Киборг-национализм, или Украинский национализм в эпоху постнационализма - Сергей Васильевич Жеребкин

– лучшее будущее.[553]

Практически в каждом номере Українського слова публиковались материалы, разоблачавшие мировой еврейский заговор под красноречивыми заглавиями, такими, например, как «Жиди – найбільший ворог людства» и призывавшими всячески поддерживать политику немецко-фашистской администрации в отношении евреев. В публикациях газеты подчеркивалось, что с приходом фашистов украинцы освободились от двойного гнета – во-первых, от гнета тоталитарной советской власти, а, во-вторых, от национального угнетения, осуществлявшегося евреями – «опорой советской власти».

Вообще все богатые жиды убежали и оставили сотни тысяч своих соплеменников, – сообщали журналисты Українського слова. - Они ходят теперь как духи по улицам и стараются вычитать на наших лицах, будет ли им какое-то милосердие. Украинцы резко выделяются из толпы. С них упали жидовские оковы. Одно сознание этого дает им чувство облегчения, которое они хотят как-то выразить.550

Рогач и его коллеги надеялись, что благодаря выражению безоговорочной поддержки политике немецко-фашистской власти им удастся установить отношения сотрудничества и заключить союз с «ясноволосым немецкими лыцарями», чтобы публиковать в своей газете материалы, касающиеся украинской культуры и украинской истории (тщетная надежда раба на то, что гегелевский Господин трансформируется в кожевского и позволит рабу хотя бы «маленькое национальное наслаждение»). Однако союза не получилось, и уже в феврале 1942 года Иван Рогач вместе с сестрой Ганной, которая также была сотрудницей Українського слова и активно выступала с критикой «мирового жидовства», были расстреляны. Более того, вместе с Иваном Рогачем и Ганной, была арестована вся редколлегия газеты. Все они также были расстреляны немецкими солдатами («лучшими друзьями украинцев», по словам Рогача) на том же месте, где и их враги украинские евреи – трагически знаменитом «Бабьем яру».

Современный этап националистической революции в Украине также, как и накануне второй мировой войны, позиционирует себя как трансформативный проект «становления Европой», идеология которой за это время принципиально изменилась. Сегодня официальная идеология ЕС – «либерально-капиталистическая демократия», по словам Жижека, а отнюдь не фашизм. Почему же тогда в представлении украинских феминисток и гендерных исследовательниц европейские ценности вновь соединяются с милитаризмом? Этот парадокс фиксируют даже тендерно чувствительные украинские левые либералы из журнала Спільне, выражающие недоумение по поводу таких способов борьбы за гендерное равенство. Например, Тарас Саламанюк искренне недоумевает: «О каком равенстве здесь идет речь? О праве наравне с мужчинами организовывать убийства «вражеских» женщин и мужчин под другими национальными знаменами, защищая таким образом свою патриархальную и капиталистическую родину? Воистину для исследований гендерного равенства в Украине существуют другие, гораздо более перспективные направления».[554]

Безусловно, большой вклад в формирование ассамбляжной идеологии милитаризма в Украине внесли украинские органические интеллектуалы – прежде всего украинские писатели, которые реализовали донцовский проект «украинского панства» уже в постмодернистских условиях. Функция органических интеллектуалов, согласно Лаклау и Муфф, заключается в том, чтобы, во-первых, сформировать политическое воображаемое, имеющее структуру пустого означающего, компенсирующего и одновременно поддерживающего функционирование политического субъекта как субъекта нехватки, и, во-вторых, структурировать политическую логику в терминах бинарной оппозиции «мы» – «они», что является необходимым условием политической мобилизации масс. Славой Жижек, применяя теорию Лаклау и Муфф к феномену националистической мобилизации, дополняет их понятие политического воображаемого лакановским понятием наслаждения как структуры нехватки и избытка одновременно. В этом контексте Жижек, как было отмечено, уточняет, что нация парадоксальным образом «существует только до тех пор, пока существует ее специфическое наслаждение», которому угрожает «наслаждение другого», неизбежно выступающее старым дестабилизирующим травматическим фактором даже в новых постмодернистских стратегиях национальной политической субъективации.[555]

