Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

И действительно, два монаха, один доминиканец – отец Мартин, другой францисканец – отец Герман, в сопровождении Гилберта и четырех солдат, уже въезжали в Мору.

Попытки отца Мартина разговорить своего собрата монаха были безуспешны. Францисканец лишь кивал головой, но хранил молчание. В конце концов, настоятелю монастыря это надоело и весь остальной путь они обсуждали с Гилбертом «Галльскую войну» Цезаря и другие его походы, что было излюбленной темой для беседы молодого человека.

На пороге церкви, что высилась в центре города, их уже встречал Хемминг. Получалось, что весь синклит был в сборе. За скромной вечерней трапезой преподобный поведал инквизиторам вкратце суть обвинений двух женщин, что должны были завтра предстать перед первым заседанием церковного суда, а также о необходимости проведения процедуры изгнания бесов, по крайней мере, с одной из них.

Францисканец слушал с неподдельным интересом, что было весьма необычно для человека, лицо которого вынужденные попутчики привыкли уже видеть абсолютно неподвижным.

Чем дальше продвигался в своем повествовании преподобный Хемминг, тем все больше и больше хмурился отец Мартин. Гилберт сидел молча – рассказ о ведьмах, инкубах и суккубах, чарах и колдовстве ему был не интересен.

Наконец, трапеза завершилась, и отец Мартин попросил у всех присутствующих позволения удалиться, сославшись на усталость с дороги. Гилберт последовал за ним. Францисканец, впервые за долгое время, подал голос и, наоборот, остался, монах, судя по всему, захотел расспросить о всех подробностях обвинения в деталях, к вящему удовольствию принимающей стороны.

- Пойдем, спать, Гилберт. – Поманил за собой воспитанника настоятель. – Завтра, я уверен, нас ждет тяжелый день. Впрочем, как и все за ним последующие.

- Вы думаете, здесь есть какой-то подвох? – спросил Гилберт.

- Я почти что уверен, сын мой. – Печально покачал головой доминиканец. – Ничего из услышанного мною за трапезой не имеет общего с колдовством или чародейством. Или признаки явного слабоумия, в одном случае, или преступления, а может, обычной клеветы, в другом. Придется нам с тобой в этом разбираться.

- А изгнание бесов, о которых говорит преподобный Хемминг?

- Пусть этим он занимается сам вместе с нашим францисканцем. Если человек болен, то его надобно лечить, а не окроплять святой водой и посыпать солью. Молитва укрепляет лишь наш дух и тело, но излечивает лекарство или нож хирурга. Это древняя аксиома, Гилберт. Пойдем спать!

Наутро, отец Мартин с воспитанником вошли снова в церковь, но теперь с ее главного входа, имея возможность осмотреть при дневном свете всю внутренность храма, где должно было начаться судилище. Несмотря на ранний час, внутри было довольно многолюдно. Доминиканец сразу приметил, что отец Герман и преподобный Хемминг уже наместе и что-то горячо обсуждают.

Война с датчанами и особый мятежный дух того времени, царивший в провинции, пережившей уже два бунта, наложили свой отпечаток на состояние церкви и ее прихожан. Были заметны следы разрушений. Витражи, когда-то украшавшие окна были разбиты пулями, потому что их сочти свидетельством идолопоклонничества. Резьба на кафедре была также повреждена, а две перегородки, украшенные скульптурами из дуба, сломаны по той же основательной и веской причине. Алтарь был сдвинут с места, а решетка, некогда его ограждавшая, была с корнем выломана и отброшена в сторону.

В пустых приделах гулял прохладный утренний ветер, по остаткам столбов и перекладин из грубо отесанного дерева, а также по клочкам сена и мятой соломе, было видно, что храм служил какое-то время даже конюшней.

- Да-а, - подумал про себя отец Мартин, - здешний преподобный больше думает об удачном процессе, нежели о благолепии своей церкви. Или мятежи в Далекарлии стали столь привычны, что он решил ничего не приводить в порядок, ожидая очередного бунта, который подавят солдаты Густава.

