Оставленные - Том Перротта

Вообще-то, она была рада, что есть возможность хоть в чем-то отказывать себе, потому что в поселении № 17, по большому счету, им были предоставлены райские условия. Не то что на Гинкго-стрит. Еды, хоть и не изысканной – в основном, макароны, бобы и консервированные овощи, – было в изобилии; температура воды в бойлере поддерживалась на цивилизованном уровне: шестьдесят два градуса. Спать ложись, когда хочешь; спи – сколько хочешь. Что касалось выполнения обязанностей, они сами определяли для себя часы работы и сами писали отчеты о проделанной работе.

Чем не приятное существование? Но как раз это и вызывало тревогу. Потому-то она так старательно пыталась дистанцироваться от Мег, – чтобы не вернуться на проторенную тропу дружбы. Плохо уже то, что она в тепле, сыта и делает, что хочет. Если, вдобавок к этому, она будет еще и счастлива, у нее будет близкая подруга, с которой можно коротать ночные часы, тогда какой смысл оставаться в рядах «Виноватых»? Лучше уж сразу вернуться в большой дом на Ловелл-террас, воссоединиться с мужем и дочерью, снова красиво одеваться, возобновить членство в мейплтонском фитнес-клубе, не отползать от телевизора, наверстывая упущенное, освежить гостиную, готовить интересные блюда из сезонных продуктов, делать вид, что она радуется жизни и что мир не разрушен.

В конце концов, еще не поздно.

* * *

– Ты с нами уже давно, – сказала Пэтти Левин в завершение их встречи на минувшей неделе. – Думаю, пора уже уладить формальности. Как ты считаешь?

В конверте, что она вложила в руку Лори, лежал бланк – совместное прошение о расторжении брака. Лори заполнила документ, поставила галочки в нужных квадратиках и расписалась в графе, отведенной для подписи Заявителя А. Осталось только передать бланк Кевину, чтобы он расписался от имени Заявителя Б. Лори не думала, что муж станет протестовать. С какой стати? Их брак распался – оказался «непоправимо разрушен», как говорят, – и они оба это знали. Прошение было юридической формальностью, официальным подтверждением свершившегося факта.

Так в чем же дело? Почему конверт до сих пор лежит на комоде и как будто светится в темноте, тяжким грузом давя на ее совесть?

Лори не была наивна. Она понимала, что «Виноватым» требуются деньги. Столь огромная и амбициозная организация не могла существовать без серьезных расходов – на питание, размещение и медицинское обслуживание большого количества людей. Нужны были средства на приобретение нового жилого фонда и содержание того, что уже имелся в наличии. А также на сигареты, транспорт, компьютеры, юридическую помощь, пропагандистскую деятельность. На мыло и туалетную бумагу. На все, чего не коснись.

Естественно, ожидалось, что каждый член организации будет вносить свой посильный вклад. Если у тебя есть только ежемесячное пенсионное пособие, ты отдаешь его. Если все твое достояние – ржавый «олдсмобиль» с неработающим глушителем, «Виноватые» и ему найдут применение. А если тебе повезло, и ты замужем за успешным бизнесменом, почему бы тебе не расторгнуть ваш союз и не пожертвовать организации свою долю имущества?

Вот именно, почему бы нет?

Лори точно не знала, о какой сумме идет речь – это определят юристы. Один только дом стоил порядка миллиона – они заплатили за него миллион шестьсот, но это было пять лет назад, когда еще рынок не рухнул, – и, наверно, как минимум, еще столько же набегало в совокупности на различных пенсионных и инвестиционных счетах. Какова бы ни была итоговая цифра, пятьдесят процентов от нее будет серьезным убытком, настолько существенным, что Кевину, возможно, придется подумать о продаже дома, чтобы погасить обязательства.

Лори хотела внести свой вклад в организацию, искренне хотела. Но ей становилось стыдно от одной мысли о том, что она должна прийти в свой бывший дом, позвонить в дверь и попросить у Кевина половину всего того, от чего она сама отказалась. Она вступила в ряды «Виноватых», потому что у нее не было выбора, потому что для нее это был единственно разумный путь. В результате она потеряла семью, друзей, положение в обществе, все те блага и гарантии обеспеченного существования, которые можно купить за деньги. Это было ее решение, и она о нем не сожалела. Но ведь Кевин с Джилл тоже дорого заплатили, а взамен ничего не получили. Лори казалось, она поступит корыстолюбиво – бессовестно, – если появится на пороге их дома с протянутой рукой, требуя, чтобы они отдали ей еще больше.

