Часы любви - Меган Маккинни

Прибытие изысканного экипажа в гостиницу немедленно переполошило всех; начиная от владельца «Гнутой кроны» до конюхов-мальчишек, все стремились угодить им. Высокая седоволосая служанка проводила Равенну наверх в спальню, задрапированную богатым бордовым бархатом. Ей сразу подали еду, однако, когда Равенна сослалась на отсутствие аппетита, женщина немедленно устроила ванну в уголке личной комнаты.

Равенна только удивлялась. Вполне ординарная с вида «Гнутая Крона» оказалась совсем другой, чем те гостиницы, в которых она останавливалась по дороге в Лондон и обратно. Если бы она не путешествовала с Тревельяном, то никогда бы не догадалась, что за номерами обычной почтовой гостиницы, построенными по принципу четверо в одной постели, скрывается тайный мир роскоши и удобства, предназначенные для Верхов.

Приняв ванну, Равенна оделась в свое синее шерстяное платье – другого у нее с собой не было, – чуть распустив шнуровку ради удобства. Тревельян остался внизу, и она была рада этому. Равенна не хотела видеть графа до следующего утра.

Опустившись за небольшой письменный стол у очага, она обнаружила бумагу и чернила и тут же захотела начать дневник. Обстоятельства путешествия – точнее, спутник ее – не подлежали никаким комментариям, однако мысли девушки невольно были полны мечтаний о давно погибшем отце. Было бы приятно занести их на бумагу, чтобы когда-нибудь в будущем вновь пережить то волнение, которое переполняло ее теперь, – когда ей вот-вот предстояло узнать, кем был человек, породивший ее. Однако Равенна понимала, что никогда не станет мемуаристкой. Она не хотела писать о том, что пережила по милости Тревельяна. Словом, никаких излишеств. Финал сказки был еще далеко. И поскольку работа давала возможность забыться о вечно раздраженном графе, Равенна решила продолжить дело.

Она взяла перо, обмакнула стеклянный кончик в чернила и приступила к еженощному ритуалу.

* * *

– Неужели этот жуткий маленький тролль всегда ведет себя так гадко? – спросила Грейс, жадно уплетавшая второй пшеничный пирожок и выпившая кубок подогретого вина. – Как ты его терпишь? Разве его нельзя прогнать?

– Но тогда у меня не останется никакой компании, – возразила Ския, наморщив лоб. Поднявшись, она вновь наполнила кубок сестры, добавив еще один пшеничный пирог на деревянное блюдо, стоявшее на середине стола. – На самом деле он не настолько уж плох. А иногда он даже смешит меня.

– Тебе надо вернуться домой, к папе в замок. Я знаю, у нас ведьм сжигают, но разве ты не понимаешь? Сейчас люди уже забыли тебя. К тому же, – Грейс нахмурилась, как и старшая сестра, – идет война, и в королевстве обо всем забудут. Король Турое ошибочно полагает, что мы захватили в плен его сына. Папа говорил, что на замок с севера идет целая тысяча рыцарей.

– Тысяча рыцарей, – Ския побледнела.

– Да, – грустно ответила Грейс. – Может быть, сейчас они уже окружили замок. – Она схватила сестру за руку. – Прошу тебя, Ския, пожалуйста, вернись домой. Ты нужна там. Папа не держит у себя сына короля Турое. Принц Эйдан потерялся на краю земли, и никто не в состоянии отыскать его. Замок будет осажден. И только твои чары способны избавить нас от гнева короля Турое.

Ския медленно отодвинулась, а потом обхватила себя руками, словно ощутив озноб. Грейс отметила, что локти полотняного платья сестры потерты, и устыдилась собственного усыпанного рубинами пояска и пышной парчи блиода, рукава которого были так длинны, что их приходилось перехватывать на запястье, чтобы они не мели землю. Она вдруг поняла, что на Скии было то же самое платье, которое сестра носила много лет назад.

– О, Ския, возвращайся домой, – попросила она ласковым голосом. – Нельзя же вечно оставаться здесь. Разве ты не хочешь выйти замуж? Завести детей? Как можно надеяться на это, оставаясь в темном, ужасном лесу?

– Чтобы дети родились такими, как я? Выражение на лице Скии заставило сердце Грейс содрогнуться, такое горе и отчаяние читалось на нем.

– О, Ския… – шепнула Грейс, не имея сил перенести страданий сестры. Чары Скии могли даровать благословение людям, но жестокий мир превратил их в проклятие.

Ския умела скрывать свои чувства, на лице ее через минуту играла ясная улыбка, пожалуй, слишком ясная; Ския взяла сестру за руку.

– Уходи. День кончается. Тебе нужно к ночи вернуться в замок.

– Нет, Ския. Я пришла сюда, чтобы остаться с тобой. Чтобы помочь тебе! – воскликнула Грейс.

