Чуть свет, с собакою вдвоем - Кейт Аткинсон

Снаружи на двери висела табличка «Валери». По пути наверх Джексон заметил, что и другие спальни зовутся по именам — «Элинор», «Люси», «Анна», «Шарлотта». Кукольные имена. Как, интересно, выбирают имена комнатам? А куклам? А ребенку, если уж на то пошло? Как нарекают собак вообще не разбери-поймешь.

Миссис Рейд скептически оглядела спальню. Очевидно, что Джексон не из тех, кому в этой спальне место. Может, миссис Рейд подумывает дополнить свое объявление: «Не допускаются собаки, курение, группы, неряшливые мужчины, которым нечего тут делать, к тому же в черной военке и ботинках». В «Валери» пахло приторно и химически, словно ее щедро опрыскали освежителем воздуха.

— По делам или развлекаться, мистер Броуди?

— Простите?

— Вы приехали по делам или развлекаться?

Над ответом Джексон размышлял чуть дольше, чем они оба сочли уместным.

— То и другое по чуть-чуть, — наконец сказал он. Из рюкзака донесся тихий скулеж. — Спасибо, — сказал Джексон хозяйке и затворил дверь.

Он открыл подъемное окно — впустить настоящий воздух — и за окном обнаружил железную пожарную лестницу. Значит, если что, из «Валери» можно быстро сбежать — это хорошо.

Сквозь эфир к нему пробилось нехарактерно краткое письмо от Надин Макмастер. Бибикнуло. «Что-нибудь выяснилось?» — спрашивала она. «Ничего, — ответил он. — Думал, что нашел вас, но вы оказались мальчиком Майклом».

Вечно в поисках — пастушья собака собирает потерянных ягнят. В Лондоне он познакомился с одним мужиком, зовут Митч, южноафриканец, закаленный бур, политически — слегка правее Тэтчер, если такое возможно, но посередке его существа колотилось и гремело сердце. Его историю Джексон знал обрывками: давным-давно у Митча был маленький сын, похитили, с тех пор ни следа. Теперь, не раз и не два разведясь и обзаведшись средствами, Митч рулил детективным агентством, по всему миру разыскивал потерянных детей. Агентство не рекламировалось. Каждый день на свете пропадают сотни детей — вот они здесь, а вот их нет. Иногда те, кто их терял, находили дорогу к Митчу.

У Митча было досье, здоровенная папка, угнетавшая одними размерами, и внутри кишмя кишели всевозможные побеги и похищения. О некоторых детях из папки он знал больше, чем Интерпол. От фотографий у Джексона болело сердце. Каникулы, дни рождения, Рождество — вспышки семейной жизни. Джексон и в лучшие-то времена от таких снимков ежился. В сердцевине фотоаппарата крылась ложь — камера уверяла, будто прошлое осязаемо, хотя правда совсем иная.

Сам Джексон каждый год делал один четкий снимок Марли — голова и плечи, лицом к камере. Про такие фотографии Джози, если он ей показывал, говорила: «Как похожа», и он никогда не рассказывал ей, что это на случай, если дочь пропадет. Дети меняются день ото дня; если долго на них смотреть, видно, как они растут. За годы в полиции он насмотрелся плохих фотографий (каникулы, дни рождения, Рождество). («Она теперь совсем другая».) Вот что бывает, если работать в полиции, — даже в солнечный денек на bateau-mouche[155] по Сене или на пикнике в корнуолльской бухточке смерть всегда рядом, и ты наблюдаешь за ней в объектив. Et in Arcadia ego. И разумеется, он знал статистику: девяносто девять процентов похищенных детей гибнут в первые же сутки. А почти половина из них — в первый же час. И даже самая четкая фотография тут не поможет.

Потерянный ребенок — страшнее не бывает. Те, что возвращались с того света, — Наташи, Джейси Ли[156] — составляли десятые доли процента, внушали тщетную надежду.

Досье Митча битком набито таблицами — рост, цвет глаз, цвет волос. Особые приметы — левая рука в пять лет сломана, шрамик на левой коленке, на предплечье родимое пятно в форме Африки, сломан мизинец, не хватает двух зубов, аллергии, заболевания, вырезанные аппендиксы, аденоиды, гланды, рентгеновские снимки, шрам-полумесяц, ДНК. Тихие отчаянные сигналы. Правда в том, что эти пропавшие дети никогда не возвращались. Сейчас все они мертвы или искалечены.

Случались, конечно, пропажи иного сорта. Те, что не светились на радарах. Похищения родителями. Секретные операции. Само собой, лучше, когда ребенка забирает обиженный и не желающий делиться бывший, чем когда этот бывший запихивает детей в машину и сует туда же шланг от выхлопной трубы или бьет детей ножом в сердце, когда они приезжают к нему с ночевкой, но это все-таки не означает, что можно плевать на постановления об опеке и бежать туда, где нет экстрадиции. Или туда, где всем безразлично. Или туда, где отнять ребенка у матери — обычное дело. Кто-то же должен их вернуть — вот, скажем, Джексон. Все лучше, чем быть настоящим наемником в частных охранных фирмах в Ираке, которые к нему подкатывали, или рулить безопасностью алмазных шахт в Сьерра-Леоне, жить как на фронтире, где шаг за дверь — и твоя жизнь только в твоих руках.

