Самая долгая ночь - Грег Кайзер

Однако Гискес садиться не стал. Вместо этого снял фуражку, пригладил седые волосы, после чего бросил головной убор Пройссу на стол. Фуражка приземлилась на раскрытый скоросшиватель.

— У меня известия от нашего голландского друга, — произнес он, — Йоопа ван дер Верфа. Надеюсь, вы его помните?

Пройсс ответил не сразу, мысленно воспроизведя в уме звук стального прута.

— Он кое-что сказал. Похоже, что наши с вами диверсанты охотятся за поездом. За каким поездом они могут охотиться, Пройсс? — Гискес сложил на груди руки.

Он все знает, подумал Пройсс, просто хочет, чтобы я сказал это первым.

— И что еще сказал вам ван дер Верф?

Гискес пожал плечами.

— Больше ничего. Похоже, ему больше надеяться не на что. Или он расскажет нам все или… — Пройсс представил себе крики маленького голландца, доносящиеся из подполья. — Так что это за поезд? — тем временем повторил свой вопрос Гискес.

Пройсс посмотрел на часы — одиннадцать утра — и подумал о том, как в эти мгновения выглядит утренняя Вена. После чего загасил в пепельнице недокуренный «Нил».

— Товарняк. Вот что, по словам голландца, они намереваются угнать. Товарняк, полный моих евреев. Разве он не это вам сказал?

Гискес покачал головой.

— Нет, голландец ничего не сказал о том, что это товарняк. Просто упомянул поезд, вот и все. Я так решил лишь потому, что все это так или иначе связано с евреями, верно ведь? — на его губах заиграла легкая улыбка.

— Прекратите, — раздраженно бросил ему Пройсс. Было понятно, что Гискес нарочно его подзуживает.

Улыбки абверовца как не бывало.

— И где же теперь эта ваша девица, Пройсс? Ведь явно не в магазине на Линденстраат. Кто-то перевернул это место вверх дном.

— Линденстраат. Вы на что намекаете? — спросил Пройсс, пытаясь не выдать удивления.

— Мы ведь с вами договорились. Вы должны были позвонить мне, если что-то обнаружите. Насколько я понимаю, у нас с вами был именно такой уговор, — произнес Гискес и сделал каменное лицо.

Откуда ему известно про Линденстраат и про магазин? — подумал Пройсс и пожал плечами. В принципе объяснений могло быть сколько угодно. У абвера имеются свои источники, в этом нет никаких сомнений, точно так же, как у СД. Добрый десяток людей — будь то голландских полицейских или присланных из Гааги — мог рассказать Гискесу про устроенный ими обыск. Например, тот же де Гроот.

Пройсс в упор посмотрел на абверовца. Он не обязан ему ничего объяснять. Если только Гискес не вступил в тесные отношения с высшим руководством РСХА, он не обязан перед ним отчитываться.

— Знаете, Пройсс, нам обоим это может быть только на руку, — произнес Гискес уже мягче, хотя выражение его лица по-прежнему оставалось неприязненным. Пройсс закурил новую сигарету и сделался весь внимание.

— Вам принадлежит честь раскрытия заговора по вывозу ваших бесценных евреев. Оркестр играет туш, развеваются флаги, сам рейхсфюрер щиплет вас за щечку. Моя же заслуга в ином — я разоблачаю английских диверсантов, а это, скажу я вам, представители куда более опасной породы, нежели неотесанные голландцы, которым хватает духа лишь на то, чтобы раскидывать листовки или воровать хлебные карточки.

Пройсс не стал исправлять Гискеса. Никакие это не диверсанты.

Он глубоко затянулся, после чего выдохнул сигаретный дым почти в лицо своему собеседнику. Он ни разу не видел Гискеса с сигаретой и потому не доверял ему, как не доверял всем, кто не курит.

— Пройсс, мы с вами оба станем героями, — произнес Гискес. — Но для этого мы должны доверять друг другу. И сотрудничать. Потому что по одиночке нас ждет провал. Вместе же… мы с вами добьемся успеха.

Пройсс задумался. Сейчас он зашел в тупик. Картотека крипо, соседи на Линденстраат, плачущая мать предательницы, бумаги из магазина — и никаких результатов. Работать сообща — значит, делиться славой, но с другой стороны — половина лучше, чем ничего. И если евреи захватят поезд, то его ждут неприятности, и немалые.

— До того как она исчезла, эта Виссер сказала, что им нужны лодки, — произнес Пройсс. — Они хотят угнать мой поезд и переправить евреев на лодках в Англию.

Гискес ответил не сразу.

— Лодки. Это надо же какая изобретательность! Мне такое и в голову не пришло бы.

