Цитадель души моей - Вадим Саитов

Тут шевеление какое-то за сетью вдруг началось — несколько рабов к сети в разных местах вышли и принялись перекидывать на арену… оружие! Гладиусы, баклеры, гасты — увидев это, я совсем в своей победе уверился — а то я уже начинал думать, что нам предстоит голыми руками друг друга убивать, тогда с германцем проблемы у меня могли возникнуть. Тут и возле моих ног какой-то сверток шлёпнулся. Недоумевая, я подобрал его — похоже, просто сеть свёрнутая, под несколькими слоями которой что-то твёрдое нащупывается. Я взял сеть за край, дернул, разворачивая, и на песок выпала пугия. Что за?.. Я подобрал кинжал, недоумённо оглянулся и увидел надменное лицо Пларка. Вот скотина — и тут напакостил — нет бы нормальное оружие дать. Паскуда.

Хотя, может он и ни при чём: этот — первый — бой по-настоящему гладиаторским не считается, но распорядители все же стараются его максимально похожим сделать. Мне, стало быть, выпало ретиария изображать. В настоящем гладиаторском бою ретиарий сетью и трезубцем вооружён, но тяжёлый трезубец запросто за сеть перекинуть можно и насадить на него одного-другого зазевавшегося зрителя. Потому трезубец мне не дали. Да оно и к лучшему — никогда оный в руках не держал и ума не приложу, как им сражаться.

Уж лучше пугия — привычней. Сеть я поначалу просто выкинуть собирался, но потом мне в голову одна мысль пришла и я — не забывая по сторонам поглядывать — свернул сеть в длинный жгут и принялся его узлами через каждые два пальма завязывать. Пларку мое поведение явно не понравилось, он мне взглядом чуть дыру между лопаток не прожег. Ну и Сатр с ним — всё равно он ничего сейчас предпринимать не станет, а потом — потом будет всё равно. Если выгорит у меня задуманное, помешать он мне уже не сможет, а если не выгорит — тогда тем более.

Получилась у меня в итоге тяжелая веревка длиной чуть больше паса, на которой последним узлом я пугию закрепил. Многозвенный цеп — излюбленное оружие чекалок, у них мы его и переняли. Не скажу, что оно у нас хорошо прижилось, но упражнения с ним в программу тренировок входят, и большинство егерей с цепом худо-бедно управляются. Я взял своё оружие за пустой конец левой рукой, правой рукой посредине перехватил, крутнул кистью — закрепленная на конце веревки пугия, гудя, нарисовала в воздухе сверкающий круг. Пойдет.

Пока я с «цепом» своим возился, ситуация на арене порядком изменилась. Трое крыс быстренько, отлавливая поодиночке и набрасываясь скопом, прирезали четверых рабов — без малейшего труда — те, по-моему, даже не были уверены, что оружие за правильный конец держат. Одноглазый схватился с бледного вида юношей, с самого начала жавшимся спиной в закрытую дверь. Несмотря на малохольный вид, юноша оказался неплохим мечником, и, хотя одноглазый его всё-таки достал, пришпилив гастумом к дереву двери, порезал он беглого неплохо. Скорее всего, одноглазого тоже можно со счетов списывать — истечет.

Потом один из портовых, как будто просто проходя за спиной германца, вдруг кинулся ему под ноги, сухожилия подрубить пытаясь. А вот это он зря — германец даже мечом (совершенно в его лапище потерявшимся) отмахиваться не стал. Пнул того ногой в живот легонько, а потом, согнувшегося и меч выронившего, ударом кулака по затылку добил, да так, что портовый носом себе в грудь уткнулся. Силища, однако, у германца — с быком такого сравнивать, так быку польстишь. Кто же он такой, интересно? И — еще интересней — имперский он понимает?

Под конец один — поджарый, но немолодой уже мужчина с затравленным взглядом черных глаз — попытался меня гастумом достать, видимо, надеясь на длину своего оружия и на то, что маленький (пальмов трех в диаметре) баклер защитит его. Ну-ну. Я раскрутил свой «цеп», и, когда противник попытался сделать выпад, разжал правую руку. Пугия коротко свистнула, натянув верёвку, и я дёрнул её обратно. Противник выронил всё свое оружие, закрыл руками выколотый глаз и побежал, громко крича, в противоположную от меня сторону, где и угодил прямехонько в руки к оставшимся двоим портовым. М-да. Не совсем то, что задумывалось — все ж с настоящим цепом эту поделку не сравнить. Да и не так уж хорошо я им владею.

