На день погребения моего - Томас Пинчон

которое развертывается не в одном измерении, а во многих, и все они существуют в одном безвременном мгновении.

Мы поймали себя на том, что внимательно рассматриваем собак. Часто их можно было видеть в компании большого, не поддающегося другому описанию пса, который прибыл сюда с командой дирижабля. Ездовые собаки обычно собирались вокруг него в ровный круг, словно он каким-то образом обращался к ним. В частности, их беспокоило задание  — нужно было везти импровизированные сани, на которых мы собирались транспортировать объект по льду на корабль. Таким образом, это можно было назвать профсоюзом собак. Вероятно, под руководством Пугнакса  — так звали пса с дирижабля, вот что это было.

Доставка того, что мы извлекли, на корабль была лишь первым из наших испытаний. Размещение объекта в грузовом отсеке было изначально гиблым делом. Одна неудача следовала за другой  — если приобретение не обваливалось, то какой-нибудь трос, независимо от размера, непременно падал, но каждый раз таинственным образом объект избегал возможного разрушения... словно был обречен пережить наши неумелые усилия. Пытаясь установить объект на корабле, мы измеряли, и еще раз измеряли, и каждый раз габариты оказывались разными  — отличались не слегка, а кардинально. Похоже, не существовало способа внести объект через какой-либо из корабельных люков. В конце концов, мы прибегли к помощи газовой горелки. Все это время предмет рассматривал нас с тем, что мы, изучив спектр его эмоций, начали с легкостью определять как презрение. «Глаза» предмета были расположены рядом на одной линии, как у людей и других бинокулярных хищников, его взгляд был направлен исключительно и лично на каждого из нас, неважно, где мы стояли или куда шли.

Обратное путешествие на юг нам следовало бы запомнить лучше, наши бессонные часы начинали идти быстрее, мелодичный шепот одного из членов команды внизу в коридоре, обрамленном балками со стальными болтами, аромат кофе на завтрак, серповидный дирижабль, который прибыл, чтобы предупредить нас, по правому борту, словно аномально расположенная луна, пока в конце концов, словно разуверившись в наличии у нас здравого смысла, они не покинули нас с салютом из бенгальских огней, в котором была своя ирония.

Кто из нас хотел вернуться, посмотреть в лицо будущему, поднять мятеж, если понадобится, и заставить капитана изменить курс, вернуть предмет туда, где мы его нашли? Корабельный колокол звонил по скупым остаткам нашего простодушия. Даже если мы не могли предсказать подробности того, что должно было произойти, среди нас не было ни одного человека, включая лишенных какой-либо фантазии, который не чувствовал бы, что внизу, под нашими ногами, ниже уровня ватерлинии, терпеливо лежит и тает ужасное зло, которое вскоре станет еще страшнее.

Наконец вернувшись в гавань, мы ощутили легкую тревогу, когда раздался этот треск трения металла. Здесь, как в любом большом порту, мы были невидимы, мы думали, что невидимость равна безопасности, мы были невидимы среди всех этих обезличенных импульсов Коммерции, прибытий и отбытий двуколок Уайтхолла, колючих мачт и труб, зарослей такелажа, коносаментов, привычного присутствия механиков, лавочников, страховиков, служащих порта, грузчиков и, наконец, делегации от Музея, которая должна была принять то, что мы привезли, и которая нас игнорировала, почти бессмысленно.

Вероятно, спеша от нас избавиться, они не заметили, как и мы, каким неполным на самом деле был объект. Словно это было воплощение вновь открытого «поля», пока подсчитанного лишь приблизительно, это был наш первородный грех  — еще одна неудача, мы должны были вернуться на север, определить распределение веса предмета в обычном пространстве, что дало бы нам важную подсказку, но никто из нас ни на мгновение не мог подумать, что предмет был погружен на корабль не полностью. Сказать, что эта необъятная часть не была выявлена или измерена, было равносильно тому, чтобы сказать, что ни одна часть предмета не поместилась и что мы, в помрачении самообмана и грез, привезли ее домой на свободе.

Те, кто утверждает, что слышали слова предмета о том, что он сбежал, сейчас находятся в безопасности под охраной штата в госпитале Маттеван, где им предоставляют самое современное лечение.

 — Не было никаких слов  — только шипение змеи, мстительное и неумолимое,  — бредили они.

 Другие свидетельствовали, что это были языки, давно мертвые для нашего мира, хотя, конечно, известные тем, кто об этом рассказывал.

 — Свет в форме человека не исцелит вас,  — предположительно сказал голос, и:

 — Пламя всегда было вашей судьбой, дети мои.

Ее дети - достойны ли они того, чтобы кто-то посетил эти коридоры в форме морской звезды, где они страдают, каждый  — за своей дверью из дерева и железа, неся наказание за свое ужасное свидетельство?

 Моя роль в этом роковом перемещении, как я полагал, была сыграна, я намеревался сразу же сесть на поезд и отбыть в Столицу Страны, предоставив другим спорить о долгах и возмещении. Поскольку я в любом случае должен был предоставить отчет Организации в Вашингтоне, я не предвидел трудностей, которые могли бы помешать мне во время путешествия на юг составить по крайней мере краткий конспект. Несбыточная мечта! После того, как ужас начался, даже поездка на вокзал превратилась в Одиссею.

 На улицах царил безумный беспорядок. Отряд ополчения в красных шляпах и брюках стиля «Зуав», бестолковый и испуганный, беспомощно крутил педали велосипедов, кто знает, какой ничтожный скачок беспокойства непременно заставит их начать стрелять друг в друга, не говоря уж о ни в чем не повинном гражданском населении. Тени высоких зданий парили в красном свете огня. Леди, а порой и джентльмены, непрестанно кричали, без какого-либо очевидного эффекта. Уличные торговцы, единственные, кто демонстрировал хоть какое-то самообладание, сновали туда-сюда, пытаясь продать тонизирующие средства  — алкоголь и нашатырь, оригинальные каски-респираторы, защищающие от попадания дыма в дыхательные пути, иллюстрированные карты, которые, если верить рекламе, содержали информацию о тайных туннелях, подвалах и других цитаделях спасения, а также о безопасных выходах из города. Омнибус, в который я сел, вряд ли собирался трогаться с места, далекие флагштоки на крыше здания вокзала возвышались на фоне неба, недосягаемые, как Рай. Мальчишки-газетчики бегали вокруг и размахивали последними выпусками, пестревшими громкими заголовками.

Наконец-то приехав на вокзал, я присоединился к толпе граждан, пытавшихся сесть в любой отбывающий поезд, который им удалось найти. На входе наша неуправляемая толпа как-то сжалась в колонну по одному, мы со