Все эти годы после распада СССР ведущие украинские писатели – Оксана Забужко, Юрий Андрухович и др., которые одновременно с украинской партийной номенклатурой быстро трансформировались из коммунистов в националистов, представляли в своих произведениях образ особого типа субъективности, сформировавшейся в восточных регионах Украины. Они называли людей своей же страны в терминах речи-ненависти «донецкими», «ватниками», неизлечимо, по их мнению, инфицированными «рабским» духом Российской империи и тоталитарного «совка» («империи зла», «Мордора»), с их особым, свойственным только этому типу субъективности низким, вульгарным наслаждением криминального, фактически неантропологического типа (наслаждение бандитизмом, алкоголизмом, грубым русским языком – как уже было сказано, «языком попсы и блатняка», занимающим, по сведениям Андруховича, 34-е место в мире по благозвучности, после языка суахили[556]), которому противопоставляется образ высокого, благородного типа субъективности, связанного с украинской культурой и языком («нежной соловьиной мовой» (Андрухович)[557]) и наслаждением интеллектуального характера. Развивая в новых постмодернистских условиях логику Донцова, постсоветские украинские органические интеллектуалы утверждают, что этот тип нордического, аристократического, «шляхетного» наслаждения в принципе не мог состояться в имперской России, где никогда не было ни настоящего дворянства (которое существовало в Украине в форме польской шляхты), ни интеллигенции (не позволял «рабский дух»), ни «великой» литературы (Пушкин и др. – плагиат),[558] в отличие от самого Донцова, который считал, что в России господская/дворянская культура всё-таки существовала, но закончилась, когда «в царской России появились анархисты и гуманисты типа графа Л.Толстого или писатели народники».[559]

После Евромайдана и начала АТО восточноукраинские субъекты маркируются украинскими органическими интеллектуалами как «ватники» (писательница Ирэна Карпа даже начала выпускать специальные «анти-ватнические» агитационные мультфильмы, высмеивающие «плебейскую» часть населения своей страны[560]), «колорады», зомбированные идеологией «русского мира» и организовавшие псевдо-революцию (анти-майдан) – или «революцию ПТУшников»), не имеющую ничего общего с героическим украинским Майданом – «Революцией достоинства», утверждающей Господское капиталистическое означающее.

Поэтому уничтожать этих неантропологических субъектов, «давить» «колорадов» и т.п. – означает осуществлять не убийство, а просто процедуры гигиенического очищения.

В начале 2000-х в украинской литературе была предпринята попытка представить маргинализированное и люмпенизированное население восточной Украины в качестве номадических субъектов, обладающих мощным эмансипаторным и креативным потенциалом. Этот проект попытался реализовать родившийся на луганщине украинский поэт и писатель Сергей Жадан, который в романах Депеш мод (2004), Anarchy in the Ukr (2005), Гимн демократической молодежи (2006), Ворошиловград (2010) изобразил восточноукраинское население как субъектов желания делёзовского типа, т.е. как машины желания, которые характеризуются 1) отсутствием референции к инстанции значимого другого (фигуре т.н. большого Другого) («Моя б воля, – формулирует в те годы эту позицию Жадан, – я построил бы какую-нибудь идеальную Китайскую народную республику, да, чтобы Китай, но без пидараса Мао»[561]) и 2) функционированием в режиме аффектированной телесности, не позволяющей состояться структурам седиментированной субъективности (т.н. телу без органов) (герои романов Жадана практически не выходят из состояния алкогольного и наркотического опьянения, т.е. состояния аффектированной чувственности, в котором они выступают субъектами аффекта политического). Парадокс в том, что, с одной стороны, можно прочитать эту аффективную активность в терминах деградации политики, т.е. деполитизации, с другой стороны, в делёзовских терминах –