По дорожкам битого стекла - Крис Вормвуд

Я удивлялся: как я ещё жив? Больше всего, поражались остальные. Я превратился в ходячий скелет с тёмными провалами глаз. В моём состоянии лучше было бы вообще не смотреть в зеркало. На мне поставили крест. Окружающие больше не воспринимали меня как живого человека. Я превращался в противного самому себе живого разложенца. Моя маска треснула. Я жил последним огнём своей героиновой страсти. Я летел на синее пламя смерти, словно мотылёк. Я знал, что скоро конец и все это знали. Мне впору было бы уже стать себе противным, но я видел себя героем рок-н-ролла, который скоро отправится в могилу. Никто больше не хотел мне помочь. В минуты просветления я проклинал всех и всё. Я говорил, что продюсеры специально подсадили меня на наркотики, чтобы проще управлять мной, чтобы продать мою смерть дороже. Когда я умру, все будут любить меня, как никогда не любили при жизни. Смерть — лучший пиар.

Однажды утром я вмазался чёрным мексиканским героином…

…Тут моё сердце сделало паузу, такую же значительную, как эти многоточия. Я попытался вздохнуть, но воздух не шёл в мои лёгкие. Несколько секунд паники и борьбы, потом отчаянье и смирение. Мне сразу стало наплевать на то, что я умираю. Я ничего не сделал хорошего за всю жизнь, но было уже всё равно. Снова сладкий миг блаженства и капелька сожаления, только совсем немного, что я не дописал альбом и больше ничего. Так я второй раз умер, попадая в уже знакомое мне состояние. Всё бы пошло по пути в бесконечность, если бы меня вдруг не затянуло обратно. Я очнулся в воде на полу в ванной. Вокруг меня плавали цветы из разбитой вазы. Очевидно, падая, я ещё и сорвал раковину. Надо мной склонился Герман.

— Я просто хотел попрощаться, — сказал он.

Я ничего не сказал, снова проваливаясь в пустоту. Когда очнулся снова, вокруг меня была стерильная пустота больничной палаты. Они спасли меня уколом адреналина в сердце, когда я так верил в халатность медицины. Я был жив и мне это не нравилось. Хотелось домой и напиться.

Сэмми Грин

Это было самое отвратительно время за всю историю группы. Кто когда-нибудь жил или работал с конченым героиновым наркоманом, тот поймёт. Все мы видели, что Макс доживает свои последние дни, но ничего не могли поделать. Душеспасительные беседы не помогали. Он просто смотрел на меня своими выцветшими глазами и говорил: «Окей, чувак, но сперва принеси мне вмазаться» И я приносил, потому что это давало нам возможность продвинуться в студийной работе, протянуть ещё один день. Я был лютой сволочью, но признаюсь, что в тот момент больше переживал за контракт, нежели за жизнь самого Тота. На нём я уже давно поставил крест. Я думаю, что все уже тоже отчаялись ему помочь. Мы предприняли последнюю попытку, позвонили в Россию его матери, может быть, ей бы удалось направить его на пусть избавления, но она просто отказалась разговаривать с ним, потому что знала, что так и будет. Мы бы могли засунуть его в клинику, но не могли по причине контракта. Вам даже странно представить какие деньги стояли тогда на кону. Я всё ждал, что в один прекрасный момент проснусь от звонка, и чей-то взволнованный голос сообщит мне о смерти Макса. Да, это случилось, но…

Дани:

Макс говорил об одном случае своей передозировки, но остальные были столь сильными и его довольно быстро приводили в чувства. За последний год я успел насмотреться на две попытки самоубийства и, как минимум, три отъезда за грань бытия. Он слишком зачастил со своими прогулками по достопримечательностям Ада. Герман как-то раз сказал ему: «Ты настолько отвратительный уёбок, что даже там тебя никто не хочет видеть».

В первый раз он наелся кодеина, залез в ванную и вскрыл себе вены. Никогда не видел, чтобы кто-то делал это наискосок. Череда косых молний на синюшной коже. Макс не оставил прощальной записки и даже потом толком не смог объяснить причину своего поступка. Скорее всего, это был наркотический психоз. Его спасло только то, что девка вернулась в его номер за своими трусами и обнаружила это. Ему наложили множество швов. Он выглядел как Франкенштейн. На запястьях остались эти отвратительные шрамы.

Нам удалось отмазать его от попадания в дурку и как-то замять эту историю в прессе. Максу приходилось каждую неделю беседовать с личным психологом. Я не знаю, сильно ли это помогло справиться с его кризисом. Как я понимал, он до сих пор пребывал в депрессии после смерти Шона, держал в себе чувство вины, которое потом накрывало его вновь и вновь на протяжении трёх лет.

