Истории будущего - Дэвид Кристиан

сетях обмена, которые ныне охватывают весь мир, миллиарды людей могут принимать участие в обсуждении будущего; не исключено, что этот факт укрепит их лояльность к человечеству в целом.Перекрывающиеся представления о хорошем будущем

Думается, что общее понимание основных потребностей вполне возможно. Достаток пищи и развлечений, ощущение себя частью общества и избавление от чрезмерного стресса – вот потребности, общие для всех людей. Более того, те же желания свойственны и некоторым другим млекопитающим (потому-то мы с таким умилением следим за резвящимися дельфинами и забавными котиками).

Одна из самых важных современных дискуссий о хорошей жизни началась со статьи психолога Абрахама Маслоу «Теория человеческой мотивации» (1943)315. Маслоу представил иерархию человеческих потребностей, в основе которой лежат физиологические потребности (пища, кров и здоровье); далее идут социальные потребности (чувство принадлежности к массе и пр.); выше стоят психические потребности (чувство удовлетворенности, постижение «смысла жизни» и самореализация). Он считал, что основные физиологические потребности преобладают в наших мыслях и поведении до тех пор, пока не получат удовлетворения. А затем, едва эти потребности утолены, мы пытаемся справиться с другими, более «возвышенными» потребностями. Маслоу справедливо критиковали за чрезмерное внимание к потребностям, характерным прежде всего для современных западных культур. Тем не менее его основной посыл, пусть и с некоторыми поправками, остается в силе: необходимо общее согласие по поводу понимания хорошей жизни.

Можем ли мы установить, какое именно общество способно производить эти «блага» хорошей жизни? Местные, национальные, культурные и религиозные пристрастия разделяют людей. Реально ли общее согласие, пренебрегающее всеми этими различиями? В «осевое время» расширение сетей обмена привело к возникновению общей религиозной лояльности в континентальных масштабах. В состоянии ли глобализация породить подобное чувство общей лояльности в планетарном масштабе?316

Отчасти надежду внушает тот факт, что различные религиозные и этические традиции на самом деле имеют между собой много общего. В 1893 году в рамках Всемирной выставки в Чикаго был организован Парламент мировых религий – для обсуждения общих этических идей. Столетие спустя, в 1993 году, второй Парламент мировых религий опубликовал «Декларацию мировой этики» (с опорой на проект швейцарского богослова Ганса Кюнга [115]). Эту декларацию подписали двести лидеров более чем сорока различных религиозных традиций317. В документе утверждалось, что «общий набор основных ценностей содержится во всех религиозных учениях, составляющих основу глобальной этики». Еще отмечалось единство человечества и взаимозависимость людей друг от друга, от прочих живых существ и от окружающей среды: «Каждый из нас зависит от благополучия целого, поэтому мы с уважением относимся к сообществу живых существ, к людям, животным и растениям, а также заботимся о сохранении земли, воздуха, воды и почвы». Декларация подтверждала золотое правило: «Мы должны относиться к другим так, как хотим, чтобы другие относились к нам». Она распространяла метафору семьи на планетарный уровень: «Мы считаем человечество своей семьей». Принципы «глобальной этики», по мнению подписавших, «приемлемы для всех людей с этическими убеждениями, и не имеет значения, религиозны эти люди или нет». В том же духе папская энциклика 2015 года «Laudato Si’» [116] призывает к «диалогу со всеми людьми о нашем общем доме».

Мы находим то же «наложение этики» в вымышленных представлениях об утопическом обществе. Распространенные утопические видения, часто становившиеся целями революционных движений, обращались к личным достижениям – к материальному изобилию, свободе от каторжного труда и произвола угнетателей. В средневековой Европе грезили о чудесной стране Кокейн, где «реки величаво протекают, что маслом, медом и вином питают»318. Песня «Big Rock Candy Mountain», написанная в 1920-х годах профсоюзным вожаком и бывшим бродягой Гарри Макклинтоком, рисует мир, где подаяние произрастает на кустах, где нет нужды трудиться, где на деревьях всегда полно плодов, а «спиртное непрерывно стекает струйками по камням». В начале девятнадцатого века католический миссионер описывал бирманскую буддийскую утопию, где росло дерево Падеша [117]: «Вместо плодов с него свисают драгоценные одежды разных цветов, из которых туземцы берут то, что им больше нравится. Точно так же им не нужно ни возделывать землю, ни сеять, ни жать; они не ловят рыбу и не охотятся, ибо дерево естественным образом дает им превосходный рис без шелухи. Всякий раз, когда ощущают голод, им нужно лишь положить этот рис на некий большой камень, из которого тут же вырывается пламя, опаляет их пищу, а потом само собою гаснет»319.

Утопии хорошо образованных людей, подобно большинству представлений элиты о будущем, носили коллективный характер. Деистические религии, скажем, христианство, нередко помещали свои утопии в иное измерение реальности, на небо или в рай. Светские утопии воплощали обновленные версии земных обществ, причем обыкновенно с сатирическими или критическими намерениями. Как объяснялось в главе 3, само слово «утопия» происходит от названия книги Томаса Мора, который вдохновлялся «Государством» Платона. Слово «утопия» греческого происхождения и может быть переведено как «отсутствующее» либо как «хорошее» место. В Европе эпохи Просвещения оптимизм, обусловленный научным прогрессом, побуждал многих мыслителей помещать свои утопии на Земле, не слишком далеко в будущее, и утверждать, что их осуществлением можно приблизить благодаря деятельности человека.

Кондорсе

Одна из самых интересных современных утопий эпохи, что предшествовала преобразованиям последних двух столетий, принадлежит математику и философу маркизу де Кондорсе. Его утопия – светская, опирается на научное познание той поры и предполагает, что лучший мир можно построить здесь, так сказать, на земле. Многие из его наиболее оптимистичных прогнозов оказались на удивление точными, поскольку Кондорсе, в отличие от большинства мыслителей своего времени, сумел предугадать отдельные технологические, социальные и экономические трансформации следующих двух столетий.

Сам маркиз принимал активное участие во Французской революции, но в 1793 году был отвергнут и осужден якобинцами. Скрываясь от преследований, он написал всеобщую историю человечества, которая заканчивается утопическим видением будущего. Трактат «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума» задумывался как черновик более крупного труда, но последний остался незавершенным после ареста и смерти автора в тюрьме в марте 1794 года. Спустя год, уже после падения режима якобинцев, французский Конвент [118] издал это сочинение большим тиражом. Тем самым было обеспечено немалое влияние труда Кондорсе, в особенности на европейскую мысль, пусть трактат писался в отчаянных жизненных условиях и потому отличался некоторой поверхностностью мышления. Утопическое видение Кондорсе уходило корнями глубоко в прошлое, ибо маркиз хорошо понимал основной принцип мышления о будущем: видения возможного будущего должны отталкиваться от изучения закономерностей прошлого. «Если существует наука, с помощью которой можно предвидеть прогресс человеческого рода, направлять и ускорять его, то история того, что было совершено, должна быть фундаментом этой науки» [119].

В утопии Кондорсе человечеству предстоит «улучшать себя» тремя основными способами. Научный прогресс приведет к повышению уровня жизни; нравственный