На этом всё как-то затихло. Все разбрелись по углам, постреливая друг в друга злыми взглядами и не обращая внимания на беснующуюся за сетью толпу. Минут через пять распорядителям это надоело — заскрипели двери центрального сектора. Угу. Я так и думал. Два льва и четыре леопарда. Разумеется, давно не кормленые и хорошенько раззадоренные. Звери быстро прекратили затянувшуюся передышку и закрутили на арене кровавую свалку. Рычание, рёв, крики ярости, вопли боли и ужаса — и всё это под аккомпанемент неистовствующей толпы. В этом бушующем кровавом водовороте остались только два островка спокойствия — германец и я. Один из львов — что поменьше — попытался было на него наброситься, но получил кулаком в лоб и упал. Германец, однако, не стал его добивать и лев, с заметным трудом поднявшись, мотая головой и пошатываясь, ушел прочь. Больше к германцу никто и не приближался. Ко мне же попробовали сунуться по очереди все четыре леопарда — но каждому хватало одного взгляда, чтобы они решали пойти поискать добычу в другом месте. Звери не умеют врать и потому не ждут обмана от других. Если во взгляде противника хищник видит явное превосходство, он обычно отступает, не проверяя, стоит за этим взглядом что-то, или нет. То, что в данном случае я и вправду был сильнее, роли не играло.

Ну и вполне естественно вышло, что наши островки — друг к другу прибились.

Если раньше внимание толпы как-то рассеивалось, то вот теперь оно почти всё на нас устремлено оказалось. Я уже думал, что научился на людские взгляды не отвлекаться, но тут мне опять неуютно стало. А германец вблизи еще внушительней, чем издалека, смотрится. Гладиус в его руке кинжалом выглядит, выше меня он настолько, что мне уже шагов за пять на него снизу вверх смотреть приходится, а в куртку его двоих меня засунуть можно и еще место останется.

— Я тебя сразу заприметил, — почти чисто сказал он мне, едва-едва на свой германский манер согласные утяжеляя. Руки развел и слегка вперед наклонился — пару рогов ему на голову — вылитый минотаврус получится.

— Это хорошо, — кивнул я, предусмотрительно держась подальше, — хорошо, что ты по — нашему понимаешь, потому что я германский не знаю.

Легкое замешательство мелькнуло в светло-серых, почти белых, глазах. Но в ответ ничего не сказал. Промолчал.

— Ты как, твёрдо настроен помереть на потеху местной черни?

— А с чего ты взял, что я вообще помирать настроен? Уж не ты ли своим ножичком на ниточке меня убить собрался? — но интерес в голосе появился.

— Не я, так кто-нибудь другой. Неважно. У меня предложение есть.

Промолчал он опять. Но в глазах его на этот раз я ясно прочитал: «Говори!». Продолжая крутить цеп, медленно обошёл его кругом, словно примериваясь к атаке. Остановился.

— Видишь, у меня за спиной балкон императорский? А с него штандарт свисает.

Германец подобрался, быстро стрельнул взглядом мне за спину. Снова на меня смотрит.

Заинтересованно.

— Сам я не допрыгну. Твою задницу туда и баллистой не зашвырнуть. Зато ты вполне мог бы меня до него подбросить. Тогда я б по штандарту на балкон залез и попробовал убедить наместника, что он глубоко не прав, отправляя на смерть таких достойных людей.

Германец стрельнул взглядом в сторону балкона еще раз, потом раскатисто хохотнул — как туча грозовая громыхнула.

— Это если он закреплен хорошо. А если слабо — тогда что?

— Хуже не будет.

— Это точно, — согласился он, — согласен. Как действовать будем? Если кто-то догадается…

— Не догадается. Давай, вроде как сражаемся — балкон у меня за спиной, вот и тесни меня под него. А как под ним окажешься, я на тебя побегу — подкинешь.

Он посмотрел на меня, прищурившись, подумал пару секунд, потом кивнул и шагнул вперед, мечом замахиваясь.

Я увернулся. Трибуны затихли, тысячами глаз на нас глядя. Наша схватка на арене не единственная, но на те, такое ощущение, никто уже и не смотрит. Я чувствую себя так, словно меня то струями ледяной воды, то кипятка окачивает попеременно. Очень это меня отвлекает, и, будь наша схватка настоящей — туго бы мне пришлось, потому что движется германец для своей комплекции на удивление быстро. И клинок моего цепа раз за разом отбивать умудряется, хотя я на поражение и не целюсь. А если б целился? Сдается мне, неподходящее у меня оружие для этой схватки. По всему по этому отступать у меня выходит более чем естественно. Вот и балкон надо мной — вижу краем глаза не на шутку заинтересованное лицо наместника над перилами — ну-ну, готов поклясться, финал тебя удивит. А штандарт, кстати, толстыми бронзовыми кольцами насквозь закреплен.

Ну, всё.

Намеренно подставляю под меч германца не саму пугию, а удерживающую её веревку в дигите от рукоятки. Пугия летит в песок, я с «испуганным воплем» ныряю за ней, чуя, как по позвоночнику пробегает холодок от пролетевшего впритирку меча.