Молящиеся, как и само здание, утратили былое благолепие. Лишь несколько семейств, судя по их одеянию, принадлежали к более богатому сословию. Почтенные отцы, возможно владельцы рудников, уцелевшие во время последних мятежей, были в длинных наглухо застегнутых плащах, под которыми вполне возможно была надета кираса, а на поясе угадывалось наличие кинжала или короткого меча. Их жены в накрахмаленных брыжах и воротниках, казалось, сошли с картин того времени, изображавших почтенные семейства. Хорошенькие дочки, не всегда углублялись в изучение библии, напротив, едва ослабевала бдительность матерей, тут же начинали оглядываться по сторонам, отвлекая и себя и других.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Кроме почтенных особ, в церкви было немало людей и совсем простого сословия. Большинство из них было мелкими ремесленниками, рыбаками, и, конечно, лесорубами – главной профессией Далекарлии. Все они уже давно были сбиты с толку богословскими спорами, разгоревшимися по всей стране. Появление протестантства, как любой новой религии, сопровождалось, что в таких случаях бывает практически неизбежным, возникновением различных сект, каждая из которых вещала что-то присущее только ей. Такой разлад приводил лишь к потери авторитета самой церкви – ибо она теперь для этих людей стала лишь домом с колокольней, священник – обыкновенным человеком, пост – жидкой похлебкой, а молитва – обращением к небесам, не особо вникая в ее суть. Сбудется – хорошо, нет – сами будем добиваться. Большинство из них и вело себя подобающим образом – сидели, развалившись на скамьях, глазели на женщин, зевали, кашляли, шептались, грызли орехи и ели яблоки, словом вели себя, как в театре до начала представления. Тем более, что представление ожидалось интересное, а его финал, по мнению подавляющей части собравшихся, должен был состояться в виде хорошего костра на площади перед церковью, где заживо сгорят две несчастные жертвы. Увы, читатель, это было одним из развлечений человека XVI века.

Отец Мартин, сопровождаемый Гилбертом, двинулся вперед к алтарю, где уже был установлен длинный стол, покрытый красным сукном, напротив него было установлен огромный деревянный табурет, на которой усаживали обвиняемых, если они не могли держаться на ногах, хотя во время процесса им полагалось стоя выслушивать вопросы Святого трибунала и отвечать на них. Если в первый день судилища им это и удавалось, то далее, с каждым днем пыток, неминуемо следовавших за допросами, их состояние естественно ухудшалось, и не многие из них могли держаться на ногах. Чуть левее стола, где должен был заседать синклит, стоял стол поменьше, предназначенный для секретаря. Эта обязанность была возложена, судя по всему, на рослого, туповатого на вид, парня в черной сутане. Общий вид сцены завершали две скамьи, расположенные по бокам, на которых, развалившись, так же, как зрители, собравшиеся в церкви, находились английские солдаты, прибывшие с монахами из Стокгольма. Они держались подчеркнуто презрительно по отношению ко всем, за исключением отца Мартина и Гилберта – видимо имея соответствующие пояснения от сэра Джона Уорвика. Местные стражники, в количестве, не превышающем шести-семи человек, отгораживали собой зрительный зал, если так можно выразиться о храме, от сцены, где должнен был начаться процесс, образуя подобие занавеса.

Преподобный Хемминг и отец Герман, заметив приближающегося отца Мартина, поприветствовали его. Первый, прошептав какие-то молитвы, склонил свою голову перед доминиканцем и, радушно улыбаясь, пригласил располагаться за столом. Францисканец лишь скользнул по нему отсутствующим взглядом, лицо-маска, как всегда ничего не выражала, и отметился чуть заметным кивком. Расселись следующим образом: Хемминг по центру, слева от него, если смотреть со стороны зрителей, опустил свое тучное тело отец Герман, справа – отец Мартин и Гилберт. Правда, Хемминг посмотрел вопросительно на настоятеля доминиканского монастыря, имея в виду возможность присутствия за столом трибунала постороннего человека, на что отец Мартин пояснил:

- Преподобный, я стал плохо видеть последние годы, поэтому мой помощник поможет мне изучать документы процесса. Он – это мои глаза.