а почти детские пальцы сжались в кулаки до побелевших костяшек. – Ты не можешь так говорить, амэнец!.. Ты лишь охотился на Веилена, точно на дикого зверя, а теперь чернишь саму память о нем!.. И не думай, что я не знаю, как ведут себя господари!.. Знаю, и не понаслышке!.. Но Вел никогда не поступал так, как они!

– Да ну… – Остена такая неожиданная и яростная отповедь скорее позабавила, чем озлила. Да и как сердиться на четырнадцатилетнюю пигалицу, решившую рассказать ему, тысячнику, о правде жизни?.. Кстати, соплюшка, по всему видно, влюблена в Бражовца по самые уши… Жаль будет ее разочаровывать. – За господарем стоит его род, а интересы семьи у знатных всегда выше зова сердца. Ты могла быть зазнобой Бражовца, но никак не женой, а значит, и тело Веилена я тебе отдать не могу. Ты ему никто.

По мере того как Олдер говорил, прежде пунцовые от смущения и гнева щеки девчонки все больше бледнели, а при последних словах тысячника она и вовсе опустила голову. Тем не менее Остен все равно видел, как дрожат губы лаконки… Казалось, еще миг, и самозваная жена, жалобно всхлипнув, выскочит из комнаты, позабыв накинуть на голову платок…

Но вместо этого девчонка, распрямившись, вытянула вперед руку, и тысячник ясно увидел прежде скрытое складками ткани колечко на ее безымянном пальце. Не золотое, не серебряное и даже не медное – а сплетенное из волос!..

Забава и игрушка, но не далее чем сегодня Олдер уже видел что-то подобное… И не где-нибудь, а на руке испустившего последний вздох Бражовца!..

Да, так и было – серебряная печатка с родовым гербом соседствовала с обернутой вокруг пальца рыжеватой прядкой. Остена, помнится, еще тогда резануло по глазам такое несоответствие…

Шагнув вперед, Олдер перехватил руку девчонки и поднес ее к глазам, намереваясь рассмотреть колечко получше. Лаконка тут же сжала пальцы в кулак – она словно бы опасалась того, что у нее отнимут единственное сокровище, но тысячник уже коснулся переплетенных меж собою русых прядок… И застыл…

В самую обычную косичку-трехрядку Бражовец вплел все, что только мог: пожелания на долгую жизнь, здоровье, молодость и удачу. Отмерял щедро, не глядя, от всей души, от всего сердца, и простенькое колечко оборотилось мощным оберегом. Еще более сильным после смерти его создателя…

Такое построение защиты ясно говорило о том, что лаконская соплюшка действительно была женою погибшего эмпата – если и не перед людьми, то перед богами – точно.

Олдер медленно разжал пальцы, и девчонка поспешно убрала руку. Вновь потупилась, пряча глаза… Олдер наградил ее задумчивым взглядом, потом вновь посмотрел на мертвую птицу.

– Что ж, лаконка… Если ты честно ответишь на все мои вопросы, я отдам тебе тело твоего мужа для похорон. Уговорились?

– Уговорились… Но тогда и ястреба мне отдашь… – тихо произнесла девчонка, и Олдер насмешливо вскинул бровь. Соплюшка еще и смеет ставить ему условия???

Лаконка правильно оценила этот взгляд и, комкая платок и опять заливаясь краской, пояснила:

– Этот ястреб – последний подарок Веилену от отца. Он его еще пушным птенцом получил – сам с рук выкормил, сам вырастил. Они при жизни неразлучны были, а значит, и в смерти должны быть вместе.

Олдер еще раз взглянул на смешные конопушки, на худенькую фигурку… Пожалуй, теперь он начал догадываться, что привлекло эмпата к этой девчонке… Но свои вопросы все равно задаст.

– Что ж, будь по-твоему. Получишь и птицу, и тело Бражовца. Но только если расскажешь мне все без утайки.

Олдер отошел от лаконки и устало опустился на лавку, кивнул замершей у стола соплюшке на ларь.

– Присядь. В ногах правды нет, а разговор у нас будет долгий… Прежде всего, ответь мне: кто ты такая и откуда знаешь Бражовца?

Девчонка осторожно присела на самый краешек ларя, распрямила спину и тут же потупилась – ни дать ни взять невеста перед сватами… И произнесла:

– Званка я, старосты здешнего дочка… Не родная… А Веилена я с малолетства знаю…

Замолчав, девчушка украдкой взглянула на тысячника и, поняв по его хмурому лицу, что краткость ее ответа вряд ли пришлась грозному амэнцу по душе, вздохнула:

– Мать моя отсюда родом, но вышла замуж за одного из ратников старого Бражовца и перебралась из долины в замок. Сестра же отца была кормилицей новорожденного сына господаря, так что и мамке моей хорошее место в замке нашлось. Я с двоюродными братьями да сестрами кучно росла, а для Вела его молочные сродственники всегда были первыми товарищами по играм. Он, как и положено будущему господарю, верховодил, а заодно и меня защищал, чтоб не дразнили за конопушки да мелкокостность… Вел, он с малолетства добрым был – и к животным, и к людям…

Услышав такое восхваление своего недавнего противника, Олдер не сдержался:

– Про то, каким хорошим был Бражовец, ты лучше моим ратникам расскажи. Убитым, обмороженным да под горными завалами похороненным… Не иначе как от его большой доброты!..

Девчонка перестала терзать концы платка и, ухватившись за край ларя, посмотрела на тысячника:

– Вы к нам тоже не в гости пришли, так что не амэнцам о доброте судить!..

Олдер же, получив такую отповедь, лишь усмехнулся. Он видел, чувствовал, что девчонка боится его до онемения… И тем не менее идет наперекор, как только дело касается Бражовца. Это поневоле вызывало уважение. И к мертвому эмпату, и к его невенчанной жене…

Остен грозно глянул на всунувшегося было в комнату из-за слишком громких голосов ординарца и, дождавшись, когда ратник исчезнет за дверью, повернулся к девчонке:

– Продолжай.

Званка вздохнула:

– Старый Бражовец нравом был крут и вспыльчив. Чуть что не по нему, и не миновать слугам жестокого наказания, даже если вина их лишь в том, что не вовремя на глаза своему господарю попались… Веилен же, как стал хоть немного во взрослые дела вникать, начал вспышки отцовского гнева гасить. Хотя это и ему самому, бывало, во вред оборачивалось. Господарь своего единственного сына, конечно, любил и берег, всякие диковины ему в подарок привозил, но в ярости даже на Вела руку поднимал…

Ненадолго замолчав, девчонка шмыгнула носом и, быстро вытерев наполнившиеся слезами глаза, продолжила: