Чужая жизнь - Лесли Пирс

— Я уже отлично себя чувствую, потому что ты меня навестила, — сказала Фифи, порывисто обняв мать. — Мне правда очень жаль, что я заставила вас поволноваться, но я надеюсь, что мы сможем начать все сначала.

Клара обхватила лицо дочери ладонями и поцеловала ее в лоб. Точно так же она делала, когда Фифи была маленькой девочкой.

— Хорошо, что мы с тобой увиделись, — произнесла она. — Мать всегда больше всего волнуется о старшем ребенке и, возможно, слишком многого от него ожидает. Ты сама это поймешь, когда у тебя появятся дети. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь по-настоящему полюбить Дэна, но я обещаю приложить для этого максимум усилий. Если он сможет взять на работе несколько выходных, приезжайте к нам в гости.

По дороге к станции метро Фифи спросила у матери, что она имела в виду, когда вечером, в день их с Дэном свадьбы, упомянула по телефону об интернате.

— Тебе действительно советовали отправить меня в интернат, когда я была ребенком?

Клара покраснела.

— Я не хотела тебе этого говорить, — произнесла она. — Я сильно разозлилась.

— Но это правда?

— И да и нет. Педиатр действительно предлагал отправить тебя в специальную школу, но я так рассердилась на него, что никогда больше не приводила тебя к нему. Но такое случилось только один раз, и мне стыдно, что я сгоряча сказала тебе об этом.

— Должно быть, ты хлебнула со мной горя, — задумчиво проговорила Фифи. Еще год назад ее детские проблемы казались ей смешными, и она никогда не задумывалась, сколько беспокойства они причинили ее родителям.

— В этом нет твоей вины, моя милая, — сказала Клара. — Давай больше не будем вспоминать о тех неприятностях, которые мы причинили друг другу. Нам нужно научиться забывать обиды и прощать друг друга.

* * *

Они расстались у станции метро. Клара купила большой букет цветов и вручила его Фифи.

— Я увидела, что вы приложили много усилий, чтобы превратить вашу квартиру в уютное гнездышко, и это стало для меня приятным сюрпризом. Звони мне, и если у тебя не будет мелочи на телефон, я всегда смогу тебе перезвонить, чтобы мы могли поговорить. Надеюсь, день суда скоро назначат. Ты, наверно, волнуешься, думая об этом? Если хочешь, чтобы мы пошли туда с тобой и поддержали тебя, только скажи.

Глаза Фифи наполнились слезами.

— Спасибо, мамочка, — произнесла она, снова чувствуя себя маленькой девочкой. — Передай Патти и мальчикам, что я их люблю. У меня словно гора с плеч упала.

Вечером того же дня Дэн выслушал торжествующий рассказ Фифи о визите матери.

— Так, значит, ты так счастлива всего лишь потому, что тебе смахнули крошки с барского стола, — сказал он с кривой усмешкой.

— Что ты имеешь в виду? — раздраженно спросила Фифи. — Моя мама и правда вела себя очень мило!

— У нее не было другого выхода, потому что иначе она не узнала бы всю подноготную этого убийства и не проверила, как мы живем. Могу побиться об заклад, сейчас она рассказывает твоему отцу, что практически уговорила тебя вернуться в Бристоль и что как только ты туда вернешься, избавиться от меня — это просто дело времени.

— Не будь таким злым! — возмутилась Фифи. — Ты что, не можешь просто порадоваться тому, что она хочет помириться с нами?

— Нет, потому что я в это не верю, — ответил Дэн. — Ты сама сказала, что сначала твоя мать вела себя надменно. Она смягчилась, только когда ты рассказала ей о всей той грязи через дорогу. Ты сказала ей, что мне надоели твои разговоры об убийстве, и она сочла, что наши отношения дали трещину.

— Ерунда, — возмущенно возразила Фифи.

— Хорошо. Поживем — увидим, — сказал Дэн. — Могу поспорить, что через пару дней твоя мать пришлет тебе письмо и пригласит к себе на выходные. Она объяснит это тем, что им с отцом хочется некоторое время побыть с тобой, или чем-то в этом роде.

Фифи ушла в спальню. Она решила, что на самом деле Дэн просто ревнует. Он чувствовал себя увереннее, когда кроме него ей не к кому было обратиться за помощью.

Фифи лежала на кровати и читала журнал. Дэн не входил к ней больше часа. Когда он наконец появился, то на его лице сияла широкая улыбка.

— Ну и кто у нас теперь надулся? — поддразнил он ее.

— Я не дуюсь, — беззаботно сказала Фифи, хотя на самом деле до сих пор сердилась на него.

Дэн поймал ее босую ногу и пощекотал пятку, заставив рассмеяться.

