Цитадель души моей - Вадим Саитов

— Ладно. Я не сразу решился на это. Я прекрасно понимал: освободив ту вергу, что спасла меня в верховьях Фатума, я предам егерей. Но, если бы я поступил иначе, я бы предал себя самого.

— Верги — враги. Все бестии — враги и против них все средства хороши! Ты сам это нам говорил!

— Это я говорил, как егерь. Вчера я им быть перестал. Если хочешь быть хорошим егерем, тебе следует плюнуть мне в лицо и забыть обо мне, как о предателе.

Гез опустил голову, задумался. Хмыкнул недобро.

— Но почему? Что случилось? Ты сам говоришь, что десять лет назад ты бы это не сделал.

Так что изменилось за это время?

— Я сам изменился. Тогда я был моложе и злее. Тогда я верил, что мы сможем очистить наш мир от бестий. Теперь — не верю.

— Почему?! Очищенных территорий с каждым днём всё больше! Империя постоянно растет — сравни карты столетней давности с сегодняшними!

— Так и есть. И на этом основании многие приходят к выводу, что мы уже победили. А это не так. Если поднимутся одновременно все замиренные кланы Империи, они вырежут регимент за неделю, а армия серьезным противником против вергов никогда и не являлась.

То, что верги никогда так не делали, не значит, что они не могут этого сделать — бестии умнеют с каждым поколением. Они меняются. А мы — егеря — нет! Мы до сих пор придерживаемся устава, которому скоро двести лет! Весь наш успех стоит на том, что верги до сих пор не видят в нас смертельных врагов, которых нужно уничтожать любой ценой. Мы-то деремся с ними всерьез, а они — понарошку. Отчего недобитый клан вдвое опасней становится? Оттого, что они людей всерьез воспринимать и ненавидеть начинают.

— Раньше ты так не говорил, — медленно сказал Гез.

— Говорил, — я махнул рукой, — только не тебе. Но у нас преобладает мнение, что проблемы надо решать по мере их поступления.

— И ты решил… ладно! — он мотнул головой, — я узнал, что хотел. Мне действительно не всё понятно, но я запомню, что ты говорил.

Он поднял на меня взгляд, полный злой горечи, пошевелил губами, явно собираясь что-то сказать, но в последний момент передумал и отвел глаза в сторону.

— Жаль… — сказал он внезапно охрипшим голосом, — прощай.

Повернулся и ушёл быстрым шагом. Я перевёл дух, сел на влажный каменный и прислонился к стене. Встряхнул в руке фляжку. Очень кстати. Потянулся рукой к пробке и замер. Что-то не так. Тихо больно. Потрескивает факел, шипят на влажных камнях срывающиеся с него капли горящей смолы — и всё. Не шевелится стражник за решеткой — а пора бы ему уже факел потушить. Притихли стражники наверху — хотя никуда они не делись, я слышу их, нарочито сдерживаемое, дыхание и даже астматическое шипение Пларка из их хора выделяю.

Что бы это значило? Я еще раз встряхнул бутылку, осторожно открыл пробку, понюхал. И сразу всё понял.

Надеюсь, со стороны моей короткой заминки видно не было. Я быстро поднес горлышко к губам и принялся, запрокинув голову, обливаясь и пуская пузыри, большими глотками пить вино, даже не чувствуя его вкуса. Не до вкуса мне было — одна только надежда, что Пларк не станет долго наблюдать за мной после того, как поймёт, что его план сработал. Так оно, к моему счастью, и вышло — я еще допить до дна не успел, как он уже фыркнул и завозился. А когда я фляжку опустошил, его грузные шаги уже затихали вдали. Завозились и загомонили стражники наверху, а через пару минут за решёткой появился и мой меченый — стрельнул в меня осторожным взглядом, снял со стены факел и шмыгнул с ним в сторону. Послышалось шипение, потянуло влажным дымом и в камере враз стало намного темней. Этого момента я и ждал — бросился в угол, согнулся и сунул два пальца в горло до упора.

Стал бы Пларк ко мне Геза допускать, если бы своих целей не преследовал. Еду его, болиголовом приправленную, я есть не стал и он другой способ удумал — понадеялся, что взбудораженный разговором с Гезом, я про осторожность забуду и вино, не пробуя и не принюхиваясь, выпью. Можно было бы, конечно, и от вина отказаться, так ведь Пларк на этом не остановится — полный сил и в своем уме я ему на арене не нужен. Скорее всего он тогда поступит со мной так же, как с вергами обычно поступают — оглушают деревянной пулей из арбалета, связывают и в рот настой вливают. Тогда-то у меня уже не выйдет желудок прочистить. Обо всём этом я подумал за то мгновение, после того, как запах мышиный опять учуял. И выпил — стараясь побольше пролить при этом. А потом — пока глаза стражников к темноте привыкали, постарался все из себя извергнуть, да потише.

