Атланты и кариатиды (Сборник) - Шамякин Иван Петрович

Шугачев на миг закрыл лицо ладонями, но тут же протер пальцами глаза, словно в них попала пыль, провел ладонями по щекам и сказал решительно:

— Заречного района не будет. Нет, район будет, но не по моему проекту.

Подождал, что она ответит. Поля молчала. Он вскочил и, расхаживая по тесной кухне — три шага вперед, три назад, — стал горячо и многословно убеждать:

— Думаешь, мне легко слушать попреки родного сына? Ты думаешь, я дурак, не понимаю, что он говорит правду? Да, большинство моих домов устарело. При моей жизни. Это трагедия для архитектора. Ведь мы все мечтаем творить на века. Мне пятьдесят четыре года. У меня есть опыт... Я могу... и я хочу построить район, который выразил бы нашу эпоху. Не люблю громких слов! Скажу тебе проще. Комплекс этот выразил бы нашу с тобой радость жизни, радость наших детей. А мое восприятие мира, я уверен, дало бы радость и людям, которые бы там жили. Разве для этого не стоит потрудиться? Я понимаю безжалостный закон экономии. Я проектировал самые экономичные дома. Но больше не могу. Верно, не пришло еще время для постройки того, что спроектировано у меня в голове. Но почему можно другим — в Москве, в Вильнюсе? Почему нельзя мне?

О нормативах Поля наслышалась и от мужа, и от сына, и от их коллег, молодых и старых. В экономических расчетах проектов она разбиралась получше иного архитектора. И, между прочим, будучи бережливой хозяйкой, зная цену деньгам, которых постоянно не хватало, она не всегда одобряла их недовольство нормативами, тем, что нельзя тратить государственные деньги без ограничений. Но никогда и никому не высказывала своего мнения. И считала, что ее Виктор, не в пример молодым, самый разумный: он иногда тоже ворчал, однако всегда заботился о стоимости каждого проектируемого им дома, Даже Максима попрекнул. Правда, за глаза. Когда они осматривали Дворец культуры, сказал: «Замечательное, конечно, здание. Но триста тысяч сверх сметы...» — почмокал и покачал головой.

Что же вдруг случилось?

Виктор умолк. Неужто ждет от нее ответа, почему ему нельзя спроектировать такой район, какие строят в других городах? Как будто она председатель Госстроя, не меньше. Смешной ты, Витя.

Она сказала:

— Ты же сделал половину работы. Год сидишь.

— Но эту работу никто не утвердит. Я не укладываюсь в нормативы.

Поля вздохнула.

Опасаясь, что она будет против того, что он намерен сделать, Виктор снова стал убеждать:

— Я должен отказаться, Поля. Я больше не могу совершать насилие над своим талантом. Есть же у меня характер!

«Характер есть, воли нет», — подумала Поля, но промолчала.

Виктор спросил:

— Ты знаешь, чем это для меня может кончиться?

Поля раскутала руки, взяла тарелку и начала осторожно вытирать, бережно, как очень ценную вещь, хотя тарелка была самая дешевая; дети немало били посуды, и она покупала что подешевле. Этими осторожными движениями она как будто отвечала мужу, что хорошо понимает, как может отразиться на благосостоянии семьи его непродуманный шаг.

Голос Виктора упал, но он все еще оправдывал себя:

— Хороший архитектор не нуждается в должности. Но главный архитектор проекта — это не должность. Это признание.

Поля отвернулась к раковине и открыла горячий кран.

Виктор разозлился.

— Почему ты молчишь? Почему я один должен решать, что делать? Все я! Все я!

На деле без ее совета он не решал ни одной мелочи: какую надеть рубашку, идти гулять или не идти, что купить на ужин. Потому и нервничал сейчас, что жена ведет себя так, как будто его работа ее не интересует.

