Скрытые картинки - Джейсон Рекулик

леса.

– Он выкапывает в земле яму…

– А потом хоронит в ней тело.

– Значит, Аню задушил этот мужчина, – говорит Адриан.

– Не обязательно.

– Он перетаскивает тело и закапывает его в лесу.

– Но история начинается в дневное время. А мужчина появляется уже позже, после наступления темноты.

Адриан снова принимается двигать рисунки с места на место, располагая их в другой последовательности, но я уже все перепробовала, и эта – единственная, в которой прослеживается хоть какое-то подобие логики.

Если не считать того, что картина все равно неполная. Это все равно что долго-долго корпеть над пазлом, складывая всю картинку воедино, лишь для того, чтобы обнаружить, что в коробке не хватает трех или четырех кусочков, и все они, как на грех, в самой середине.

Адриан всплескивает руками.

– Ну почему она не может просто нам написать? Использовать слова вместо дурацких картинок? «Меня зовут Румпельштильцхен. Меня убил эрцгерцог». Ну или кто там ее убил. Зачем все эти загадки?

Он просто выражает вслух досаду, но я вдруг понимаю, что никогда не задавала себе этот вопрос: зачем Ане все эти загадки?

Вместо того чтобы вынуждать Тедди рисовать картинки, почему нельзя было воспользоваться словами? Почему нельзя было написать письмо? Если только…

Мне вспоминаются все те односторонние разговоры, которые я подслушивала под дверьми комнаты Тедди, все те головоломки, которые ему приходилось разгадывать во время тихого часа.

– Тедди как-то обмолвился, что Аня смешно разговаривает. Что ее трудно понять. А что, если она не говорит по-английски?

Адриан явно готов отмахнуться от этой идеи, но потом тянется к библиотечной книге – «Собранию работ Анны К. Барретт».

– Ладно, давай обдумаем эту возможность. Мы знаем, что Энни приехала из Европы после Второй мировой войны. Возможно, она не говорит по-английски. Возможно, Барретт – даже не настоящая ее фамилия. Не исключено, что это англизированная версия какой-нибудь фамилии типа Барышников или другой длинной непроизносимой фамилии из какого-нибудь восточноевропейского языка. Семья сменила ее, чтобы не выделяться на фоне местных.

– Точно, – подхватываю я; мне начинает нравиться эта теория. – Джордж пишет как человек, который много времени прожил в Соединенных Штатах. Он уже успел ассимилироваться. Он служит дьяконом в церкви и состоит в городском совете. Но тут вдруг в Спрингбрук неожиданно приезжает его кузина из Богемии. Она напоминает ему о его корнях, и он ее стыдится. Вступление написано в таком снисходительном тоне, все эти пассажи про ее скромные успехи, про ее глупость.

Адриан щелкает пальцами.

– И эта теория объясняет спиритическую доску! Ты назвала ее ответы абракадаброй. Ты сказала, что это была какая-то каша из букв. Но что, если она говорила на другом языке?

Я вспоминаю наш спиритический сеанс – ощущение, как будто меня замуровали в моем коттедже с плашкой в руках.

Я так и знала, что мы были не одни.

Я так и знала, что кто-то водил моей рукой и тщательно выбирал каждую букву.

– Митци все записала, – говорю я Адриану.

Мы идем к Митци. Я стучу костяшками пальцев в дверь, но никто не открывает. Тогда мы огибаем дом и направляемся к задней двери, которой пользуются клиенты Митци. Дверь открыта; сквозь сетчатый экран видна кухня и стол, за которым Митци поила меня кофе. Я барабаню в сетчатую дверь, и часы в виде кошки смотрят на меня в ответ, мотая хвостом-маятником. Где-то в доме включен телевизор, и до нас доносится обрывок рекламного ролика, расхваливающего достоинства золотых памятных долларовых монет:

– Эти доллары высоко ценятся коллекционерами и никогда не утратят своей ценности…

Я громко зову Митци по имени, но перекричать рекламные децибелы нечего и надеяться.

Адриан дергает за ручку; дверь оказывается не заперта.

– Что скажешь?

– Скажу, что она чокнутая и у нее есть пистолет. Если мы войдем без приглашения, есть вероятность схлопотать пулю в лоб.

– Но есть и вероятность того, что с ней что-то случилось. Возможно, она поскользнулась в душе. Если пожилой человек не открывает на стук, неплохо бы убедиться, что с ним все в порядке.

Я снова стучу, но никто по-прежнему не отзывается.

– Давай зайдем попозже.

Но Адриан настаивает на том, чтобы открыть дверь и позвать хозяйку.

– Митци, с вами все в порядке?

Он переступает через порог, а мне что прикажете делать? Уже четвертый час; до вечера остается всего ничего. Если Митци располагает информацией, которая может нам помочь, она нужна нам как можно быстрее. Я оставляю дверь открытой и следом за Адрианом иду в дом.

В кухне воняет. Пахнет невынесенным мусором, а может, немытой посудой, которая горой навалена в раковине. На плите киснет сковорода с пригорелыми шкварками. На поверхности отчетливо виднеются следы чьих-то крохотных лапок, и я даже думать не хочу обо всей той живности, которая может обитать в этом доме.

Я иду следом за Адрианом в гостиную. Телевизор включен на канал «Фокс ньюс», и ведущий спорит с гостем программы о современных угрозах безопасности Соединенных Штатов. Они кричат друг на друга – вернее даже, пытаются друг друга перекричать, – так что я беру пульт и отключаю звук.

– Митци? Это Мэллори! Вы меня слышите?

И снова нет ответа.

– Может, она куда-нибудь ненадолго выскочила? – предполагает Адриан.

И оставила дверь открытой? Нет, только не Митци. Я прохожу вглубь дома и заглядываю в ванную – там никого нет. Вот я подхожу к двери спальни. Несколько раз постучав и позвав ее по имени, я наконец открываю дверь.

Внутри темно, занавески задернуты, кровать не заправлена, а на полу повсюду разбросана одежда. В спертом воздухе пахнет какой-то кислятиной, и я опасаюсь случайно до чего-нибудь дотронуться. Дверь задевает за плетеную корзину для мусора и сшибает ее; на пол вываливается смятый ком бумажных носовых платков.

– Ну что? – спрашивает Адриан.

Я опускаюсь на корточки и на всякий случай заглядываю под кровать. Там тоже валяется грязное белье, но никаких следов Митци не видно.

– Ее тут нет.

Я распрямляюсь, и тут мой взгляд падает на прикроватную тумбочку. Рядом с лампой и телефоном я замечаю пригоршню ватных шариков, бутылочку медицинского спирта и резиновый жгут.

– Что бы это значило? – спрашивает Адриан.

– Не знаю. Возможно, ничего. Нам надо уходить.

Мы возвращаемся обратно в гостиную, и Адриан отыскивает блокнот – он лежит на диване, под массивной спиритической доской.

– Это он, – говорю я.

Я принимаюсь пролистывать списки покупок и неотложных дел, пока не дохожу до последней заполненной страницы – записей с нашего сеанса. Я вырываю листок и показываю его Адриану.

В старших классах я учила испанский, и у меня были друзья, которые учили французский и китайский, но эти слова не похожи ни на один известный мне язык.

– Вообще говоря, Аня – это русское имя, – замечает Адриан. – Но я совершенно уверен, что это не русский.

Я достаю телефон и на всякий случай ищу в «Гугле» IGENXO – и, пожалуй,