Он искал детей в Японии, в Сингапуре, Дубае, Мюнхене. Попадались сюрпризы. У Дженнифер, девочки из Мюнхена, был брат, которого увезли жить куда-то к родственникам. Неизвестно, нашелся ли в итоге. Оба ребенка ни единожды не разлучались с матерью, пока отец-египтянин не увез их по суду на каникулы. Он жил и работал в Германии, просто-напросто поменял девочке имя, записал ее в школу, сказал, что ее мать умерла. К тому времени, когда девочка выучит немецкий и сможет кому-нибудь объяснить, что с ней приключилось, мать она, скорее всего, забудет. Дети легко забывают — это из самосохранения. Джексон нашел их быстро — неторопливым колесам немецкой бюрократии такие темпы не даются. Через шесть часов после того, как они со Стивом забрали Дженнифер из пряничного домика, девочка уже вернулась домой в Тринг. Мать и ребенок встретились вновь.

Что-то мучило его — неясно что. Он достал из бумажника фотографию, спертую из кабинета Линды Паллистер. Девочка на пляже. Один четкий снимок, голова и плечи. В душе Джексон знал, что это Надин Макмастер. Он вздохнул и убрал фотографию.

Когда он лег, еще и половины десятого не было. Кровать узкая, а собака уже застолбила немалую площадь. Джексон забрался под тонкое одеяло, и пес заерзал, поднял голову, уставился тупо, словно лунатик, а потом опять свернулся клубком. Джексон долго лежал под немигающим взглядом мертвых кукольных глаз.

* * *

Приглашение в гольф-клуб на ужин с танцами нашлось в глубине рабочего стола. Велено «Разодеться в пух и прах, чтобы ах — смокинг». Барри фыркнул. Обещают живой оркестр до полуночи, дискотеку семидесятых, лотерею с «фантастическими призами» — мини-тур на двоих на остров Уайт «(включая билеты на паром)», коллекционное издание «Гэвина и Стейси»[157] с автографом, не говоря уж о «полноразмерной крикетной бите с автографами Первой йоркширской команды охранной службы». На такие гулянки любила ходить Барбара — удачный предлог нацепить очередной чудовищный наряд и похвастаться перед другими женщинами замечательными оценками Эми, ее дипломом, ее помолвкой, ее ребенком. Теперь-то хвастаться особо нечем.

— Велели разодеться, — засмеялся Лен Ломакс, увидев Барри.

Лен был в смокинге, курил сигару — экспансивный, элегантный. Крупный мужик, с возрастом еще не усох, гораздо лучше выглядит, чем Барри. Сколько ему — семьдесят, семьдесят два? Нынче пенсионеры не ведут себя по-пенсионерски, каждый мнит себя Шоном Коннери.

— Хочешь, я тебе чего-нибудь принесу? — сказала жена Рэя Стрикленда. Маргарет.

Шотландка. Барбара говорила, у нее какой-то женский рак, но на вид все такая же, кожа да кости, мяса нет вообще. Снаружи мягкая, внутри кремень. Барбаре никогда не нравилась Маргарет Стрикленд, но это почти ни о чем не говорит, Барбаре много кто не нравится, в том числе и Барри.

— На кухне наверняка еще осталась еда, — сказала Маргарет. На столе меню, в меню Agneau rôti et purée de pommes de terre.

— А для нас с тобой это жареная ягнятина с пюре, — пояснил Рэй Стрикленд.

Этот до Лена Ломакса недотягивает, но по-прежнему весь искрит этаким нервным зарядом. Барри всегда считал, что Рэй непредсказуем: то он славный малый, то злобный гном. Чуток нестабилен. Жаль, нельзя отмотать время вспять, — жаль, что молодому Барри не хватило духу сказать этим двоим, чтоб отвалили и его не трогали.

— Или десерт? — спросила Маргарет. — Есть тирамису.

Судя по тарелкам, измазанным дрянью, которая сильно смахивала на дерьмо, сливки общества тирамису уже доели.

— Я не голоден, — сказал Барри. — Но спасибо.

— Мы тебя так редко здесь видим, Барри, — сказала Маргарет Стрикленд.

— Это потому, что я не играю в гольф, — ответил Барри.

— Зато ты пьешь, — сказал Ломакс, наливая ему виски.

Оркестр настраивался, и Альма, жена Лена, сказала:

— Хочешь потанцевать, Барри?

Состарилась она некрасиво — слишком много отпусков под дешевым иностранным солнцем. За семьдесят, а все на шпильках и в боевой раскраске. Создав Альму и Барбару, сломали изложницу. Слава тебе господи.