– Чем ты можешь помочь мне? Ты – простая смертная и не имеешь никакой силы…

– Я владею силой любви. И я люблю тебя, Ския. Лазоревые глаза старшей сестры потемнели от горя.

Так облако затмевает солнце.

– И я тоже люблю тебя, Грейс. В этом отношении и я – простая смертная.

– Тогда позволь мне остаться.

Ския покачала головой, отворяя простую дощатую дверь.

– Тебе придется вернуться домой. Нельзя, чтобы отец потерял двоих дочерей. И он не сумеет отправить людей на поиски, если ты не вернешься, ибо замок вот-вот подвергнется нападению.

– Но, Грейс…

– Нет, уходи. Я переведу тебя через мост, чтобы тролль не пугал тебя.

Ския довела Грейс до моста. Грейс не видела тролля, но на каждом шагу ей казалось, что тот прячется рядом, задумав какую-то жуткую шалость. Мурашки бегали по ее спине, и она с облегчением обнаружила себя на другом берегу.

– Я не могу оставить тебя в таком месте, – начала Грейс, все время поглядывая на мост и густые, бархатные тени над ним.

– Ты должна это сделать. – Ския повернулась к ней лицом, пытаясь запечатлеть в памяти черты сестры. Ей словно казалось, что она видит Грейс в последний раз.

– Только обними меня разок. Обними ради Бога, – шепнула она. – И передай папе… скажи папе…

Голос ее прервался.

Грейс обхватила сестру руками и зарыдала. Ския крепко обнимала ее и, наконец, после долгой и горькой паузы прошептала:

– Не забудь, скажи папе, что я слежу за ним. Скажи ему это, когда рыцари Турое окажутся у его стен.

– Ага, – задохнулась Грейс, не имевшая сил смотреть на сестру.

– Тогда иди, до заката еще есть время.

– Я вернусь. Я не оставлю тебя в одиночестве, Ския.

– Ступай, пока не стемнело, – Ския уронила руку. Грейс со слезами бросилась в лес.

* * *

Равенна оторвалась от работы, почти тоскуя о том, что не может оказаться в придуманном ею мирке. Всякое повествование имеет начало и конец. Сюжет прост, мораль ясна. Но жизнь складывается иначе: сия грязная штуковина нередко предпочитала двусмысленность. Таковыми оказались и ее отношения с Тревельяном.

Прикусив нижнюю губу, Равенна отогнала нахлынувшие чувства. Ей требовались все силы, чтобы постоянно не возвращаться мыслями к тому, что случилось в замке. Весь день, проведенный в карете, она клялась себе не думать об этом. Она старалась отдаться воображению, придумывая то, что записала сейчас.

Но теперь, оставшись наедине с собой в незнакомой гостинице на дороге в Антрим, она покорилась неизбежным воспоминаниям.

Затрепетавшая рука опустила стеклянное перо. Оно оставило чернильное пятнышко на чистой странице. Внезапно, не желая такого сравнения, она обнаружила, что страница могла бы напомнить ей простыню на постели Тревельяна, если бы только чернила были красными.

Равенна отодвинула кресло, скрипнувшее по блестящему деревянному полу. Пусть на это уйдут месяцы, но она изгонит из памяти воспоминания о той ночи. Она все еще не могла поверить тому, что подобное вообще могло произойти. Более того, весь день и большую часть прошлой ночи она потратила на отрицание случившегося. Просто мгновение высшей напряженности между нею и Тревельяном каким-то образом преобразовалось в страстный порыв. Когда они были внизу на лестнице, Тревельян выглядел так, будто собирался избить ее. И вдруг оказалось, что он целует ее и сама она… что ж… сама она отвечает ему поцелуем.

Равенна закрыла глаза, пытаясь прогнать возникшую в памяти картину. Она не любила Тревельяна, более того – едва знала его. Свое влечение к графу Равенна никак не могла объяснить, однако ей никогда и в голову не приходило, что оно заставит ее расстаться с собственной честью. А потом еще и с гордостью. Она не могла поверить во все, что произошло. Ее прямо-таки трясло оттого, что это, оказывается, Тревельян заботился о ней все это время, причем с ведома и согласия Граньи. Ужас перед тем, насколько она обязана графу, уступал лишь ужасу перед его умением манипулировать людьми. Он даже сумел уговорить ее драгоценную бабушку, любившую свою внучку больше, чем кто-либо на этот свете, расстаться с ней и отослать на долгие годы в проклятую английскую школу. Ниалл отмерил кару железной рукой. И час от часу пережитое ею потрясение превращалось в гнев. Временами она принималась корить себя и даже удивлялась своей реакции на откровение. Все очевидно. Участие Тревельяна в ее жизни объясняло многое.