Крошка из Шанхая - Вэй Хой

Тиан-Тиана не трогали ни мольбы, ни угрозы, ни скандалы, ни возможное расставание. Все было тщетно. С его лица никогда не сходила печальная и невинная улыбка.

– Коко, как бы ты ни поступила со мной, я тебя не виню. Я люблю тебя, Коко. Помни об этом. Пожалуйста, всегда помни об этом!

Наконец, я не выдержала и нарушила слово, данное Тиан-Тиану. Я позвонила Конни и рассказала ей правду, признавшись, что я в ужасе, что Тиан-Тиан играет со смертью и что я могу потерять его в любую минуту.

Не успела я положить трубку телефона, как смертельно бледная Конни уже стояла на пороге нашей квартиры.

– Тиан-Тиан, – ласково обратилась она к нему, сделав жалкую попытку улыбнуться. От этого ее заплаканное лицо покрылось сетью мелких набегающих друг на друга морщинок, и она сразу постарела. – Твоя мать умоляет тебя. Она совершила множество ошибок. Я не должна была покидать тебя надолго. Я была плохой матерью, я думала только о себе… Но теперь мы снова вместе. Мы можем начать все сначала. Ты ведь дашь своей маме шанс все исправить? У меня нет сил смотреть на то, что ты делаешь с собой. Лучше умереть!

Тиан-Тиан равнодушно отвел глаза от экрана телевизора и посмотрел на бледную, измученную тревогой мать.

– Пожалуйста, не плачь, – сказал он спокойно. – Ведь все последние десять лет ты была счастлива и можешь дальше оставаться такой же счастливой. Из-за меня у тебя не будет проблем, я не помеха твоему счастью. Надеюсь, ты всегда будешь красивой, богатой и беззаботной. Ведь ты добиваешься всего, чего хочешь.

Потрясенная Конни закрыла лицо руками, не понимая смысла его слов. Ну как родной сын мог говорить такое матери? Она снова разрыдалась.

– Не стоит плакать! От этого быстро стареешь. И вообще, мне не нравится, когда кто-то плачет. Оставьте меня в покое. Мне хорошо, – Тиан-Тиан встал и выключил телевизор.

Он только что посмотрел передачу о французской супружеской паре вулканологов, которые всю жизнь ездили по миру и исследовали вулканы. Они погибли во время последней экспедиции в Японии, их погребло под неожиданным выбросом раскаленной лавы. В этой передаче за кадром звучали слова, произнесенные одним из них: «Мы влюблены в вулканы. Эти красные огненные потоки подобны крови, фонтаном бьющей из сердца земли. Где-то в глубине земных недр бурлит и кипит жизнь. И если когда-нибудь нам суждено найти могилу в этой огненной бездне, мы будем невыразимо счастливы».

Их заветное желание исполнилось. В конце программы сообщили, что они оба сгинули в кроваво-красной кипящей лаве.

Тиан-Тиан говорил сам с собой.

– Представьте себе, что ощутили те французы перед смертью. Уверен, они были счастливы, – мечтательно произнес он, как бы отвечая на собственный вопрос.

Даже сейчас, по прошествии времени, я не думаю, что между гибелью французских вулканологов и смертью Тиан-Тиана было что-то общее. Но наряду с этим чувствую, что его неудержимо влекло в небытие какой-то неведомой, неодолимой силой. Ведь если земля может в мгновение ока извергнуть смертоносную лаву и забрать любого из нас в вечность, то почему потерянные души, бессильные и беззащитные перед лицом суровой реальности, не вправе сами разрушать свою жизнь, подтачивая ее изнутри?

Это неизбежно и необъяснимо. Когда любимый покидает вас навсегда, даже выплакав все слезы мира и иссушив себя до дна, вы не сможете вернуть его. Он уйдет навеки и унесет с собой истлевшие пеплом обрывки воспоминаний, оставив лишь одинокую, неприкаянную душу.

30 Прощай, мой любимый берлинец

Протекают они сквозь вашу печаль,

покидая вас навсегда…

оставаясь лишь в памяти.

Дэн Фогельберг [113]

Конец того лета запомнится мне навсегда. Марк, как мог, старался растянуть те несколько дней, что оставались до его отъезда из Шанхая, но они все-таки закончились.

В последний вечер мы отправились на фуршет во вращающийся ресторан отеля «Башня Цзиньцзян». Марк выбрал именно это заведение, расположенное на огромной высоте, чтобы на прощание взглянуть на панораму города: на залитые огнями улицы, небоскрёбы, спешащую ночную толпу горожан, еще раз ощутить его загадочную, волнующую и удивительно тонкую атмосферу. В 9.35 ему предстояло сесть в самолет и улететь домой, в Берлин.

Мы оба совсем не хотели есть и очень устали.

Марк загорел и стал похож на мулата – он только что вернулся из Тибета, где переболел какой-то страшной лихорадкой и чуть не умер. Сказал, что привез мне кучу подарков, но не захватил их с собой.

– Я заеду к тебе после ужина и заберу их, – сказала я.

