Хозяин дубравы. Том 2. Росток - Михаил Алексеевич Ланцов

крепнуть станут. Что и на потомках отразится, ибо сильны они наследием. Ведь чем дольше предки наши в Красных чертогах отдыхают, тем больше их помощи потомкам. Тем она сильнее. А сжечь… ну что сжечь? Раз, и готово. Душа нырнула в новое тело. Помощи же потомком и родичам от нее никакой. Ни подсказать, ни поддержать, ни от духов злых оборонить, ни вдохновить… — махнул ведун рукой.

— А…

— М…

— Но…

Начали было эти гости что-то говорить, но осекались на полуслове. Видимо, в голове у них творился удивительный шторм из мыслей, сломавших привычную картину мира. Беромир же продолжил:

— Вот ромеи как со своими покойными обходятся? Правильно. Али закапывают, али в каменные или свинцовые домовины прячут. Особенно богатые ромеи. Те вообще особые склепы и мавзолеи создают, чтобы там хранить тела своих предков со всем радением. И становятся они местами силы родовыми. Думаете от дурости? Ромеи — самый сильный народ от далекого моря на восходе до иного — на закате. Да и через великий океан. Что в ремесле, что в ратном деле.

— Только их гёты грабят! Сильных этих! — хохотнул кто-то.

— Гёты грабят самые окраины. — возразил Беромир. — Притом даже не ромеев самих, а тех, кто рядом живет. Они могут лишь проказничать у их порога.

— Роксоланы с языгами в ином похваляются!

— Лгут! Бессовестно лгут! А может, в силу темноты своей и дремучести просто не ведают, что болтают. Они ведь лезут к Дунаю. Но по левому берегу, где ромеев считай и нет. А на правый берег почти и не суются. Впрочем, это и неважно. За этим правым берегом можно многие десятки дней идти на закат по землям ромеев. А там и с юга на север немало. Если же через море на юге — то и там лежат земли. Их. Заморские — в самой Африке. По ним там идти еще больше, чем от Дуная до закатного моря. И так до самой Парфии на восходе. А все земли роксоланов — это хорошо, если одна из многих десятков провинций ромеев. Набеги же и прочие подвиги, которыми и языги, и роксоланы похваляются — суть пустое. Мышиная возня у изгороди.

— Отколь ты это ведаешь?

— Оттуда же, откуда узнал про то, как делать доброе железо. И не только его. От Велеса. Которому приказал Перун наставить меня и просветить.

Они ничего не ответили.

Нахмурились.

— Посему я и говорю — закопать их ладнее, чем сжечь, — нарушил тишину Беромир, когда пауза стала уже слишком длинной и тяжкой. — Больше заботы. Больше почести. Такое Перун любит.

— Сам же сказал — только достойных.

— А они погибли в бою. Не во время бегства, а именно в бою. Это доблестно. Перун такое уважает. Посему, если их закопать, а не сжечь, положив с ними их оружие, то надежды на Красные чертоги у них будут. Хотя бы на несколько дней. А там от каждого часа польза великая. А ежели в Красные чертоги он их и не направит, то всяко улучит их перерождение.

— А оружие зачем с ними класть?

— Сие уважение. Если живые оказывают уважение мертвому — значит он жил достойно. Понятно, в крайности впадать — опасно. Перун пустой роскоши не любит, но…

Следующие полчаса Беромир рассказывал мистическую подоплеку погребального обряда, которую сам придумал. Загодя. Привязав сюда даже валькирий — особых дев из числа прислужниц Мары, которые приходят за славными воинами, павшими в бою…

Если говорить прямо, то вся эта история оказалась высосана ведуном из пальца. Зачем?

Ну жгли трупы и жгли.

Беромиру, как человеку абсолютно бездуховному, было это все без разницы. Даже в чем-то хорошо, ибо гигиенично. И обширные кладбища не требовались.

Но, работая над большим мифом, он вспомнил страдания своих друзей-приятелей, которые изучали погребения с такими вот кремациями. Реконструкцию лица по кальцинированному и сильно разрушенному черепу не сделаешь. ДНК нормально не возьмешь. Антропологические признаки не обследуешь. Да и вообще — одни проблемы.

Вот и решил он «натянуть сову на глобус», слегка облегчив им труд там, в будущем. Ведь почти наверняка рано или поздно вопросами археологии люди заинтересуются.

Хуже того — Беромир в рамках своей концепции погребения предлагал в каждую могилу уважаемого человека помещать табличку с его деяниями. Можно глиняную, можно еще какую. Главное — нетленную. А то все эти обезличенные скелеты в раскопах изрядно его раздражали. Сиди и гадай каждый раз — кто это, откуда, чем занимался… даже порой этнокультурную принадлежность не определить, ежели комплекс погребальный неполный или искаженный.

Сплошная головная боль.

Поэтому он и навешивал аборигенам «лапшу на уши». Благо, что случай оказался более чем подходящим. И, отправив большую часть гостей с учениками копать могилы в еще не мерзлой земле, он сам засел заниматься косплеем шумеров. Ну, то есть, заниматься изготовлением глиняных табличек с надписями…

— Я слушала твои речи, — тихонько прошептала Дарья, когда никого рядом не было. — Это правда?

— Что именно?

— Про сжигание?

— Да.

— А мой сын… Я… он уже ушел на перерождение?

— Я не знаю.

— Ты можешь как-то облегчить его судьбу?

Беромир задумался.

Минуты две или три молчал, смотря перед собой в пустоту и лихорадочно думая. А потом произнес:

— Пойдем, — и увлек Дарью за собой.

Был уже вечер.

С погребением уже завершили дела. Да и раненых обслужили. Так что народ отдыхал перед отбоем.

Беромир же прошел к гончарному кругу.

Положил на него немного глины. Раскатал ее в плоскую «доску».

И взяв палочку, заточил ее особым образом. После чего начал на этой табличке изображать клинопись. Разумеется, он ей не владел. Просто много раз видел в фото- и видеоматериалах. Да и вживую — в музеях. Вот и стилизовал тот алфавит, который же ранее и придумал на базе русского.

На ходу.

Импровизируя.

Получалось до жути странно и необычно. Ну и практически не читаемо. Да и неважно. Потому как записал он там первое, что в голову пришло. На удивление этим «откровением» стала Колыханка от «Саши и Сырожи». Ну та, где спать хотят вагоны и в пачках макароны…

— И что это? — настороженно спросила Дарья, когда он закончил.

— Печать НерЗула. Если душа твоего сына не ушла еще на перерождение, то она позволить облегчить его судьбу.

— А если уже