— Я запрещаю тебе дуться, — произнес он. — Пойдем в паб, отметим прощание с твоим гипсом.

— А что здесь такого особенного? — спросила она.

— Ничего особенного, но ты постриглась и так замечательно выглядишь, что я ищу способ извиниться за все, что тебе наговорил. Кроме того, мы с тобой давненько никуда не выходили.

Фифи не могла долго на него сердиться. Стоило ей только взглянуть на это красивое улыбающееся лицо, темно-карие глаза и резко очерченные скулы, и она позволяла Дэну вить из себя веревки.

— Отлично. — Фифи встала с кровати, надела туфли и подкрасила губы. — Но если ты еще раз скажешь что-нибудь о моей матери, я сразу уйду домой.

Переступая порог паба, Фифи смеялась. Дэн всю дорогу изображал Стэна, в точности передавая его унылое выражение лица, как у бладхаунда, неуклюжую походку и акцент.

— Приятно видеть, как симпатичная девушка смеется, — сказал Джонни Милкинс, сидевший возле барной стойки, поворачиваясь к ним, чтобы взглянуть на Фифи. — Расскажи нам, что тебя так развеселило, я тоже хочу посмеяться.

В пабе было немноголюдно — всего лишь пятнадцать или шестнадцать посетителей. Но по средам тут часто было мало народу.

— Дэн изображал Стэна, — сказала Фифи. Она подергала Дэна за рукав. — Давай, изобрази его для Джонни.

На лице Дэна появилось соответствующее выражение.

— Я не пойду в «Стрелок», пока вся эта шумиха не утихнет, — произнес он, великолепно скопировав польский акцент. Затем Дэн направился к стойке размашистой неуклюжей походкой Стэна.

Джонни взревел от хохота. Его огромный живот, нависающий над брюками, колыхался, как желе.

— Ну прямо умора, — проговорил он сквозь смех. — А ты можешь еще кого-нибудь изобразить?

— Я бы и тебя изобразил, если бы нашел достаточно большую подушку, чтобы подложить ее под рубашку, — ответил Дэн.

Джонни снова рассмеялся, похлопал Дэна по спине и настоял на том, чтобы угостить их выпивкой.

Фифи нравился Джонни. Он был огромным во всех смыслах этого слова — ростом под два метра и весом около ста двадцати килограммов. Волосы у него уже начали седеть, но оставались густыми, как щетка. Темный загар, приобретенный во время работы на свежем воздухе, и живые синие глаза делали его привлекательным, несмотря на большой живот.

Это он заявил, будто знает одного из полицейских, и рассказал о чистой простыне, которой кто-то накрыл Анжелу.

Дэну Джонни тоже нравился. Дэн говорил, что человек, который носит на шее и на пальцах половину золотого запаса Англии и живет в квартире, обставленной, как у британского посла, просто обязан быть несколько толще остальных.

— Вы обычно не заходите в паб посреди недели, — сказал Джонни, подмигивая Фифи. — У вас какой-то праздник?

— Завтра мне снимают гипс, — ответила она. — Жду не дождусь, когда это случится. Рука под ним ужасно чешется. Мне приходится пользоваться вязальной спицей, чтобы хоть немного облегчить свои страдания.

— Тебе придется сидеть, высунув руку из окна, чтобы она загорела, — сказал Джонни. — Однажды моя жена тоже сломала руку. Я чуть не умер от смеха, когда с нее сняли гипс. Я сказал ей, что она могла бы составить конкуренцию загримированным под африканцев белым певцам, поющим негритянские песни.

— Я буду носить одежду с длинными рукавами, — сказала Фифи. — Или намажу руку коричневым кремом, как делали когда-то в войну.

Пропустив первый стакан, Джонни начал рассказывать разные смешные случаи, связанные с его работой по сборке строительных лесов, в том числе и забавную историю о том, как один из рабочих лег позагорать во время обеденного перерыва на высоте третьего этажа, заснул и свалился вниз.

— Он в рубашке родился, — засмеялся Джонни, — упал прямо на кучу песка. Ни одной царапины!

Они уже сделали по третьему заказу, когда Фифи спросила Джонни, начали ли Фрэнк со Стэном снова посещать паб.

Друзья перестали здесь появляться, с тех пор как их вызвали в полицию на допрос. И не только они. Майка Скиннера из дома номер семь, Ральфа Джексона, который жил на верхнем этаже в одном доме с Иветтой, и Джона Болтона из тринадцатого дома тоже давно здесь не видели. Все они в прошлом несколько раз посещали дом номер одиннадцать и играли там в карты, и всех их вызывали на допрос. В день накануне убийства никто из них не был у Маклов, но все теперь так ненавидели Альфи и Молли, что любые связи с ними не приветствовались.