Чуть свет, с собакою вдвоем - Кейт Аткинсон

О давнишнем семейном отпуске в Уитби воспоминаний сохранилось с гулькин нос — все больше импрессионистские всплески звуков и запахов. Они жили в гостевом доме, где гонг сзывал их к ужину и подавалась еда, потрясающе непохожая на домашний картофельно-хлебный рацион; по сей день самое яркое воспоминание — тушеная курица и лимонный пудинг, которые мать понюхала и сказала: «Шикарно, ничего не скажешь», словно эта пища была ей упреком, а не поводом насладиться.

Вечерами детям давали молоко и марантовые печенья — неслыханная роскошь дома, где единственным вестником отбоя была фланелька, которой мать яростно терла Джексону лицо.

Он вдруг вспомнил то, что лилипутские сотрудники его мозга на многие годы запихнули в дальний угол и забыли. Мать купила ему набор бумажных флагов для песочных замков — и сейчас перед глазами возник красный лев на желтом фоне. Отец в дешевом костюме сидит на пляже, брючины подвернуты, под ними бледные, волосатые шотландские икры. Дурное детство, как ни посмотри. И место ему в музее.

Но не в интересном музее, не в таком, как музей Королевского государственного спасательского института на променаде, где от сказаний о героизме и катастрофах у Джексона к горлу подкатил неприятный комок. «Мы должны выйти, но не должны возвращаться» — лозунг американской береговой охраны, клич всех спасателей. Жертвенность, как и стоицизм, — немодное слово. Джексон запихал двадцатку в ящик у двери, миниатюрную спасательскую шлюпку.

Он двигался дальше, мимо лавок, где торговали ракушками, лавок с вампирской параферналией (никуда не деться от вампиров), с гагатом, с ароматическими свечами — он давился от одного запаха, — с бесконечными дешевыми и устрашающими сувенирами. Пересек подвесной мост, вошел в Старый город, посетил Мемориальный музей капитана Кука — отдал дань лично великому мореходу.

Потом купил сливочной помадки в «Сливочной помадке Джастина» и заприметил дом на Генриетта-стрит, продается, однако вся улица просела, а коптильня в конце улицы излучала решительно не ту атмосферу.

Город бурлил туристами. Майские банковские выходные, раньше были после Троицына дня — когда же все изменилось? Он одолел 199 ступенек, поднялся к аббатству и порадовался: он по-прежнему в хорошей форме. Остальные взбирались по лестнице, кряхтя и задыхаясь. Он в жизни не видал столько толстяков разом. Интересно, какие выводы сделал бы пришелец из прошлого. Раньше бедные были худые, а богатые — толстые; теперь, кажется, наоборот.

Он оставил собаку на крыльце и зашел в церковь Богоматери. Сел на закрытую скамью, готическими буквами помеченную «Только для странников». Вроде логично. Джексон теперь странник, повсюду чужак. Он осмотрел интерьер, давным-давно сооруженный корабельными плотниками. Кроме него, в церкви была только молодая — очень молодая — пара готов, все в черном, черная губная помада, везде пирсинг; они обжимались на скамье. Мальчик что-то сказал девочке, и та захихикала. Придурки кровососущие.

Он пошел на церковное кладбище, посидел на лавке. Надгробия скособочились, как деревья на ветру, соль в воздухе разъела имена.

— Укрыты в алебастровых палатах,[153] — шепнул он собаке.

Пес вопросительно склонил голову, будто старался понять. Над головой безобразно скандалили чайки. Солнце алмазами подмигивало в море. Джексон уже давно жил на свете и сознавал: если цепляешься за клише — все, конец. Он встал и вслух сказал попираемым мертвецам:

— Пора уходить, — но кроткие приверженцы воскресения даже не шевельнулись, и зову его послушна была только собака.

Он вернулся в город мощеной ослиной тропой, а не по 199 ступенькам и на ходу доел помадку.

— Давай, — сказал он собаке, — наперегонки.

И помчался на пляж. Он и не помнил, когда в последний раз бегал по пляжу.

Они добрались до Сэндсенда, где собака обследовала заливчики меж камней, отыскала мертвого кальмара, похожего на сдутый презерватив, и теребила его, пока тот не распался окончательно. Еще несколько минут псину развлекал крупный и тошнотворный ошметок водорослей. Джексон сидел на камне и созерцал горизонт. Что там, за ним? Голландия? Германия? Край света? Почему кто-то хочет с концами похоронить убийство Кэрол Брейтуэйт? И как это связано, если связано, с Надин Макмастер? Были и другие вопросы, на которые он не знал ответа, — более того, чем больше вопросов задаешь, тем упорнее они множатся. Сначала был один — Я хотела спросить: вы не могли бы что-нибудь выяснить о моих биологических родителях? — и с тех пор список пухнет в геометрической прогрессии.

