С Лазурного Берега на Колыму. Русские художники-неоакадемики дома и в эмиграции - Борис Носик

С того вечера друзья-студенты Яковлев и Шухяев стали регулярными посетителями «Дома Интермедий» и были замечены острым глазом Мейерхольда (который по одной из своих ролей прозван был Доктором Дапертутто, то бишь Вездесущим, наподобие Фигаро, который и здесь и там и везде). Мейерхольд любил делать в своей пестрой труппе замены и однажды выхватил из публики на смену заболевшему Голубеву шустрого, низкорослого студента-художника Сашу Яковлева (которого он уже разглядел когда-то в любительской постановке «Балаганчика»). После недолгой учебы и репетиций Яковлев стал появляться на сцене, а потом пришла очередь Шухаева. Он был приглашен в ту же пьесу на роль Пьеро, и вскоре зрителям, как и самому режиссеру, конечно, стало ясно, что этот Васька (так его звали друзья со студенческих лет) — актер милостью Божией и, как выражались некогда на театре, Актер Актерыч… Вот удивился бы, узнав об этом, покойный батюшка Иван Шухаев. Впрочем, дети ведь вообще немало удивляют своих не вовсе уж ни в чем не повинных родителей… Слава о незаурядных актерских способностях ученика Кардовского распространилась в узких кругах столицы, и два года спустя Шухаев был приглашен сыграть ту же роль на сцене столичной Александринки (у иных полжизни уходит, чтоб выбиться на столь высокие подмостки). Более того, если верить Шухаеву, его аж в Риме разыскал человек от Дягилева, чтобы звать его, Василий Иваныча, или Ваську, на эту всемирно известную сцену, а он, Василий, не пошел. Не пошел, потому что это другая профессия, надо учиться наново, а он уже столько сил положил на обучение художеству, которое нравилось ему, увлекало его, однако конца ученью пока было не видно…

А. Е. Яковлев и В. И. Шухаев. Автопортреты. Арлекин и Пьеро. 1914 г.

Да и что там сценический успех, подумаешь — отгремели аплодисменты и смолкли! Кто их помнит — все тогдашние имена? Хотя бы имя Анечки Гейнц, которая раз вместе с ними (на замену самой Хованской) играла заглавную роль Коломбины? Кто помнит? А вот картины остаются, дольше людей живут. И художники, и модели живут, и даже костюмы. Сценический успех отгремел, смолкли аплодисменты, а вот костюмы бедного, так мало пожившего Коли Сапунова — они на новом двойном портрете Саши-Яши и Васьки.

Самое горячее увлечение двух студентов театром Мейерхольда приходится на 1910–11 годы. Но конечно, и тогда главным их занятием остаются рисунок и живопись, техника рисунка, технология и техника живописи, композиция — все это их знаменитое «мастерство». Уже в годы учебы любимой их техникой стала уже почти забытая к началу ХХ века (но столь популярная в пору Ренессанса) сангина, привлекшая художников богатством тона, декоративностью. Как писал один из современных искусствоведов (В. Бабняк) о яковлевской сангине, этот «мягкий красно-коричневый мелок позволял убедительно передавать теплоту и предметное совершенство рельефа человеческого тела».

В то же время темпера мало-помалу вытесняла в работах Яковлева и Шухаева масло.

Можно вспомнить, что поначалу рисунок вообще давался Шухаеву довольно трудно, но в конце концов он тоже сделался прекрасным рисовальщиком. Что до Яковлева, то он и в первые годы учебы прослыл мастером рисунка, а после окончания Академии у него уже было в Петербурге немало подражателей. Однако он по-прежнему упорно работал над собой, совершенствовался, «ставил перед собой» (как он любил говорить) новые, все более трудные задачи, не боясь перемен и временных неудач.

В 1912 году Яковлев представил на выставке «Мира искусства» большую картину — «Групповой портрет учеников Академии художеств на Академической даче». Жанр, как и манера, и стиль были почерпнуты Яковлевым у старых мастеров (в частности, у Рембрандта). В дальнейшем Яковлев не раз обращался к «групповому портрету», но этот «групповой» 1912-го года был первым, и как признала русская критика, — вполне удавшимся. С особым восторгом отозвался об этом групповом портрете почтеннейший отец «Мира искусств» Александр Бенуа, увидевший в работе удачное переосмысление традиций русского XVIII века и европейского Ренессанса, высокую культуру рисунка, подчинение цветовых задач требованиям формы. Все, видевшие портрет, отмечали удлинение фигур на переднем плане, торжественную монументальность портрета, сходство холста с русскими парадными портретами XVIII века, которые так высоко ставили мирискусники и с которыми познакомила русскую публику знаменитая дягилевская выставка. После этого успешного выступления Яковлева, получившего хвалебно-восторженный отзыв А. Бенуа в печати, Саша-Яша принят был в «Общество “Мир искусства”», к которому он на самом деле был близок с первых своих шагов в Академии, как, впрочем, и его соученики по мастерской Кардовского. Почти два десятилетия спустя эмигрантский художественный критик Л. Львов, вспоминая этот петербургский триумф молодого Яковлева, писал, что художник «как бы впервые примирил «мирискусников» — противников казенного академизма — с тем новым академизмом, знамя которого вскоре было шумно развернуто им». Речь, понятно, идет о неоклассицизме…

