Времеубежище - Георги Господинов

что удастся продлить этот период на год-другой. Есть возможность предвкушать праздник и сохранять огонь энтузиазма, перенося его в неопределенное будущее — чего же еще желать? Я представил, как непрерывно разрушают Берлинскую стену и восстанавливают ее, чтобы вновь разрушить… Зацикливание на радости.

По сути, у 1968 года не было шансов в Германии. Исключение составляло твердое ядро поздних марксистов и анархистов, страдающих ревматизмом (что поделать, анархисты тоже стареют). Так что у великого 1968-го оказалось мало сторонников. Прежде всего из-за того, что за ним следовали семидесятые, которые не очень стремились выбирать из-за многочисленных взрывов, похищений и грабежей. Метания между Мао и дао, «Бандера росса», Че Гевара, Маркузе, Дучке — вот в такой каше варилась Европа семидесятых. А ведь Вторая мировая закончилась всего каких-то двадцать лет назад…

Иногда мы не осознаем, что нам только кажется, будто некоторые исторические события случились очень давно. Например, я родился всего через двадцать три года после окончания Второй мировой войны, а мне всегда казалось, что она была в другую эпоху. Как сказал бы Гаустин, история всегда ближе, чем его отражение в зеркале заднего вида.

В конечном счете победили восьмидесятые. А точнее, западногерманские восьмидесятые. Только Берлин так и остался разделенным. Интересно, что на этом настаивали обе части города.

Старые немцы голосовали за десятилетие ради достойной фигуры Гельмута Коля, излучающей стабильность и надежность. Молодые же, вернее, те, кто тогда был молод, то есть большая часть голосующих, выбрали диско.

Надо сказать, всегда побеждает банальное. Тривиальность и ее варвары рано или поздно завоевывают империи тяжелых идеологий. С большим отрывом в референдуме победили Фалько, Нена, «Альфавиль», футбольная команда ФРГ восьмидесятых, борода Брайтнера, молодые Беккер и Штеффи Граф, мощный люкс «KaDeWe», «Даллас», «Грязные танцы», Майкл Джексон, по которому здесь буквально умирали, ну и даже всем надоевший новогодний «Пестрый котел» телевидения ГДР.

«Ты утверждаешь, что это десятилетие, породившее по большей части скуку и диско, — писала мне Е. после выборов. — Но людям явно хочется жить среди скуки и диско…»

Конечно, она была права, но существовало и нечто другое. Вероятно, люди выбирали восьмидесятые из-за их предстоящего конца. В выборах есть что-то особенное, и в этом был четкий знак. Выбирая какое-то десятилетие, ты выбираешь и то, что придет потом. Хочу жить в восьмидесятых ради 1989-го.

(Никто не обратил внимания, что в большинстве восточных провинций второй политической силой была партия тридцатых.)

10

Вот уже несколько дней (недель?) я ни с кем не разговаривал. Кажется, я теряю представление о времени. Утром встаю, спускаюсь в город за рыбой, так как ныне базарный день. Потом вновь пытаюсь связаться с Гаустином, но снова безрезультатно, только слышу в трубке какой-то странный сигнал. Перебрасываюсь несколькими фразами с продавцом оливок. Он говорит по-итальянски, я отвечаю ему на плохом немецком. В результате он отвешивает мне столько оливок, сколько решил еще в самом начале. Я жонглирую в уме его словами prego, olivo, grazie; prego, olivo, grazie… Но когда достигаю вершины, выплевываю их… Еще я купил сыр и рыбу. Чищу ее, тонко нарезаю, добавляю кислое яблоко, лимон, оливковое масло, базилик, немного вина и белого альпийского сыра. Через полчаса рыба готова. Ставлю на стол самую красивую тарелку. Выливаю в бокал остатки вина. Сажусь и с грустью осознаю, что совсем не голоден.

11

Синдром отсутствующего

Так много мест, где меня сейчас нет. Нет меня в Неаполе, Танжере, Коимбре, Лиссабоне, Нью-Йорке, Ямболе и Стамбуле. Меня нет в дождливые послеполуденные часы в Лондоне, я не гуляю по вечернему Мадриду, меня нет в Бруклине осенью, и улицы Софии пустеют без меня, так же как и улицы Турина, как и один болгарский городок 1978 года…

В стольких местах меня нет. Мир переполнен моим отсутствием. Жизнь течет там, где меня нет… Где бы я ни находился в эту минуту…

Меня нет не только в географическом пространстве. Хотя я считаю, что пространство и география никогда не были только пространством и географией.

Меня нет в осени 1989-го, в том безумном 1968-м, в холодном лете 1953-го. Никто не вспоминает обо мне в декабре 1910-го или в конце XIX века, нет меня и в зациклившихся на диско восьмидесятых, которые я, по сути, ненавижу.

Человек не может быть затворником только одного тела или одного времени.

Гаустин. Новые и предстоящие диагнозы

12

Подошла очередь ШВЕЙЦАРИИ. Ее согласие участвовать в референдуме, не будучи страной — членом Евросоюза, можно назвать неожиданностью и жестом доброй воли (хотя и необъяснимым).

За несколько месяцев до этого мы с Гаустином вели жаркие споры.

— Попомни мое слово, — бушевал я, — эти выберут сороковые, к ужасу всех остальных.

— Видишь ли, — отвечал мне Гаустин, — на фоне воюющей Европы Швейцария, может, и выглядела раем, но, поверь, все было далеко не так. Они каждую минуту ожидали нападения, на границе постоянно кружили самолеты. Гитлер особенно не церемонился. Даже существовал подробный план захвата по городам.

Я любил слушать свидетельства Гаустина, хотя иногда он безумно раздражал меня. Но как ты можешь противоречить тому, кто говорит настолько убедительно, словно видел все своими глазами.

— Да, да, конечно, но готовиться к войне совсем не то же самое, что участвовать в ней, не так ли? — все-таки не стерпел я.

— А ты знаешь, я в этом не уверен, — ответил он. — Мне кажется, что иногда даже намного тяжелее. Нужно прислушиваться к тому, что происходит у соседей, спать в обнимку с ружьем, в полной боевой амуниции. Рыть в Альпах бункеры — мы их называли редутами, — прятаться в этих редутах, все время множить концессии и кредиты для рейха. Особенно после того, как они за считаные дни завладели Францией. Ты вспомни: несколько городов подверглись бомбардировкам Альянса, например Базель и Женева, если не ошибаюсь, а также Цюрих.

— Это всё ошибки навигации, — ответил я, сославшись на объяснение американских военно-воздушных сил. Как говорится, никто нарочно не бомбит банк, где хранятся твои сбережения.

— А посмотри, сколько денег вложили те же швейцарцы в разные благотворительные фонды сразу после войны, в тот же план Маршалла или Красный Крест в Женеве. Никто не может этого отрицать, — ответил Гаустин.

— И тем не менее я уверен, что они выберут сороковые. Никогда прежде не было такого притока золота, денег и произведений искусства. Банки и старые мастера!

— Да, ты прав, но деньги оседали в банках, а люди по-настоящему бедствовали, особенно за