Александр III: Забытый император - Олег Михайлов

– Вы видите, я в штатском… Я имею высочайшее разрешение на отпуск за границу… Через несколько минут я еду на вокзал… Я очень огорчен, но вынужден отказаться от приглашения.

А дальше – больше.

В Париже Скобелев встретился с депутацией студентов-славян и произнес горячую речь. Она была выдержана в самых резких антигерманских тонах, что, конечно, очень льстило не только славянскому миру, но и Франции.

«Если вы хотите, – говорил Скобелев, – чтобы я назвал вам этого чужака, этого самозванца, этого интригана, этого врага, столь опасного для России и для славян, я назову вам его. Это – автор „натиска на Восток“, он вам всем знаком – это Германия. Борьба между славянами и тевтонами неизбежна. Она даже очень близка. Она будет длительна, кровава, ужасна, но я верю, что она завершится победой славян…»

На другой день французская печать широко растиражировала речь знаменитого русского генерала. Между строк можно было угадать и то, о чем тогда же Скобелев писал Ивану Аксакову:

«Я вам скажу, я открою вам, почему Россия не всегда на высоте своих патриотических обязанностей вообще и своей славянской миссии в частности. Это происходит потому, что как во внутренних, так и во внешних своих делах она в зависимости от иностранного влияния. У себя мы не у себя. Да! Чужестранец проник всюду. Во всем его рука. Он одурачивает нас своей политикой, мы жертвы его интриги, рабы его могущества. Мы настолько подчинены и парализованы его бесконечным, гибельным влиянием, что если когда-нибудь, рано или поздно, мы освободимся от него – на что я надеюсь – мы сможем это сделать не иначе как с оружием в руках!»

Прочтя в газетах речь Скобелева, русский посол в Париже князь Орлов пришел в ужас и немедленно отправил Гирсу телеграмму:

«Посылаю вам почтой речь генерала Скобелева с кратким донесением. Генерал этот в своих выступлениях открыто изображает из себя Гарибальди. Необходимо строгое воздействие, чтобы доказать, что за пределами России генерал не может безнаказанно произносить подобные речи и что один лишь государь волен вести войну или сохранять мир».

По высочайшему повелению Скобелев был экстренно вызван в Петербург. 11 февраля 1882 года он выехал из Парижа; в тот же день князь Орлов направился в Берлин…

– Кем желает быть этот Скобелев? – говорил Александр Александрович своей Минни. – Хочет стать Гарибальди, как докладывает князь Орлов? Но итальянский революционер сражался с французами и австрийцами и никогда не метил занять трон короля Виктора-Эммануила.[144] А Гарибальди наш?..

3

Граф Петр Александрович Валуев, неожиданно для себя выбранный в старшины Английского клуба, приехал туда обедать в полуфраке, или визитке.

Мужчины (женщин в Английский клуб не принимали) очень дорожили званием члена Английского клуба. Когда у одного дворянина спросили, что он считает в жизни самым важным, тот ответил: «Получить повышение по службе, выгодно жениться и стать действительным членом Английского клуба». Иным претендентам на членство приходилось ждать по десять – пятнадцать лет. А вот вылететь из клуба было очень легко – за неуплату карточного долга, пьянство, дебоши и вообще за недостойное поведение.

Многих привлекала возможность играть в азартные игры, которые официально были разрешены только в Английском клубе. Но еще больше манило общество: здесь собирались самые влиятельные лица, от которых зависело едва ли не все. Обсуждались и самые свежие политические новости, которые излагались нередко точнее, чем в «Правительственном вестнике». Недаром по гостиным ходила крылатая фраза: «Вчера об этом говорили в Английском клубе…»

Валуев был несколько удивлен, когда, попросив разрешения, к нему за столик подсел генерал Скобелев. «Я теперь отставной козы барабанщик, – с грустью подумал он. – И к чему я знаменитому генералу, да еще другу камарильи – графа Игнатьева и Аксакова?»

– Вы газгешите мне, ггаф, быть с вами совегшенно откровенным? – сказал Скобелев, чокаясь за закуской английской горькой.

– Что за вопрос, Михаил Дмитриевич, – ласково улыбаясь, отвечал Валуев. – Именно от вас, кто так верно служит отечеству, престолу и алтарю, я и желал бы выслушать самые откровенные признания…

Быстро взглянув на отставного председателя Совета министров, на его постаревшее, в редеющих бакенбардах лицо, на его либеральную визитку, Скобелев сразу вспомнил строки покойного графа Алексея Константиновича Толстого, посвященные Валуеву:

Вошел министр.Он видный был мужчина,Изящных форм, с приветливым лицом,Одет в визитку: своего, мол, чинаНе ставлю я пред публикой ребром.Внушается гражданством дисциплина,А не мундиром, шитым серебром.Все зло у нас от глупых форм избытка,Я ж века сын – так вот на мне визитка!..[145]

– Хотелось мне услышать о вас, Петг Александгович, – расправляя пышные рыжеватые бакенбарды, сказал Скобелев, – не замечаете ли вы нынче отсутствие идеалов в совгеменной сгеде?..

