Цена свободы - Валентина Чубковец

ним говорю, не спорю, упрашиваю назад вернуться, бесполезно, даже скорость прибавил. Ну, думаю, хоть бы менты остановили нас, я бы выпрыгнула, и всё. А нет, да у него и милиции знакомой полно. Остановили бы и отпустили, было уже такое. Вот и кладбище, Бактин, ни сторожа, никого, ни одной души. Фарами освещает и едет, могилку материну ищем. Мне жутко, очень жутко, а он даже песню какую-то напевает. Но, чую, что-то с ним не то. Остановились, нашли могилку материну. Он берёт из багажника бутылку водки, пробку открутил, хлебнул и мне предлагает: будешь?

— Ты что, — говорю, — я же не пью, да и тебе хватит уже, как домой поедем? — А самой страшно, не знаю, что от него и ожидать. Руки-то распускать он умеет. Не изменяла я ему никогда, кушать всегда готовила, люблю чистоту, порядок, дети ухожены. Что ещё надо?..

— Насть, о чём ты говоришь, я же вижу тебя.

— Видишь, и он увидел, только не знаю что, на тот момент совсем крышу снесло.

— Выходи, — говорит мне в приказном тоне, — выходи!

Я и вышла, а что делать оставалось. Я уже сильно его боялась, даже из Томска согласна была уехать, лишь бы не встретить больше на своём пути. И дети им напуганные были. Представляешь, Валюш, а никто и не догадывался, все думали, что мы идеальная семья. Вот так мы всё преподносили, он мило улыбался соседям, а я прятала синяки. Прятала…

Я сжала Настёнкину холоднеющую руку, но и моя была не теплее. Кладбищенская картина стояла у меня перед глазами. Порой задержишься на кладбище, оглянешься, а рядом никого нет, сразу как-то не по себе становится — и бегом на остановку. А тут в темноте одни покойнички и пьяный муж…

Жму Настину руку, а она продолжает, глядя на меня:

— Ты представляешь, Валюш, он меня заставил рядом с его матерью рыть могилу.

— Рой, — кричит, а то убью. Глаза дикие, словно зверь на добычу смотрит. Опешила я, а что делать? Пробовала его успокоить, уговаривала, умоляла, как могла, на колени падала, рыдала, но толку мало, рыть стала от безысходности. Ногти ломаю и рою, а он пьёт, озирается по сторонам, словно что-то ищет, чем меня ударить, чтоб не живьём закопать. Я рою, с жизнью прощаюсь, с детьми, с мамой и со всеми близкими. Орать, звать кого-то на помощь — бесполезно. Ведь никого нет, одни покойнички. У меня уже и страх прошёл к ним, мысленно и со свекровушкой заговорила. Вместе лежать будем, любила она меня, — повторилась Настя, — да и она была неплохая.

— А как тебя не любить! — После услышанной истории я заметно изменилась в лице, а Настя успокаивающе добавила:

— Не переживай, у других и похлеще бывает.

— Да уж куда тут хлеще?

…А спасло её то, что он сильно опьянел, его мерзкое издевательство, маньячные гадкие подробности я описывать не буду. Зачем? Но когда совсем опьянел — потянуло в сон, она делала минуты отдыха, ногти на пальцах в кровь изодрала, свет фар освещал место, где она рыла яму. Стала замечать, что его глаза то и дело смыкаются, он слабеет, а потом и вовсе сел на землю, навалившись на капот машины. Чувствовалось и то, что муж борется со сном. Настя покорно рыла и рыла себе могилу, а сама молила всех святых, чтобы он уснул. Крепко уснул. Вымолила. Уснул, а страх, вдруг проснётся, нагнетал и нагнетал. Для полной убеждённости, чтобы проверить, не притворяется ли, глядя на него, кашлянула — не среагировал. «О Боже, дай мне силы!» Взмолилась и крадучись, что есть сил, рванула прочь от этого жуткого места. А куца бежать, лишь только от фар свет, кругом темнотища, оградки, могилы. Но чтобы спастись, надо было бежать в темноту, так она и сделала. Ноги подкашивались, где ползла, где бежала.

Увы, далеко уйти ей не удалось, не то она как-то неосторожно наступила на сухую ветку или птица какая встрепенулась, не то он сам проснулся и понял, что она удрала, залез в машину и стал выкручивать кругаля, освещать фарами уже все ближайшие могилки. Насте ничего не оставалось, как подползти под совсем свежую могилку. Она была заслана венками, под венки она и заползла. Лежала и писала, мысленно прося прощения у покойника. Адская боль под ногтями не нарушила её молчания. Терпела, для унятия боли искусала губы в кровь.

— Я, — рассказывала она, — наверное, на какое-то время сама покойником стала. Словно отключилась, затем у меня появилась сила, обоняние, почувствовала разящий трупный запах. Боялась, чтобы не стошнило. Долго ещё слышала его крики, даже мольбу, чтобы я шла к машине. Что-то он говорил и говорил, громко говорил, долго освещал вокруг фарами. Но вылезать я не собиралась, понимала, чем закончится.

— А чем потом закончилось? Как ты вернулась домой?

— Я, Валюш, лежала до тех пор, пока он с кладбища не уехал. А он там долго круги наматывал, я ж словно в землю вросла, кашлянуть боялась, лежала словно парализованная, не шевелилась. А вышла совсем в другую сторону. Кто знает, вдруг он меня на трассе ожидает. Бог есть, дал мне такую силу, да дети мои, мама, я ведь о них-то только и думала. Сиротами бы остались.

— Есть, конечно, Бог, есть, — подтвердила я, не веря, как такое можно испытать. Настя с неделю жила у матери с детьми, пока не узнала, что её мужа убили. Как и кто, я не спрашивала, но уверена, Настёна чиста, она к этому тёмному делу не причастна. Тогда, в девяностые, таких как он «предпринимателей» многих убивали. Сам себе место выбрал. Сам себе…

Первый заработок

— Можно, я вас нарисую?

— Меня? Да не надо меня рисовать, иди лучше с ребятишками поиграй во дворе или почитай что-нибудь, напиши родителям письмо. Ты поедешь на каникулы домой, за тобой приедут? — Начала я задавать Игорьку вопрос за вопросом, чтобы отвлечь его от затеи нарисовать мою физиономию. А работала я тогда в Побединской школе-интернате делопроизводителем. Но Игорь упорно настаивал на своём:

— Я вас нарисую, вам понравится, сильно хочу вас нарисовать. Си-и-ильно, — протянул он, с обидой понимая, что упрашивать меня бесполезно. Однако жалко стало его, и я разрулила ситуацию.

— А хочешь, я завтра фотографию сына своего принесу, нарисуешь его портрет? Согласен?

— Хочу, согласен, только не забудьте принести фотку. — На следующий день фотография сына лежала на моём рабочем столе. Вот и перемена, Игорёк тут как тут:

— Это ваш сынок? — слегка расширив глаза,