Киборг-национализм, или Украинский национализм в эпоху постнационализма - Сергей Васильевич Жеребкин

как форму сверхполитизации номадической субъективности: ведь сам шизоидный ритм жизни описанного Жаданом восточного населения Украины является настолько антифашистским и протестным, что несет непрерывную угрозу репрессивным властным режимам украинского постсоветского капиталистического общества.

Однако в ситуации современного этапа националистической революции в Украине, легализовавшего ультраправые и ультранационалистические политики, этот делёзовский номадический дискурс, ассоциирующийся с левыми и анархистскими политиками, не может состояться как гегемонный. Признав легальность нового ультранационалистического порядка власти, маркирующего критическое мышление в терминах «национального предательства» и «государственной измены», Сергей Жадан, вынужден отречься от людей своей «малой родины» и их делёзовского анархизма и без-компромиссно перейти на сторону новой государственной власти. Если раньше Жадан утверждал: «демократия мертва», «хороший президент – мертвый президент», то теперь он отстаивает значимость «вещей, связанных с флагом, с гимном»[562] и занимает активную этатистскую позицию.[563] Соответственно в его недавнем романе Интернат (2017) восточноукраинская субъективность в зоне АТО, на первый взгляд, представлена как недифференцированно номадическая – потоки переселенцев, беженцев, парамилитарных формирований без опознавательных шевронов и т.п. где, на первый взгляд, невозможно проследить классическую дихотомию политического «друг»/«враг», постепенно проступает все более четкое бинарное деление на «наших» – тех, кто встал под украинские государственные знамена, и «не-наших» – тех, кто их предал. Государственный закон для Жадана, ранее утверждавшего, что «парламент куплен, президент куплен – у тебя нет президента … национального возрождения не бывает! им просто хочется тебя повесить!»,[564] неожиданно стал «своим», «нашим» («Украина – это прежде всего украинский закон и украинская конституция»,[565] формулирует теперь Жадан), а его бывшие друзья – «чужими», «конкретными врагами», нарушающими законы «нашего» государства. В отличие от антимилитаристски настроенного главного персонажа романа учителя Паши, который утверждает: «Против меня никто не воюет», «Я ни за кого. […] Я не знаю, кто стреляет».[566]), Жадан неожиданно для своих анархистских луганских друзей, безбашенных алкоголиков, обнаруживает смысл этой войны – это убийство бывших друзей, ставших «конкретными врагами», не пожелавшими подняться на уровень государственного национально-сознательного мышления и не сумевших отказаться от их врождённого номадического, ранее Жаданом прославляемого, «похуизма». «Война, – как убежден теперь вслед за Порошенко Жадан, – завершится нашей победой»,[567] т.е. победой только тех восточноукраинских субъектов, жизни которых, по формуле Батлер, могут быть признаны как жизни и заслуживают скорби, в отличие от жизней тех неантропологических существ, которые остались номадическими бывшими друзьями писателя и поэтому не могут быть признаны как жизни, достойные того, чтобы их проживать.

В философии Батлер такое деление жизней на те, которые признаются жизнями и те, которые нет, рассматривается как эффективный ресурс так называемой секьюритарной мобилизации, в процессе которой современные глобальные неолиберальные государства, функционирующие как секьюритарные режимы, мобилизуют и рекрутируют имплицитно уязвимое население таким образом, что оно не может не поддерживать политики государственного насилия, использующие приманку избавления населения от «бытия под угрозой» и обещая ему защиту индивидуальных прав и свобод.[568] Опасность заключается в том, предупреждает Батлер, что под предлогом защиты индивидуальных прав и свобод неолиберальные секьюритарные режимы мобилизуют население для того, чтобы рационализировать войны и оправдывать расистские антииммиграционные политики,[569] в том числе расизм в отношении гастарбайтеровских потоков населения из провозгласившей себя Европой Украины.

Особенность современного этапа украинской националистической революции, в отличие от украинской националистической революции 30-40-х годов 20 века, заключается в том, что она осуществляется в условиях глобальной секьюритарной мобилизации, стимулирующей рост ультраправых и ультранационалистических политик.

В то время, когда наши патриотически мыслящие сограждане наконец преодолели комплекс раба как субъекта выживания и стали рисковать своими жизнями в войнах, что традиционно было присуще в представлении Гегеля только «господам», а женщины при этом наконец смогли научиться преодолевать комплексы гендерной рабской морали, перформируя роли милитаристских, не уступающих советским военным киборг-феминисткам без феминизма, лидеры ЕС, наоборот, приняли ценности выживания, традиционно присущие рабу (ценности собственной безопасности и потребительского комфорта, названные когда-то Д. Донцовым «хуторянским национализмом). В эпоху современного транснационального капитализма длительность и консьюмеризм жизни («национальное хуторянство») становится основной ценностью и главным товаром для бывшего гегелевского «Господина».

Поэтому руководство ЕС, стремясь сохранить свой демократический статус и качество «открытого общества», приглашает украинцев в Европу в качестве туристов по безвизу («иммигранты welcome»), как бы подтверждая тем самым их новый статус ультраправых «господ» (в отличие от российских «не мытых рабов»), но одновременно обещает им только «грядущий союз», подчеркивая, что Украина не имеет никакого отношения ни к Евросоюзу, ни к НАТО)[570] и допуская их только в качестве «рабов»-гастарбайтеров в странах своей периферии. Представители ЕС и НАТО заявляют, что их двери открыты для новых членов, в том числе Украины. Но вот только Украина пока не готова: ей, по мнению представителей ЕС, мешают коррупция, несоблюдение свободы слова и др. И степень этой неготовности возрастает. Поэтому что касается Евросоюза, то вступление в него Украины в Брюсселе считают нереалистичным, по крайней мере в ближайшие годы. А генсек НАТО Йенс Столтенберг (активный проводник политик гендерного равенства) советует Киеву пока что сконцентрироваться на «модернизации оборонных институтов, борьбе с коррупцией и усилении демократии».[571]

В качестве альтернативы ЕС и НАТО западные политики предлагают Украине отказаться от желания во что бы то ни стало реализовать свое стремление в Европу и попытаться следовать своим собственным, особым путем,[572] который хотя и является движением прочь от авторитарной и недемократической России, но не предполагает становление Украины Европой (вопреки популярному лозунгу украинских националистических майданных революций «Украина – это Европа») или рассматривает это движение как «незавершенный проект» в ситуации дерридаистской логической неразрешимости по критерию «решения решать».

Как долго украинские политики-еврооптимисты смогут выдерживать этот предлагаемый им новыми, постдемократическими «Господами» режим негативного мессианства (В.Беньямин), помещающий их в ситуацию принятия решений в ситуации неразрешимости? Ведь гегемонный политический дискурс в современной Украине – дискурс ультраправых – решительно не приемлет ситуацию «рабского» необладания как онтологический статус политической субъективности.

В то же время в результате двух майданных революций в Украине («Оранжевой революции» и «Революции достоинства») украинским органическим интеллектуалам удалось обрести статус первостепенности по отношению к русской культуре (в отличие от давнего травматического комплекса «второстепенности» («другорядности»). В частности, украинским писателям наконец-то удалось победить своего главного врага – русскую литературу. Во-первых, они одержали экономическую победу над русскоязычными писателями-конкурентами, т.к. ввоз в Украину российских книг сегодня законодательно практически запрещен, поскольку российские книги, по словам О. Забужко, стали орудием ФСБ и превратились в «источник (или разносчик) в первую очередь токсичной, отравленной информации». [573] А, во-вторых, мобилизационный потенциал украинских публичных интеллектуалов оказался несоизмеримо