Болиголов не сразу действовать начинает — минут через десять после приёма. Тогда и ясно станет — удалась мне моя выходка или я сам себя перехитрил.

Удалась. Голова только слегка кружиться начала, да сердцебиение участилось. Но я, конечно, и виду не подавал — наоборот, забился в угол и сидел там, скрючившись, мелко трясясь и часто дыша. Как выглядит человек, болиголова попробовавший, я пару раз видел. Вскоре и Пларк появился — вполз, пыхтя на площадку, факел горящий аж ко мне в камеру засунул, меня разглядывая. Хмыкнул удовлетворённо.

— Таким ты мне больше нравишься.

Я, ясное дело, промолчал.

— Да, совсем забыл тебе сказать, — толстяк поднес лицо к самым прутьям, пристально наблюдая за мной своими маленькими глазками, — так вышло, что никого, кроме тебя, не было, когда мы контракт молодого егеря обсуждали. А тебе теперь веры никакой нету. Так что сопляк этот мой с потрохами, тем более что обе руки у него, как я уже заметил, чудесным образом зажили.

Я продолжал трястись и хрипло дышать. На лице Пларка появилось сомнение.

— Неужто лишнего вбухали, — пробормотал он негромко. Просунув руку сквозь решетку, перехватил горящий факел и неловко кинул его в мою сторону. Я резко перекатился в другой угол и замер там, всё так же часто дыша. Факел зачадил и зашипел, пламя отпрыгнуло от влажных камней пола, поблекло и поголубело, но продолжало худо-бедно освещать камеру.

— Хех, — сказал Пларк, отстраняясь, — вроде нет. Ты только не вздумай в первом бою сдохнуть, понял? У меня для тебя сегодня обширная программа. А под конец я тебе вообще сюрприз приготовил. Спорим, понравится?

И, мелко хихикая, толстяк потопал к лестнице. Факел потихоньку чадил еще минут десять, потом, с легким хлопком, погас. Очень мне слова Пларка насчёт сюрприза не понравились.

И насчет Геза — тоже. И, что самое паскудное, чую я, что как-то они связаны — Гез и этот Пларковский «сюрприз» Может, надо было все ж ухватить его за руку, подтянуть к решетке, да глотку вырвать — пока была возможность? Хотя, что теперь об этом жалеть?

Сейчас думать надо, как дальше быть. Бои вот-вот начнутся — за дверью, от арены меня отделяющей, возня какая-то слышна, да и время подходит. В первом-то бою для меня неожиданностей не будет, точно. Первый бой на арене — всегда для разогрева толпы.

Чтобы расшевелить её и жажду крови немножко утолить. Поэтому вольные гладиаторы туда не пойдут. А пойдут рабы, наскоро меч держать обученные; провинившиеся солдаты, из легионов от казни выкупленные; да преступники, к смерти приговорённые, которым свободу посулили в обмен на участие в бою. Не соврав посулили, вообще-то — по давней традиции, все, на арене погибшие, не рабами, а свободными гражданами считаются, о чём глашатай после боя и объявляет. «Номий Номений отныне свободный гражданин!» — и зрители кивают одобрительно. Только вот самому вольноотпущеннику от этого, думаю, ничуть не легче. Зато легче его (теперь уже бывшему) хозяину — не надо сбором останков и похоронами озабочиваться — вольных граждан, если у них родственников и собственных сбережений нет, за казенный счет хоронят. Сдаётся мне, это и есть единственная причина возникновения вышеупомянутой традиции.

Кстати, в первом бою свободу таким образом получают обычно все её участники, как им и обещано было. Толпа крови еще не напилась, так что палец в кулаке никто прятать не станет, и, стало быть, каждая схватка последней для одного из участников выходит. Даже если среди этого сброда один хороший боец и найдется, который сможет до финала дойти, смертельных ран не получив — так ему распорядитель и разбежался вольную давать. «Не повезло», — скажет, — «не набралось от боя достаточно денег на выкуп.

Но ничего, еще один-два боя — и свобода у тебя в руках». И ведь не соврёт, ни одного боя с вольными гладиаторами новичок не выдержит — конкуренты тем не нужны. Потому-то я гладиаторов и не люблю — потому что шансов никаких они противнику не дают.

Профессиональный гладиатор всерьез дерется только с новичками заведомо слабее себя, а друг с другом у них не драка выходит — представление театральное на потеху публике. С прыжками, воплями, грубыми шутками и нарочитой руганью. Могут пару порезов несерьезных друг другу нанести, а потом один другому бурдюк с бычьей кровью, под лентнером спрятанный, протыкает. Кровь ручьем, картинные позы, предсмертная речь — тьфу!