Я — авантюрист? - Кирилл Фисенко

нас никто не рискнёт украсть или обидеть кого-то, но не по велению совести, не из внутренних побуждений или установок, отнюдь. Из страха перед наказанием. Виктор — только никому, смотрите! — в первый же день установил режим террора. И как! Показательно убил молодого, сильного парня, такого же высокого, кстати, как ваш подсудимый. Между нами, — профессор перешёл на шёпот, — он даже не переживал по этому поводу. И это меня пугает больше всего…

— Как вы его терпите? — звенящим от негодования голосом воскликнула Нина. — Гнать таких из руководства! Поганой метлой! Я завтра же поставлю вопрос на общем собрании, и к вам мы не пойдём, пока этот убийца…

Она захлебнулась — воздуха не хватило на монолог. Водянов вклинился в паузу:

— Вы правы, да. Но он и сам поставил вопрос, чтобы избрали другого, порядочного человека. Просто обстоятельства не позволили нам закончить процедуру выдвижения кандидатов и…

— Вот завтра и закончите!

Нина побежала к себе. Она приняла решение, которое могло лишить её места в совете, но жизнь человека стоила дороже, много дороже шкурных интересов. Собрав узелок с запасом еды на первое время, девушка выждала, когда стемнеет. Убедившись, что лагерь засыпает, она направилась в сторону уцелевшего склада. Там, в каморке, томился под охраной Димы и ещё какого-то парня из новеньких Герман.

— Всё нормально?

— Привет, Нина, — охранники заслонились руками от костра. — Всё в порядке, а что?

— Как Герман?

— Тоже нормально. Ужин съел, сейчас спит, наверное. Спокоен, как слон.

— Надеюсь, не убежит, — хитро выразила сомнения Нина, рассчитывая понять, где слабые места у этой импровизированной тюрьмы.

Её первое намерение — отпустить охранников и открыть дверь, конечно же, было глупым и неисполнимым. Нина отдавала отчет, что руководит ею желание спасти от смерти Германа, «принца», пусть и не оправдавшего мечтаний, пусть виноватого в смерти какого-то Фёдора, но всё ещё чуточку её любимого. Наверное, поэтому и голова работала не очень хорошо. Но сейчас, оказавшись совсем рядом — только дверь, вместо замка подпёртая толстой палкой, и разделяла их — девушка успокоилась и решила действовать разумно.

— Дверь ему не выломать, — самодовольно заявил второй охранник, — да и мы не дадим. Пол бетонный, а окошко с тылу завалено.

— Вот и ладно. Ну, пока!

Нина распрощалась, дала круг и зашла в развалины. Долго и осторожно она пробиралась среди потолочных плит и стенных панелей, которые осыпались, разломились и создали настоящие завалы. Крадучись, девушка сделала последние шаги перед обломками плиты, которые привалили окно каморки. Собственно, один только обломок потолочной плиты, который упал вертикально и был прижат другими, мелкими кусками, преграждал путь Герману на свободу.

Нина занялась расчисткой. Она аккуратно переносила обломок в сторону, по возможности бесшумно укладывала и возвращалась за следующим. Сколько времени ушло, пока ей удалось пошевелить вертикальный кусок плиты, сказать трудно, но усталость накопилась такая, что пришлось сесть, чтобы перевести дух. Герман изнутри толкнул обломок, отодвинул и шёпотом спросил:

— Кто? Зачем?

— Тс-с-с! Это я, Нина. Так надо. Минутку подожди, чтобы не шуметь, а то услышат…

Она ощутила такой прилив сил от его голоса, что справилась за пару минут, руками и ногами отгребая мелочь в сторонку. Наконец, заслон удалось отодвинуть настолько, что Герман протиснулся, словно змея, сполз на землю.

— Говори, зачем ты меня выпустила?

— Тебе грозит опасность. Виктор, он убийца…

— Да в гробу я его видал, — захорохорился недавний заключённый, — у него прав нет меня судить…

Однако страстный шёпот Нины заставил его замолчать.

— Что ты! Он страшный человек, он людей убивает. Ты должен переждать, пока я не добьюсь его отстранения от власти. Пойдём, я покажу, где можно укрыться, а потом я тебя верну, и всё будет хорошо…

Когда они выбрались из развалин, луна взошла полностью и прекрасно освещала путь. Нина направилась к излучине ручья, в своё потайное место. Положив узелок с едой на камень, она в полный голос пожелала Герману спокойной ночи. Тот усмехнулся:

— Я тут не останусь. Твои приятели скоро хватятся, начнут искать, а мне не в кайф туда возвращаться. Пойдем со мной!

— Куда? Зачем? — Нина вырвала руку из лапищи Германа, но тот настаивал.

— Я знаю местечко, где жрачки — завались. Там мои приятели окопались. Мы как раз от них шли сюда за девочками, когда этот придурок с пистолетом…

— Пусти! Да что ты во мне пристал!

Она опять сбросила его руку с плеча и отступила к лагерю. Парень удивился:

— Я пристал? Сама меня сюда привела, я не просил! — снова поймал её запястье, крепко стиснул, рванул к себе. — Кончай выделываться, пошли уже. Я же знаю, ты на меня запала, аж по коленкам течёт. Там потрахаемся всласть, не здесь же комаров кормить… Да что ты… Ой!

Оскорблённая Нина вцепилась зубами в его кисть. Герман вскрикнул и свободной рукой ударил девушку в лицо. Некоторое время он рассматривал укушенный палец, затем глянул в сторону лагеря. Приняв решение, парень легко поднял с травы тщедушное беспамятное тело, забросил на плечо, словно мешок, и двинулся в сторону дороги, которая вела в разрушенный город.

* * *

Ветка хлестнула по щеке, даже слегка оцарапала. Нина дернула головой, отстраняясь, и поняла, что лежит на чём-то, мерно покачиваясь.

«Герман, — вспомнила и сообразила она, — меня тащит… А куда?»

— Отпусти, — кулачок ударил по могучему плечу, — немедленно отпусти!

Её больно перехватили поперек, сбросили, едва не уронив. Ноги косо приземлились, подогнулись от неожиданности. Чтобы не упасть, Нина ухватилась за Германа. Тот подстраховал обеими руками, поставил прямо:

— Очухалась? Тогда сама топай, я тебе не носильщик, — и зашагал прочь.

— Где мы? — оглянулась девушка, не узнавая место.

Луна серебрила жуткий пейзаж — пустая дорога, поросшая кустарником и порванная трещинами на мелкие неровные блоки, словно пустынный такыр, а за обочиной — поваленные и переломанные деревья, деревья, деревья…

Безоблачное небо и холодное ночное светило придавали миру безжизненную чёткость двуцветия. Чёрное отделялось от серебристого границей, за которой детали не различались, становились невидимыми. Но и светлая сторона добротой и щедростью не отличалась — она растворяла в себе полутона, что придают достоверность предметам, и отливала ртутной мертвенностью.

— Герман, стой!

— Чего ради? — ответ был брошен через плечо, а парень быстро удалялся.

— Где лагерь? Мне надо вернуться!

Герман расхохотался, обернулся полностью, отчего фронтальная поверхность тела оказалась в тени, а контур — залила ртутная белизна.

— Не хочешь быть моей тёлкой, возвращайся, кто мешает? А я пошёл!

Чем дальше он уходил, тем страшнее становилось Нине:

«Оставаться тут, среди поваленного леса? Пережидать ночь в этой жути, безмолвной, словно кладбище?»