Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

— Добро, — неестественным голосом проговорил Бэббит. — Можно начинать.

— Добро, — тем же тоном повторил Сыма Ку. — Можно начинать.

Солдаты притащили два тюка и раскрыли один из них, вытянув казавшееся бескрайним полотнище белоснежного шёлка. За ним тянулись какие-то белые верёвки.

Под руководством Бэббита солдаты обвязали этими верёвками зад и грудь Сыма Ку. После этого Бэббит потянул за каждую, будто проверяя, крепко ли они завязаны. Потом встряхнул белый шёлк, а солдаты расправили его. От сильного порыва ветра прямоугольное полотнище с хлопаньем натянулось, и солдаты отпустили его. Надувшись парусом в форме арки, оно натянуло верёвки, и Сыма Ку потащило по земле. Он попытался встать, но у него ничего не вышло, и он покатился по земле, как маленький ослёнок. Догнавший его Бэббит вцепился в верёвку у него за спиной.

— Хватайся за неё! — сдавленно крикнул он. — Хватайся за стропу управления!

Тут Сыма Ку, словно очнувшись, заорал благим матом:

— Бэббит, предков твоих тудыть!.. — Бэббит, убивец…

Вторая сестра вскочила с ковра и бросилась за ним.

Она успела сделать лишь пару шагов, а Сыма Ку уже скатился с обрыва. Вопли и ругательства стихли.

— Левой рукой стропу тяни! Тяни же, болван! — надрывался Бэббит.

Все сыпанули к обрыву, даже восьмая сестра, явно не понимая происходящего. Хорошо, что её остановила Лайди. Шёлковое полотнище к тому времени превратилось в белоснежное облачко, — оно плыло, покачиваясь, а под ним болтался Сыма Ку, крутясь туда-сюда, как рыба на крючке.

— Группируйся, группируйся, болван! — орал Бэббит. — Готовься к приземлению!

Белое облачко плыло вместе с ветром, оно двигалось, теряя высоту, и наконец опустилось далеко в лугах, распластавшись на зелени ослепительно белым пятном.

А мы стояли, разинув рты и затаив дыхание, и не отрывали глаз от этого облачка, пока оно не коснулось земли. Лишь тогда рты наши закрылись и пронёсся вздох облегчения. Но все тут же снова взволновались, заслышав плач второй сестры. «Почему она плачет? Уж никак не от радости, скорее от горя, — тут же пришло в голову. — Думает, командир Сыма разбился». Все взгляды снова были прикованы к белому пятну — ждали чуда. И чудо произошло: пятно зашевелилось, приподнялось, из белого выбралась и поднялась на ноги чёрная фигурка. Она замахала нам руками, до нас донеслись восторженные вопли, и все мы радостно закричали в ответ.

Лицо Бэббита раскраснелось, нос блестел, будто намазанный маслом. Он обвязался верёвками, укрепил на спине тюк с белым полотнищем, размял руки и ноги и стал медленно отходить назад. Все взоры были устремлены на него, но он, хотя и был в центре внимания, смотрел только перед собой. Отойдя метров на десять, он остановился, закрыл глаза, губы у него зашевелились. Может, заклинание какое читал? Потом открыл глаза и, высоко поднимая длинные ноги, стремительно понёсся вперёд. Добежав до того места, где мы стояли, он вдруг подпрыгнул, вытянувшись в струнку, и камнем сиганул вниз. У меня появилось ощущение, что не он падает, а утёс поднимается и покрытая травой земля вместе с ним. И тут между голубым небом и зеленью травы распустился белоснежный цветок, самый большой, какой я когда-либо видел. Мы приветствовали этот цветок радостными криками. Он плыл в воздухе, а Бэббит висел под ним неподвижно, как гирька безмена. Вскоре эта «гирька», постепенно снижаясь, приземлилась прямо среди наших коз, которые тут же бросились врассыпную, как кролики. На земле «гирька» продвинулась совсем немного, белый цветок вдруг сдулся в большой рыбий пузырь, накрыв и «гирьку», и пастушку Няньди.

При виде опускающегося на неё белого полотнища шестая сестра испуганно вскрикнула. Козы разбежались в разные стороны, а она смотрела во все глаза на розовощёкого Бэббита, который висел под этим белым облачком и улыбался во весь рот. «Небожитель сходит к смертным»! — мелькнула у неё мысль. Задрав голову, она уставилась на быстро снижающегося Бэббита, и душа её преисполнилась уважения и горячей любви.

Стоявшие на краю обрыва вытягивали шеи, чтобы посмотреть, что же там, внизу.

— Да, открыли нам глаза сегодня, — произнёс гробовщик Хуан Тяньфу. — Небожитель, и только. Надо было дожить до семидесяти лет, чтобы увидеть, как небожитель сходит к смертным!

Господин Цинь Эр, учительствовавший когда-то в старой местной школе, вздохнул, поглаживая козлиную бородку:

— Командир Сыма с детских лет был не такой как все. Ещё когда он у меня учился, я знал, что его ждёт большое будущее.