Макс был одержим смертью. В свободное время он водил меня на кладбище, наблюдать за похоронами. Он говорил, что энергия скорби предаёт ему сил.

Второй раз он выпил десять таблеток какого-то снотворного и запил это водкой. В то утро нам нужно было рано вставать, так что его подозрительный сон быстро вызвал у нас тревогу. Рядом валялась пустая бутылка и упаковка таблеток, так что всё было очевидно. Его, конечно же, откачали. Он сказал, что просто не мог уснуть и по незнанию принял слишком много таблеток. Врачи сделали вид, что поверили ему, но мы-то знали правду.

Я не узнавал Макса, он всегда казался мне сильным, даже сильнее своей наркозависимости. Он словно бы умел держать её в узде. Эдакий умеренный торчок по типу Берроуза. Потом же собственные демоны почти раздавили его. Он сам дал им дал им власть над собой. Его желание смерти становилось столько велико. Он как-то раз сказал мне, что допишет этот альбом и уйдёт навсегда. Он говорил, что ему не место в мире людей. Это чуждо ему. Он сделал всё, что хотел.

Но я знал, как он одинок. У нас у всех были семьи или постоянные подруги. У него не было никого, даже родителей способных его поддержать. Ему хотелось приходить куда-то и чувствовать себя в безопасности, но он возвращался только в царство своих кошмаров.

Герман Кроу.

Я видел его тлен и печать смерти. Я знал, как отвратительно любоваться этим. Полуживой, просто тень от тени. В среде наркоманов очень модно мериться глубиной дна и низостью падания. Вот вы все смотрели на Макса и думали, что нам ещё до него далеко. Это был очень эгоистичный способ утешения. Я был заворожен его близостью к краю обрыва. В то же время я понимал, что он счастлив: ещё немного и он сбудется его мечта о вечной жизни за пределом. Я сам и не мог мечтать о таком. Он смог отвергнуть царство мечты, забыть все мирские удовольствия, выбрав приятную смерть тела. Я давно с этим смирился и не мог мешать человеку в его выборе. Угасая он творил. Этот альбом был лучшим за всю историю группы. Он стремился его закончить.

Когда-то я сам стремился умереть. И я понял, что нельзя насильно заставлять кого-то жить. Эта жизнь станет страшнее ада. Что есть жизнь? Ничего! Концлагерь для души. Гнусный материальный мир для создания убогих материальных ценностей. Самоубийство — выбор нигилиста. Наркозависимость — весёлое самоубийство в рассрочку.

Я был рядом, когда его сердце остановилось. В этот миг мне стало страшно. Страшно, что я останусь здесь один. Я вдруг почувствовал себя совершенно пустым, стало холодно и темно, словно я стал вдруг единственным человеком во вселенной. Я просто стоял и смотрел на его тело, распростёртое на полу ванной. Так странно: цветы в волосах, на губах улыбка, игла в вене и мерцающий свет лампы. Я невольно вспомнил слова из нашей старой песни:

  «Счастливым летним днём  Ты обернешься льдом  С гирляндой в волосах  И радостью в глазах».

«Он всё знал», — подумал я тогда. В голове промелькнула хлипкая мысль: как жаль, что я не могу это сфотографировать, но ничего, я потом запомню, чтобы нарисовать всё в мельчайших деталях.

Я коснулся его губ, мечтая почувствовать вкус смерти, сковавшей его тело. Они были горькие, словно слёзы. Я целовал саму погибель, мечтая прикоснуться к грани неизвестности. Это был, наверное, наш лучший поцелуй.

Потом вбежал Дани, вызвал врачей. И именно тогда я осознал, какой я идиот. КАКИЕ МЫ ВСЕ ИДИОТЫ! Во мне мешалось моё подлинное знание мира и глупое мирское и смертное.

Они не хотели его спасать. Дани ругался. Он достал из кармана нож и просто приставил к горлу этого придурка в белом халате. А я просто сидел на полу и смотрел. Два укола адреналина в сердце. Медсестра вскользь заметила, что Макс очень красив, жаль, что наркоман. Как бы мне хотелось ей вмазать, смешать её лицо с грязным полом. Его увезли в реанимацию, а я остался наедине со своим кошмаром.

Я не узнал того, кто вернулся вместо него…

Макс Тот

В скором времени я уговорил Германа забрать меня отсюда. По мне так уж лучше была смерть, чем больница. Я чувствовал себя отлично для полутрупа.

Песни для альбома обрели вдруг новый смысл, даже те, которые мы написали несколько лет назад. Я был жив. Но зачем? Все носились со мной, следили за каждым моим шагом. Из студии убрали даже бухло. Я с детства не чувствовал себя таким ограниченным в правах. Вся группа, наш менеджер и прочее окружении ни отходило от меня ни на шаг. Они следили, чтобы я снова не взялся за наркотики.