– Еще бы не замечать, – с тонкой улыбкой откликнулся экс-председатель Совета министров. – Это просто бьет в глаза! Смотрите: реализм убил идеалы в искусстве и в литературе. Материализм – в технической области. А отрицательное направление – в политической. Последнее наиболее заметно. Я явственно вижу Ruckbildungsprocess des russischen Kaiserreichs.[146] Иногда мне кажется, что дикая, допетровская Россия прет вверх. Меня гнетет испытываемое мною постоянно и с разных сторон и в разных видах чувство уничижения. Мне стыдно перед иностранцами, стыдно перед своими и стыдно за своих!..

Собеседники вышли покурить – мимо карточной и бильярдной – в так называемую «говорильную» комнату, где по традиции велись бесконечные дискуссии, обсуждались действия министров и советников, а порой доставалось и лицам императорской фамилии. «Мне уже нечего терять!» – думал Валуев и, закурив крепкую «гаванну», с пафосом продолжал:

– Разложение императорской России предвещает ее распадение. Давно уже передо мной встает вопрос, к какому осколку я пристану? Но в то же время я не теряю надежды. Ведь происходящее совершается по прямому изъявлению свыше. По-человечески оно было бы просто безрассудно. А если свыше – то к добру…

– Виной всему нигилизм, – прервал его Скобелев. – И пагализовать и даже подавить его можно только возбуждением воинственного патгиотизма!

– Pardones moi, mon general,[147] не могу с этим согласиться.

– Но отчего же? En ce cas la situation est encore plus facheus qu’il ne le pensait.[148]

Граф скорчил кислую мину.

– Все болезненные признаки современного экстерриториального патриотизма России и внутренних смут проистекают от недостатка внутренней политической жизни. Она задавлена!..

– Думаю, дело в ином! – воскликнул герой Плевны. – Жизненно необходимо восстановить пгестиж династии. Он был утгачен в минувшей войне!

Скобелев вспомнил о «закусочной» горке под Плевной – так прозвали в армии царский валик, холм напротив Гривицких редутов. Александр II с великим князем Николаем Николаевичем и свитой наблюдал оттуда за кровавой мясорубкой, в которую превратился третий штурм Плевны. По случаю именин государя там был установлен походный стол с напитками и закуской.

– И тепегь, – продолжал Скобелев, – чтобы вегнуть этот пгестиж, надобна война новая…

– Надежда тщетна, a 1’tnjeu est trop gros![149] – мрачно отрезал Валуев и подумал: «Ничего себе! Как легко эти господа относятся к расходованию народной крови для своих целей!» И не без ехидства спросил:

– А скажите, Михаил Дмитриевич, остановила бы война одесских убийц от их дела?

Хотя повальные аресты и нанесли смертельный удар народовольческому движению, террор продолжался. 18 марта 1882 года среди бела дня в Одессе был убит жандармский генерал Стрельников. Двух террористов повесили, не успев выяснить их личности. Только через два дня после казни установили, что одним из них был Халтурин, произведший два года назад взрыв в Зимнем дворце.

– Остановила бы?! – воскликнул Скобелев. – Да ведь военное положение в стгане немедленно пгивело бы к полному успокоению общества. Итак, война – лучшее лекагство для нашей слабеющей монагхии…

– Да, но опыт обошелся бы слишком дорого. А кроме того, генерал, есть еще одно немаловажное обстоятельство. Вы ставите на славянофилов. Какая ошибка! Впрочем, ее разделяют и верха. Замечательна слепота, с которой державные власти относятся к славянофильскому движению. А вероломство славянофилов внушает мне такое отвращение, что если они – истинная Русь, то я перестаю быть русским! Они твердят о единении царя и народа. Они кадят и льстят самовластию. А между тем мечтают об изгнании той династии, по-ихнему немецкой, перед которой низкопоклонствуют! Года два назад некто из таких корифеев сказал мне, что я напрасно пытался поддержать разумный проект, направленный к конституционным переменам, «потому что они в таком случае остались бы, а от них следует избавиться». И этот корифей был из числа тех, кто обязан династии своим материальным избытком и чьи дочери жаловались фрейлинами! Нет, недаром я еще в 1863 году старался дать нашему государственному строю другие формы и всероссийскими элементами парализовать китайгородские…