В. И. Шухаев со студентами своей мастерской в институте И. Е. Репина. Ленинград. 1936 г.

В жизни Шухаева 1912 год был наполнен еще более бурными событиями, чем в жизни друга. Во-первых, жена Аленка родила ему дочку Марину (это творческое событие, если судить по многоречивым письмам Шухаева, прошло в его жизни почти незамеченным). Во-вторых, он за несколько месяцев написал огромное выпускное полотно на звание художника. Это было мастерское подражание Рубенсу — вариация на традиционную тему вакхического разгула — «Вакханалия», искусное сплетение нагих тел на полотне, танец опьянения… Выбор Шухаевым для отчетного полотна такой заведомо подражательной темы (при умышленно подражательной технике письма) вызвал поначалу неодобрение самого учителя Кардовского, но молодой художник настоял на своем, дело было сделано и на обсуждении работы советом Академии Кардовский не отрекся от старательного студента. Начало этой истории описано было позднее самим Шухаевым в благодарственном письме Кардовскому, отправленном из Парижа к юбилею учителя:

«По окончании Вашей мастерской передо мной встала диллема в конкурсной картине, “что писать?” Картину ли, в которой попытаться выявить себя как художника, или отказаться от этой попытки и написать картину, суммирующую знания, приобретенные в Вашей мастерской. Казалась логичной вторая задача, в соответствии с которой я и начал работу над эскизом к “Вакханалии” с дерзкой мысль показать мастерство класса старых мастеров: я взял за образец мастерство Рубенса.

Между нами произошла небольшая борьба… Взяло верх мое упорство и в Рождественские каникулы холст был мною весь прописан по неутвержденному вами эскизу. Вам пришлось со мной согласиться и поддержать мое начинание… Картина, как Вы помните, была событием в жизни Академии…»

Все или почти все правда в этом восторженном и наивном рассказе молодого Шухаева. Упрямый выпускник обломал тогда Кардовского, который счел возможным вступиться на совете за его имитацию Рубенса, совет с грехом пополам дал ему звание художника, но в пенсионерской поездке за границу отказал. И тогда за шухаевскую «Вакханалию» стеной встали Александр Бенуа, А. Ростиславов и свободная (да когда ж она была свободнее в России, чем в те годы?) петроградская либеральная пресса. И не то, чтоб тонкому ценителю А. Н. Бенуа понравилось Васькина имитация Рубенса — вовсе нет. Бенуа продолжает старый бой мирискусников с «прогнившей» Академией с одной стороны и с фокусами и новшествами новых русских и западных авангардистов, с другой, защищает традиционализм школы Кардовского и традиционализм «Мира искусства». А Шухаев оказался в его лагере и стал героем памятного всем скандала, героем прессы. На счастье Шухаева, Бенуа победил, так ведь у него было золотое перо, он был первый русский журналист-искусствовед. И он возвестил победу:

«…на «публичном» экзамене, — писал Бенуа, — академия неизменно и всегда только проваливается. История провалов академии художеств длится уже лет шестьдесят и больше…»

В. Шухаев. Вакханалия. 1912 г.

Бенуа высказал подозрение, что Академию раздражает близость Шухаева к «младшему из профессоров» Дмитрию Кардовскому и к обществу «Мир искусства». Не отрицая этой близости, Бенуа темпераментно выступил в защиту шухаевской ученической подделки под Рубенса:

«В самый разгар всяких новшеств и экспериментов, в которых дерзость доходит до гаерства, талантливейший человек вдруг рискует выступить перед публикой с огромным “пастиччо” из старых мастеров. Души Шухаева в этой картине нет, т. е. ее нет в формах и красках ее, целиком заимствованных у Рубенса и Иорданса. Но чувствуется в самом подвиге такого художественного самоотречения большая сила, не шутовское озорство, но подлинная художественная “доблесть”».