Поля понимала это. Но что ему посоветовать? Всю жизнь она старалась помочь ему в работе всем, чем могла, и боялась только одного — помешать. Поля вытерла руки и села на табуретку у дверей по-деревенски, на краешек. Виктор приблизился к ней, сморщился, как от боли, сказал шепотом, показывая на дверь!

— Потянуло меня за язык... Ну, что я мог ответить, когда он, поганец, попрекнул, что я всю жизнь сижу на жилье? Болтун. Да, не вовремя все это. «Я построю район, о котором тебе захочется написать монографию». А завтра он узнает...

Полю это тронуло, даже обрадовало: отцу так важно, что подумают о нем дети!

— Витя, дети тебя поймут.

Он смотрел в окно на улицу, на дом напротив, кстати, его дом, который всегда мозолил глаза, потому что был этот дом, пожалуй, самый неудачный. Мало утешало, что внешний вид его испортили строители, что они больше виноваты. Максиму дворец никто не испортил, потому что он дрался из-за каждого пилястра, за каждый канелюр, глаз не спускал...

Выходит, Поля одобряет его намерение? Так просто? Так легко? Шугачев почувствовал разочарование. Не понимает, значит, чем это грозит. Стоя у окна, сказал нарочно громко, пускай слышат дети:

— Меня пугает не то, что из моего отказа могут сделать, знаешь, какие выводы... Я сам сделал бы. Руководитель мастерской отказывается от задания! Какой же ты руководитель? Освобождай место. Не подводи институт. Если хочешь, могут даже записать в карточку — тридцать лет чистая... Когда меня после этого сделают главным архитектором проекта? Искать под старость счастья в другой республике? — Он нарочно сказал это, не сомневаясь, что Поля запротестует самым решительным образом. Странно, что она промолчала. Непонятно она себя ведет сегодня. Глаза у нее стали грустные, и лицо как будто побледнело. Сделалось жалко ее, и он успокоил: — Никуда я не уеду. Я белорус. С этим городом связан пуповиной. Мне ничего не страшно! Я могу работать рядовым проектировщиком. Нам будет нелегко. Но я знаю, ты не упрекнешь меня. Ведь нет?

Поля кивнула головой: нет, не упрекну.

Он обнял ее за плечи, поднял с табурета.

— Ты самая умная из всех жен.

Они с Полей рядом прошли по кухне и присели у стола. Он сел напротив, лицом к лицу, и признался:

— Я одного боюсь, Поля. Что ничего этого не будет. Ни разбора. Ни выговора. Ни снятия с должности. Просто отдадут проект Макоеду. И он все испоганит. Такой район!

Виктор смотрел на жену в упор, ожидая, что она, как всегда, скажет что-нибудь такое, от чего все станет простым и ясным. Как с Верой. Ему казалось — трагедия, а Поля разрешила все так мудро.

Наконец она спросила:

— Ты с Максимом советовался?

Он почему-то рассердился.

— Не хочу я с ним советоваться! Он дал АПЗ, уверял, что они с Игнатовичем добьются разрешения на экспериментальный район. Я надеялся на них. На кого мне больше надеяться? А теперь у них разлад. Из-за глупой бабы он готов загубить такое дело!

— Не брани его, Витя. Ему нелегко.

— А мне легко?

Она сказала удивительно просто и уверенно:

— Витя, ты сделаешь этот проект.

— Так ты меня понимаешь и поддерживаешь? Спасибо!

— Тебя совесть замучает, если ты откажешься.

Он закричал на всю квартиру:

— Совесть! Из-за этой идиотской совести...

— Не кричи, Витя. Дети. Ты и по этим нормативам спроектируешь не хуже.

Он вдруг обмяк, обессиленно опустился на табурет. Он капитулировал перед обезоруживающей непоколебимой уверенностью жены. Устав от душевной борьбы, он в глубине души рад был Полиному решению. Он не обманул детей. Сказал им правду! Заречный район будет. Его, шугачевский!