И он рассказал Пройссу историю о том, как три ночи назад, по другую сторону границы, в Бельгии, какие-то люди хитростью остановили транспорт и открыли дверь одного товарного вагона. Через пару минут в темноте бесследно растворились около сотни евреев. Судьба еще около четырех десятков до сих пор неизвестна.

— Сначала Варшавское гетто, — сказал Гискес. Ага, значит, абверу известно про гетто, подумал Пройсс. — Затем Бельгия. И вот теперь диверсанты в Голландии хотят похитить у вас ваших евреев. И все это в течение каких-то считанных дней. Не кажется ли вам, что это начало чего-то более крупномасштабного?

Челюсть Пройсса удивленно отвисла.

— Согласитесь, что все это слишком гладко, чтобы быть простым совпадением? Здесь прослеживается некая закономерность. Евреи начинают оказывать сопротивление в Варшаве, евреев освобождают в Бельгии, их пытаются выкрасть у нас в Голландии, — рассуждал тем временем Гискес, — украсть с поезда и вывезти на лодках — это надо же такое придумать! Вдруг всему этому имеются какие-то не ведомые нам глубокие причины?

— Мне кажется, вы тут слегка перегибаете палку, — произнес Пройсс.

— Это евреи ее перегибают, бросая вызов СС, — осклабился Гискес.

Заговор. Что ж, очень даже похоже на правду. И если это так, то его ждет еще большая награда. Может, действительно стоит поделиться секретом с Гискесом. И Пройсс рассказал абверовцу о неудачном обыске, когда им так и не удалось схватить Хенрика Кейнинга. О том, как девица Виссер утверждала, что их всего пятеро. Как он получил имена двоих — женщины по имени Река и мужчины по имени Мейер Лански.

— Никаких диверсантов? Вы уверены? — уточнил Гискес. Пройсс кивнул. — Подумать только!

Офицер абвера на мгновение задумался.

— Насколько я понимаю, вы планируете усилить охрану ваших поездов. А также железнодорожных станций?

— Я принимаю все необходимые меры, — ответил Пройсс. — Но как мне кажется, имеет смысл повременить с отправкой запланированного на понедельник поезда.

Гискес покачал головой.

— А вот это крайне нежелательно. Чем дольше затянется это дело, тем выше вероятность того, что о нашем секрете станет известно. Эти евреи совершат великую ошибку, если сунут нос в наши с вами дела. А ведь нам с вами это нужно меньше всего.

Пройсс кивнул. Гискес прав. Это был его шанс прославиться — своего рода страховка на тот случай, если в будущем он не сумеет выполнить предписанную ему квоту.

— Если мы их не найдем, они сами придут к нам, — сказал Гискес. — Поезд — это своего рода приманка. Отправьте состав, как и было запланировано в понедельник, и мы захватим их прямо здесь же, на вокзале в Амстердаме. Я приведу с собой одиннадцать человек нам в помощь.

— У меня имеется восемь, плюс еще полиция и королевская жандармерия. Всего наберется человек тридцать-сорок.

— Отлично, отлично. Я дам моим осведомителям задание расспросить народ про этого Кейнинга, вдруг заодно всплывет что-нибудь интересное. Кто знает, вдруг они допустят какую-нибудь оплошность и сами выдадут себя. Я похожу по докам, повожу носом, вдруг услышу разговор о том, что кто-то якобы хочет взять на прокат лодки. Может, выйду на них еще какими-нибудь путями, — Гискес подмигнул. Пройсс же, в свою очередь, вспомнил, что рассказывал ему бригадефюрер про операцию «Нахтигаль» — тайную операцию, в которой были задействованы предатели и перебежчики и которую Гискес проводил в Голландии. Это навело его на одну мысль.

Гискес подался вперед.

— Как вы понимаете, мы никому не должны ничего рассказывать. Договорились?

Пройсс кивнул — не столько в ответ на вопрос Гискеса, сколько своей собственной мысли, которая уже формировалась у него в голове. Да, почему бы ему не принять предложенную Гискесом помощь? Но когда они сделают свое дело, как только заговор будет раскрыт, он донесет на абверовца Науманну, объявит его предателем. Он густо выкрасит его черной краской, придумает для этого какую-нибудь историю. Науманн ему поверит, в этом нет никаких сомнений — разве он не сам говорил ему, что абвер в буквальном смысле кишит предателями.

Пройсс потянулся к шкафчику, где хранил бутылку «Пьер Ферран», достал ее и два стакана, в каждый из которых плеснул на палец коньяку. Для этого ему, правда, пришлось немного встряхнуть бутылку, чтобы извлечь из нее последние капли. Один стакан он протянул Гискесу.