Anamnesis morbi. (История болезни) - Александр Светин

— А с чего это ты, наглый выскочка, решил, что приз будет твоим? Забыл, как в девяносто пятом я тебя полчаса гонял, аки таракана тапком, когда ты весь боекомплект высадил в белый свет как в копейку? — захохотал полковник. — Я ж тогда даже снаряда для тебя, поганца, пожалел, просто выгнал на наших зенитчиков, а уж они тебе мачамбу и устроили!

— Что устроили? — не понял Трунов, поеживаясь от неприятных воспоминаний. Что ни говори, а полковник (впрочем, тогда еще подполковник) здорово потрепал его в том бою. Летает старик лихо, надо признать.

— Э-э, да ты еще и фольклора не знаешь! Тоже мне гусар поднебесный… Анекдот есть такой, старый и не при дамах чтоб.

— Да тут таковых и нет! — вздохнул Трунов, снижаясь до трех тысяч и заходя на глиссаду. До родимого аэродрома осталось всего ничего.

— Ну, слушай тогда. Начало, стало быть, классическое: попали немец, француз и русский на остров в океане. А там, как и полагается, племя голодных каннибалов. Схватили они терпельцев и поволокли к костру. Вышел вождь. Обвел их взглядом и говорит: «Выбирайте: или мы вас сейчас употребим заместо ужина, или мачамба?» И в немца первого пальцем тычет. Тот подумал-подумал: дескать, смерть — это навсегда, а что такое мачамба — неизвестно, есть шанс побарахтаться. И говорит: «Хочу мачамбу!» Ну, все племя тут же набросилось на него и употребило… Только не в качестве ужина, а как женщину.

Вождь подходит к французу: «Смерть или мачамба?» Тот с готовностью кричит: «Мачамба, мачамба!» Ну, дикари и его того…

Наконец подходит вождь к русскому: «Смерть или мачамба?» Русский посмотрел на все это безобразие, на полуживых немца с французом и подумал: «На фиг!» И говорит гордо: «Лучше смерть!» А вождь уважительно так на него поглядел, похлопал по плечу и говорит: «Ты храбрый воин! Но сначала — мачамба!»

Трунов захохотал. И чуть не оглох от басовитого ржания в наушниках. Комполка ухал, будто половозрелый филин в брачный сезон.

— Если я правильно понял, вызов принимается? Дуэль состоится? — уточнил, отсмеявшись, майор.

— Ты же все равно не отвяжешься. Согласен, устроим в небе битву титанов. Заодно пусть и желторотики полюбуются на работу асов, — согласился полковник и уже насквозь казенным тоном добавил: — «Шершень», даю добро на посадку, полоса три.

— «Гнездо», вас понял. Сажусь на полосу три, подлетное время четыре минуты, — привычно ответил Трунов и уменьшил тягу двигателей, одновременно выпуская «воздушный тормоз», а чуть позже — закрылки. Машину начало ощутимо потряхивать.

Снаружи совсем стемнело. Под крыльями промелькнули немногочисленные огни военного городка Доцкое-2 и тут же растворились позади в непроглядном мраке ночной нероградской степи. С легким стуком вышло шасси. Прямо по курсу в темноте светилась посадочная полоса, будто нарисованная фосфорной краской на черном бархате.

Скудного света приборной панели вполне хватало для того, чтобы Трунов видел свое отражение в стекле «фонаря». Темнота снаружи стояла непроглядная.

Кроме светящейся далеко впереди ВПП, не видно было ни зги. Майор с усмешкой вспомнил читанных давным-давно, кажется еще в училище, «Лангольеров» Кинга. Был там эпизод, когда эти твари сожрали всю землю под крылом взлетевшего лайнера. Вот так, наверное, это и должно было бы выглядеть: абсолютная чернота вокруг, нарушаемая лишь мерцающей полосой впереди… Впрочем, нет: ничем не нарушаемая!

Трунов вздрогнул и потряс головой: ВПП исчезла! Перед носом «сушки» не было ничего, кроме черноты. Облако? Да ну, ерунда, истребитель снизился уже до восьмисот метров, погода изумительная, никакой низкой облачности! Тогда что? Отклонился от курса? Бред! Майор бросил взгляд на экран системы наведения на посадку: вертикальная и горизонтальная зеленые линии перекрещивались точно в центре дисплея, а значит, перехватчик уверенно шел по пологой глиссаде точно на полосу. Так куда же она делась-то?! Оставался один вариант: что-то случилось на земле. Правда, трудно было представить, что на базе вдруг отрубились все многочисленные, дублирующие друг друга системы энергообеспечения. Или, к примеру, внезапно перегорели все лампочки… Страшный сон Чубайса. Но чем черт не шутит!

— «Гнездо», я «Шершень»! Утерян визуальный контакт с полосой. Повторяю, не вижу полосы!