На пляже он некоторое время дрессировал нового рекрута — сидеть, стоять, к ноге, ко мне. Собака неплохо справлялась. По команде «сидеть» роняла попу, словно у нее отнялись задние лапы. Когда Джексон велел стоять и отошел, собака осталась на песке как приклеенная, и все ее тельце дрожало — так она старалась не кинуться следом. А когда Джексон нашел палку и поднял ее у собаки над головой, пес не просто встал на задние лапы, но и прошел пару шагов. А дальше что? Заговорит человеческим голосом?

Мимо пробрел пожилой человек с равно пожилым лабрадором. Человек глянул на Джексона, коснулся кепки и сказал:

— Только в цирке выступать, парень.

Джексон не понял, про собаку он или про него самого. Или про обоих. Джексон и его Удивительная Говорящая Собака.

Потом собака и Джексон поиграли в «принеси палку», а потом собака, увы, с наслаждением оставила на песке антиобщественный бурый венок, и Джексон, угрызаясь, закопал его в песок, вместо лопаты использовав плавник, — пакеты украдены вместе с машиной.

Пожалуй, двум озорникам самое время развернуться и драпануть.

Он купил рыбу с картошкой — гастрономическое утешение северной души — и сел на пирсе, глядя на прилив. Рыбным ужином поделился с собакой, каждым куском сначала махал в воздухе, чтобы остудить, — когда-то он так делал для Марли. Прилив, море уже наползало на пляж. Подальше от берега волны набрали силу, и Джексон смотрел, как они бубухают в опоры.

Темнело, темнота принесла холод, дневное тепло обернулось недостоверным воспоминанием. Ветер налетал с Северного моря, ледяными лезвиями резал до кости; Джексон кинул в урну бумагу из-под рыбы и пошел в гостиницу, которую накануне вечером забронировал по телефону. Двадцать пять фунтов за ночь, «туалетные принадлежности в подарок, дары гостеприимства и большой йоркширский завтрак». Интересно, что отличает йоркширский завтрак от всех прочих.

«Белла виста»[154] — ну само собой. Посреди улицы, где стоят такие же дома, пять этажей, считая подвал и чердак. Большинство соседей «Белла виста» — тоже гостиницы, «Дельфин», «Морской вид», «Гавань». Может, в детстве Джексона они уже были, может, это в передней «Морского вида» или «Гавани» медный гонг возвещал, что пора за стол, — может, по сей день возвещает.

Зря гостиницу назвали «Белла виста» — ни намека на море. Вероятно, если залезть на чердак и встать на стул… «Не допускаются собаки, курение, группы» — возвещала табличка на колонне у двери. И ниже, мельче — курсивом: «Миссис Б. Рейд, хозяйка».

— Припозднились, — приветствовала его миссис Рейд.

Джексон глянул на часы — восемь вечера. Это что, поздно?

— Лучше, чем никогда, — добродушно ответствовал он.

Много ли гостей селятся здесь повторно? Миссис Рейд — заскорузлая блондинка, дама зрелых лет — другие Джексону нынче не попадаются. Провела его в большую квадратную переднюю, где на столе воздвиглась груда буклетов о местных достопримечательностях и стоял «ящик честных» для денег за телефон — старая красная телефонная будочка. За передней — гостиная и столовая, чьи функции пояснены фарфоровыми табличками на дверях.

Столы уже накрыты на утро — вазочки с джемом и мармеладом, кружочки масла в фольге. Странно это все-таки, повальная миниатюризация всего — только бы лишнего не потратить. Если б у Джексона была гостиница (тут требуется могучий скачок воображения), он кормил бы щедро — большие вазы джема, тарелка с жирным желтым кирпичом масла, гигантские кофейники.

Тремя лестничными пролетами его провели на чердак на задах, где когда-то сардинами в банке ютились слуги.

На комоде стоял поднос с «дарами гостеприимства» — электрический чайник, заварочный чайничек из нержавейки, пакетики чая, кофе и сахара, малюсенькие коробочки ультрапастеризованного молока, два овсяных печенья в целлофане, — и снова все поделено на минимальные порции. Кроме того, в номере обитали совершенно ненужные предметы немалого разнообразия — вязаные коврики, блюдца с сушеными лепестками и взвод кудрявых фарфоролицых кукол, замерших по стойке смирно на гардеробе. В небольшом чугунном камине стояла ваза сухих цветов — то есть дохлых, только называются по-другому. Интересно, существует ли мистер Рейд. Ощущение от гостиницы — как будто к ней давно не прикасалась трезвая, сдерживающая мужская рука. Разведенка или вдова? Вдова, решил Джексон, у нее лицо человека, успешно пережившего партнера по спаррингу. Есть женщины, которым самой судьбой назначено вдовство; замужество — лишь препятствие у них на пути.