Мы оба знали, что после ресторана вернемся в его квартиру и займемся любовью в последний раз.

– Мы не виделись две недели, – произнес он с заботливой нежностью, и ты очень осунулась.

– Правда? – я коснулась лица. – Я действительно так сильно похудела?

Я посмотрела в окно: ресторан успел сделать полный круг, и сейчас мы снова оказались напротив отеля «Сад», мне была хорошо видна его плоская, чуть покатая крыша, похожая на НЛО.

– Тиан-Тиан опять взялся за наркотики. Он неудержим в своем стремлении уйти как можно скорее, – объяснила я тихо. Потом пристально посмотрела в голубые глаза цвета дунайской воды и добавила: – Думаешь, Бог наказывает меня за то зло, что я совершила?

– Ты не делала ровным счетом ничего плохого, – в голосе Марка не было и тени сомнения.

– Наверное, мне вообще не следовало встречать тебя. И уж, конечно, я не должна была ложиться с тобой в постель, – горько усмехнулась я. – Даже чтобы встретиться с тобой сегодня вечером, я вынуждена была солгать ему. Возможно, он догадывается, с кем я сейчас. Но я никогда не отважусь сказать ему об этом прямо. Стыдно и жестоко добивать его.

Я замолчала.

– Мы с тобой так близки, это какое-то помешательство!

– Ладно, не будем больше об этом говорить. Допивай!

Мы опустошили бокалы. Алкоголь – прекрасная штука, он согревает изнутри и разгоняет ленивую кровь по жилам. Неизменно верный друг.

Все на фуршете соответствовало моменту: свежие цветы, прелестные женщины, серебряные столовые приборы и изысканное угощение. Оркестр заиграл главную музыкальную тему из «Титаника», ту самую, что звучит перед погружением корабля в морскую пучину. А мы были на корабле, который вращался в воздухе, но не тонул, потому что он непотопляем, как жизнерадостный ночной Шанхай.

***

Машина стремительно неслась по ночным улицам вдоль рядов зонтичных деревьев, очаровательных и элегантных кафе и ресторанов, роскошных зданий, при одном взгляде на которые от восхищения захватывало дух. По пути мы целовались. Марк вел машину, как сумасшедший. Мы изнемогали от плотского желания, и наши поцелуи были похожи на танец на острие ножа.

На перекрестке улиц Уюань и Юнфу нас остановила полицейская машина.

– Вы на улице с односторонним движением. В этом направлении ехать запрещено. Ясно? – ворчливо произнес один из полицейских. Потом он почувствовал запах спиртного: – Да вы к тому же еще и выпили!

Мы с Марком притворились, что не говорим и не понимаем по-китайски. Нас ослепил свет полицейского фонарика, и тут меня внезапно окликнули:

– Коко, это ты?

Я высунула голову из окна машины, напрягла память и наконец-то вспомнила бывшего дружка Мадонны красавца полицейского по имени Ма Цзяньцзюнь. Я послала ему воздушный поцелуй и поздоровалась, по-прежнему по-английски. Краешком глаза я видела, как он и второй полицейский шепчутся о чем-то с другой стороны машины. До меня долетали обрывки фраз:

– Да брось ты. Эти двое только что приехали из-за границы. Они еще не знают наших правил. А девушка – очень хорошая знакомая моей старой подружки…

Второй полицейский ответил что-то неразборчивое. В итоге Марку пришлось заплатить сто юаней.

– Это все, что я могу для вас сделать, – прошептал мне на ухо Ма Цзяньцзюнь. – Вы и так отделались за полцены.

Когда мы снова выехали на дорогу, то внезапно расхохотались. Но потом я сказала:

– Ничего нет смешного! Давай лучше поедем к тебе.

Уже и не помню, сколько раз мы занимались любовью той ночью. Исступление было настолько всепоглощающим, что под конец не помогала даже смазка: и к наслаждению примешивалась боль. Марк был немилосерден и ненасытен, как животное; как солдат, отчаянно идущий на прорыв, забыв о смерти и усталости; как палач, истязающий приговоренную жертву. Но неутолимое влечение снова и снова бросало нас в объятия друг друга, и невозможно было определить грань между страстью и страданием.

Да, женщина действительно способна упиваться мужской жестокостью. Ее плоть часто существует отдельно от разума, в другом измерении, обладая собственной памятью. Эта чувственная память с непостижимой точностью запечатлевает каждую встречу с мужчиной. И даже по прошествии многих лет, когда страсть и все связанные с ней события безвозвратно канут в прошлое, задремавшие воспоминания тлеют где-то в глубине души, как угольки. Когда вы предаетесь мечтам или размышлениям, гуляете по улицам, читаете, разговариваете с незнакомцем или занимаетесь любовью уже совсем с другим мужчиной, в любое из этих мгновений уголек может вспыхнуть полузабытым пламенем и напомнить о былом. Так и я храню в себе чувства, которые испытывала с каждым из мужчин, встретившимся на моем жизненном пути.