После небольшой паузы в наушниках послышался удивленный голос полковника:

— «Шершень», здесь «Гнездо». У нас все в порядке. Полоса освещена. Вижу тебя на радаре, идешь правильно. Что там у тебя случилось, майор?

Трунов тупо смотрел вперед. Там, где в ночи полагалось светиться ВПП, не было ничего. Только непроницаемый мрак. Разумеется, посадить «сушку» майор мог бы и вслепую, дело нехитрое и привычное. Вопрос в другом: что же все-таки случилось? Если на базе все в порядке и полосу ничто не заслоняет, стало быть, дело в нем самом, в Трунове.

«Неужто отлетался, „Шершень“»? — спросил он себя и ощутил неприятный холодок между лопатками. Не разбираясь особо в тонкостях медицины, майор тем не менее догадывался, что внезапная потеря зрения, к тому же еще и такая странно-избирательная (в кабине-то он все прекрасно видел, исчезла только ВПП!) — это вам не легкий насморк! Первая же медкомиссия спишет его на землю и будет совершенно права: боевой летчик, истребитель, ас, мать его, который вдруг перестает видеть то, что творится за пределами «фонаря» — да такого гнать надо поганой метлой из авиации! В лучшем случае посадят в штабе бумажки перебирать, а то и вовсе — с почетом на заслуженный отдых… Благо возраст уже позволяет.

Трунов поежился от невеселых мыслей и от холода. В кабине и в самом деле стало заметно прохладней: даже в летном комбинезоне пробирало до костей. В довершение ко всему еще и система кондиционирования спятила?

— «Шершень», здесь «Гнездо»! У вас все в порядке? Подтвердите готовность к посадке, — голос в наушниках был незнакомым и требовательным. А где же полковник? Ага, вот и он!

— Майор, не молчи! Ты как? Полосу видишь? — в вопросах командира явственно слышалась тревога.

— Я «Шершень». Высота шестьсот пятьдесят, скорость двести семьдесят. У меня все в порядке, полосу вижу, к посадке готов, — бесстрастным голосом соврал Трунов, уверенно ведя самолет на посадку по приборам. Проклятая полоса по-прежнему была не видна.

Какая-то еще неправильность подспудно тревожила майора. Он до рези в глазах всматривался в черноту за бронестеклом и не мог понять, что же именно не так. Кроме, разумеется, отсутствия ВПП, но этот факт уже стал как бы сам собой разумеющимся. Что-то еще настойчиво лезло в подсознание Трунова, не позволяя ему полностью сосредоточиться на «слепой» посадке.

«Думай, майор, думай! — мысленно подстегнул он сам себя. — Что-то важное, очень важное я упускаю… Иначе не было бы этого дискомфорта, этого ощущения глядящего в затылок дула… Что же не так? Что?»

Усиливающийся холод мешал сосредоточиться. С изумлением Трунов обнаружил, что приборная доска, ручка управления и даже в некоторых местах его комбинезон покрылись тонким слоем пушистого инея. Это уж не лезло ни в какие ворота: как бы ни сбрендила система кондиционирования, гнать в кабину воздух, охлажденный ниже нуля, она никак не могла! Такое могло случиться лишь в одном случае: при разгерметизации кабины на большой высоте, где за бортом — минус шестьдесят, а то и ниже. Но сейчас-то он почти у самой земли, а снаружи — душная августовская ночь! Так какого же, спрашивается, черта?!

Трунов завертел головой, озираясь. Ну и дела, иней-то, оказывается, покрыл почти всю кабину! Ну, здравствуй, Новый год… Малость преждевременно, правда, всего-то на пять месяцев. Да что же такое происходит, в самом-то деле?! Сильно захотелось себя ущипнуть, но в противоперегрузочном комбинезоне это было бы весьма затруднительно. А вдруг и правда, все это — только сон? Вот сейчас посадит он «сушку» на невидимую полосу, да и проснется… Дома, в своей постели, с теплой, сонно посапывающей Ленкой под боком…

Самолет ощутимо тряхнуло. Да так, что майор клацнул зубами и прикусил язык. Больно. Не сон это, стало быть, ох не сон! Летчик легким движением рукояти успокоил взбрыкнувшую машину и без всякой надежды посмотрел вперед, туда, где уже совсем близко должна была быть полоса. Должна была… Но не было ее, черт подери, не было! Бронестекло было девственно-черным, если можно так выразиться. Ни проблеска, ни единого светлого вкрапления в непроглядной темноте! Даже его собственное отражение — и то куда-то делось… Стоп!

Трунов встрепенулся. Он понял наконец, что именно подсознательно тревожило, какая неправильность цепляла его в последние минуты. Отражение! Его отражение в тусклом свете приборной подсветки, доселе зеленоватым призраком висевшее в ночном небе, исчезло! Темное стекло «фонаря» больше не отражало ничего!