Все окружавшие учителя Цинь Эра и гробовщика Хуана первые люди в деревне принялись на все лады расхваливать Сыма Ку, восторгаясь только что увиденным чудом.

— Вы даже представить не можете, насколько он отличается от всех, — громко заявил Цинь Эр, стараясь перекричать всех и подчеркнуть свои особые отношения с воздухоплавателем Сыма Ку. — Однажды двух лягушек мне в ночной горшок подложил! А вдругорядь аж «Саньцзыцзин»[93] сумел переиначить. Там как сказано: «Люди изначально нравом добры, сущность близка, обычаи далеки, нет наставления, нравы меняются их». А он что сочинил? Ни за что не догадаетесь. А вот что: «Люди изначально, борода вздор несёт, пёс не наставляет, кот не повторяет, в опийной трубке жарит яйцо, учителя едят, ученики глядят…» — И он громко расхохотался, горделиво поглядывая на окружающих.

В этот момент где-то вне толпы раздался пронзительный звук. Он напоминал писк ищущего материн сосок щенка, а ещё больше крики следовавших за парусными лодками чаек, которых мы видели на реке много лет назад. Цинь Эр оборвал смех, самодовольная улыбка сползла с его лица. Все повернулись на этот странный звук. Издала его третья сестра, Линди, но в её облике не было ничего, что позволило бы назвать её третьей сестрой. Теперь, когда из её горла вырвался этот звук, от которого холодок пробежал по спине, она полностью преобразилась в птицу: нос выгнулся клювом, глаза пожелтели, шея втянулась, волосы превратились в перья, а руки — в крылья. Размахивая ими, она с громким криком, будто в совершенном одиночестве, устремилась к обрыву.

Сыма Тин потянулся к ней, чтобы остановить, но в руке у него остался лишь клочок её одежды. Когда мы вышли из оцепенения, она уже парила — я говорю именно «парила», чтобы избежать слова «падала», — под обрывом. Там, внизу, лёгкой зеленоватой дымкой стелились луга.

Первой расплакалась вторая сестра. И сразу стало как-то не по себе. Ну полетела Птица-Оборотень с обрыва — подумаешь, ничего особенного, чего плакать-то? И тут вдруг разрыдалась старшая, которую я всегда считал скрытной и циничной. Совершенно неожиданно разревелась и восьмая сестрёнка, которая вообще ничего не видела. Разревелась, словно подхватив плач сестёр, и с каким-то особым чувством. Потом она сказала, что, когда тело третьей сестры упало на землю, ей почудился звон разбившегося стекла. Возбуждённая толпа замерла, лица словно покрылись инеем, глаза застлал туман. Вторая сестра махнула солдатам, чтобы привели мула, и забралась на него без посторонней помощи, ухватившись за толстую короткую шею и отчаянно карабкаясь. Получив удар пятками в брюхо, мул враскачку порысил вниз. За Чжаоди побежал было Сыма Лян, но его тут же остановил солдат и, подхватив под руки, усадил на коня, на котором взбирался на гору его отец.

Словно разбитое войско, брели мы с горы Вонюшань. Чем, интересно, занимались в это время под белым облачком Бэббит с Няньди? Сидя верхом на муле, я мучительно пытался представить Няньди и Бэббита под парашютом. Перед глазами вставала следующая картина: он стоит возле неё на коленях со стебельком щетинника в руке и его кисточкой щекочет ей грудь, как давеча делал я. А она спокойно лежит себе, зажмурившись, и довольно урчит, как собачонка, которую почёсывают. Вот уже и ноги задрала, хвостом по траве виляет: на всё готова, чтобы ублажить этого сумасброда Бэббита! А мне намедни всю задницу чуть не измочалила, стоило только пощекотать её. При этой мысли я разозлился не на шутку; то был не просто гнев, к нему примешивалось ещё и нечто чувственное, полыхавшее внутри жгучим пламенем.

— Сучка! — вырвалось у меня, и руки яростно дёрнулись, словно сомкнувшись у неё на горле.

— Что с тобой? — обернулась Лайди. Чтобы ускорить спуск, солдаты усадили меня позади неё. Я крепко держался за её прохладную спину, уткнувшись лицом в костлявый хребет и бормоча:

— Бэббит, Бэббит, покрыл-таки шестую сестру, чёрт американский.

К тому времени, когда мы тем же кружным путём спустились с утёса, Сыма Ку с Бэббитом уже скинули с себя все верёвки и стояли, склонив головы. Перед ними расстилалась лужайка под утёсом, где росла особенно густая трава. Словно инкрустация, на зелени лужайки лежала третья сестра. Лицо её было обращено к небу, тело впечаталось в землю, вокруг выдранная с корнем трава. Птичье выражение бесследно исчезло. Глаза чуть приоткрыты, лицо удивительно спокойно, на губах что-то вроде лёгкой улыбки. Мерцающий в глазах холодный свет лезвием ножа пронзил мне грудь и дошёл до самого сердца. Лицо пепельно-серое, губы словно посыпаны мелом. Как-то странно выделяется лоб. Из носа, ушей и уголков глаз тонкими ниточками выступила кровь, и по лицу уже снуют большие рыжие муравьи.