* * *

Должно быть, она все-таки задремала. Из неглубокого забытья ее вывел какой-то шорох. Она резко открыла глаза и увидела в дверях призрачный силуэт ночной рубашки Мег.

– Лори? – шепотом окликнула ее та. – Не спишь?

– Что случилось?

– Ничего не слышишь?

Лори прислушалась. Ей показалось, что до нее доносятся какие-то приглушенные звуки – тихое ритмичное постукивание.

– Что это?

– В моей комнате громче, – объяснила Мег.

Лори встала с кровати и, ежась от холода, обнимая себя за голые плечи, вслед за Мег прошла по короткому коридору в ее комнату. Здесь, на другой стороне дома, было светлее; в окно сочилось сияние уличного фонаря на Паркер-роуд. Мег присела на корточки перед старомодным радиатором – громоздкой серебристой батареей с когтистыми лапами, на которых обычно стоят винтажные ванны – и поманила Лори за собой.

– Я прямо над ними, – сказала она.

Лори наклонила голову, ухом чуть ли не прижимаясь к металлической батарее, от которой исходило тепло.

– И так давно уже.

Звуки теперь слышались четче, как будто доносились из радиоприемника. Постукивание больше не казалось неясным и загадочным. Это были вполне различимые удары изголовья кровати о стену, сопровождаемые протестующим скрипом пружин. Лори также слышала голоса: один грубоватый, монотонный, повторявший только «так тебя»; второй – пронзительный, использовавший более широкий словарный запас – «ох», «Боже», «еще», «пожалуйста». Лори затруднялась определить, какой из голосов принадлежит Джулиану, а какой – Гасу, но ее порадовало, что она не слышит хрипов удушья.

– И как мне прикажете спать? – негодующе спросила Мег.

Лори молчала, не доверяя собственному голосу. Она знала, что услышанное должно ее шокировать или хотя бы расстроить – сексуальные отношения – как традиционные, так и гомосексуальные – между членами организации «Виноватых» были запрещены, – но сейчас ею владели только недоуменное изумление и любопытство, как бы ни хотелось ей это признавать.

– Как мы поступим? – не унималась Мег. – Сообщим о них?

Усилием воли Лори заставила себя отстраниться от радиатора. Она повернулась к Мег, так что их лица теперь находились буквально в нескольких дюймах друг от друга.

– Это не нашего ума дело, – сказала она.

– Но…

Лори взяла Мег за запястье и помогла ей выпрямиться.

– Бери подушку, – велела она. – Сегодня поспишь в моей комнате.

Босоногий и беременная

Том надел лыжную куртку, позаимствованную у Терренса Фолка, аккуратно застегнул ее до подбородка, стараясь не защемить молнией бороду. Пару раз она уже застревала, и выдирать ее было чертовски больно.

– Куда собрался? – спросила Кристина с дивана.

– На Гарвард-сквер. – Том достал из кармана куртки кашемировую вязаную шапочку и натянул ее на голову. – Хочешь со мной?

Она глянула на свою пижаму – штаны в горошек и облегающий серый топ, обтягивавющий ее выпирающий живот, – словно это говорило само за себя.

– Так переоденься, – сказал Том. – Я не спешу.

Кристина поджала губы, соблазнившаяся его предложением. Они уже месяц жили в Кембридже, а она всего несколько раз выходила из дома – один раз на прием к врачу, два раза – по магазинам с Марселлой Фолк. Кристина никогда не жаловалась, но Том догадывался, что она с ума сходит от сидения в четырех стенах.

– Даже не знаю. – Кристина нервно глянула в сторону кухни, где Марселла пекла печенье. – Наверно, лучше не надо.

Фолки никогда прямо не запрещали ей выходить за порог по собственной воле – они были не настолько деспотичны, – но регулярно отговаривали ее от прогулок. Это неоправданный риск, убеждали они Кристину, – можно поскользнуться на льду, или подхватить простуду, или привлечь внимание полиции, – особенно теперь, в третьем триместре беременности, значение которой для человечества нельзя переоценить. И это не только их личное мнение – они поддерживают связь с мистером Гилкрестом, через его адвоката, и тот передает ей, что он очень беспокоится за нее, за ее здоровье и благополучие их ребенка, которого она носит под сердцем.

Он просит, чтобы ты не утруждала себя, говорили ей Фолки. Хочет, чтобы ты хорошо питалась и отдыхала побольше.

– Тут идти-то десять минут, – сказал Том. – Укутайся и все.

Ответить Кристина не успела. Из кухни прибежала Марселла Фолк, в полосатом переднике, с тарелкой печенья в руке, которую она несла на ладони как поднос.