Синий маяк - Ксения Литвинова

вот так.

Она не возражает — должно быть, потому что уже глянула вглубь зеркал. Я отступаю, держа перед собой руки, и поясняю:

— У меня нет желания вам вредить. Вдруг мы всё же договоримся?

Ксарда не отвечает, и нехорошая ухмылка не сходит с её губ.

— В первый раз гляжусь в настоящее зеркало, — признаётся она, — лет двадцать назад отражение ещё могло меня порадовать, а так… Отдам девчонкам, пусть забавляются.

Она расставляет зеркала по обе стороны от окна и перебирает разложенные на узкой лежанке предметы — крохотные позолоченные книжки, разноцветные баночки, в которых годами не кончается еда, яркие, как крылья бабочек, наряды Эйки. Раздевается она совершенно равнодушно. То ли устраивает мне очередной удар по нервам, то ли просто по солдатской привычке. Но отвернуться я не рискую. Я лишь скромно отодвигаюсь к окну, оказываясь меж двух зеркал, за пределами их видимости.

Длинные складки расшитого серебром шёлка не хотят ложиться, как надо, цепляясь за мозоли на пальцах Ксарды. Платья чересчур длинны и не садятся по фигуре, так как ткани не за что ухватиться. Но всё-таки Ксарда облачается в это великолепие и набрасывает на стриженую голову кружевной шарф.

— Ну как? — насмешливо спрашивает она то ли у меня, то ли у равнодушных зеркал. — Сойду я за волшебницу?

Я не отвечаю. Я не могу ни заговорить, ни шелохнуться. Могу только ждать, ощущая, как солнце печёт затылок, а сердце стучит в горле, каждым ударом подгоняя тошноту. Уж скорее бы.

Зеркала со мной согласны и считают, что Ксарда вполне сойдёт. Я не успеваю заметить, которая тварь ринулась первой. Они, бедняги, так долго голодали, так давно были заперты, что начинают драть расписной шёлк почти одновременно. Ксарда, не дрогнув, хватает меч, но меч проходит сквозь них, как сквозь воздух. Без толку, я сам пробовал. Меж тем её ноги уже заливает кровь.

— Тварь, — сообщает она.

Но не им, а мне. И в меня, а не в жрущих её уродов швыряет кинжал.

Она промахивается — наверное, единственный раз в жизни. Потому что я стою неподвижно. Всё происходит почти в полной тишине. Ксарда не зовёт охрану, даже когда её валят на пол. Должно быть, она понимает, что от этого будет больше жертв. Но твари слишком нетерпеливо делят добычу, и охрана, почуяв неладное, является сама.

К этому моменту я успеваю подобрать меч, Ксарда его отдала только вместе с рукой. Мне кажется, выручать уже некого, и я предупреждаю стражников, чтобы спасались. Они мне не верят. Один начинает отнимать у голодных хищников их обед. Другой пытается меня заколоть. Я отбиваюсь, но не так чтобы мастерски. С третьего удара мне точно снесли бы голову, но третий удар не наступает. Наступает чавкающий покой.

Я стою один между зеркал, меня колотит, и в ушах шумит так, что я не могу сообразить, насколько громкими были крики? Ксарда нарочно оставила окна запертыми, чтобы наш разговор не слушали все кому не лень. Возможно, пара минут у меня есть.

Зеркала управляются меньше, чем за минуту.

Твари забирают себе по стражнику, Ксарду делят по-братски и каждый забивается в свою раму — для обстоятельной трапезы. Тишина становится абсолютной, слышно только, как муха бьётся в треснутое оконное стекло. Я осторожно складываю и уменьшаю в размерах зеркала. Перематываю их обрывком простыни, прячу на дно мешка, кидаю сверху банки и книжки. Лука не видно, но я забираю свой меч и кинжал Ксарды и лишь после этого толкаю дверь. На лестнице под башенкой собрался небольшой отряд.

— Если не дадите дорогу, то же будет с вами, — предупреждаю я, посторонившись.

Двое забегают мимо меня в башню, потом возвращаются, и толпа начинает медленно расступаться. На лицах ужас и ненависть, но они молчат. Они понимают, что я сделал, но не понимают, как. Это и спасает. Ксарду им жаль. И тех двоих жаль. И ещё тех, что погибли в ущелье. Но у них тут дети и женщины, и все они заперты в проклятых скалах.

Я вдруг понимаю, как легко и нестерпимо быть магом. Но только поэтому меня не разрывают на части. И соглашаются отвести к Эйке. Со мной посылают одного из молчаливых ветеранов, и уже на середине дороги я понимаю, зачем. Нам вслед начинают сыпаться стрелы. Мой проводник готов погибнуть, но я я не готов, и стрелы падают оземь.

После долгих блужданий по мостам и ступеням, невидимым постороннему глазу, старик выводит меня к колодцу, ограждённому каменными пиками. Там он пытается заскочить мне на спину, чтобы вдвоём сверзиться вниз. Но он слишком лёгок, и хватка уже не та. В итоге мы барахтаемся на краю, и он плачет от бессильной ярости, пытаясь меня столкнуть.

— Брось дурить, — говорю я ему, — возвращайся к своим и скажи, что войне конец. Просто дайте нам уйти — и всё.

Слова клокочут у него в горле, натыкаясь друг на друга:

— Мы вас всех давно… Отпустили… А вам всё мало!

Дальше следуют плевки и проклятия. Но в результате он отправляется восвояси. А, может, прячется в скалах, чтобы метнуть нож. Мне некогда с ним возиться. Нужно вызволить Эйку или во всём этом не останется смысла. Я не хочу думать, насколько ослабла Связь, я ощущаю лишь выжигающий изнутри огонь, пока спускаюсь в колодец. Шаг за шагом, так как приходится прорубать ступени в скале.

Дно ямы в несколько слоёв засыпано костями — человеческими и похожими на человеческие. Живых тут нет, и Эйка тоже не двигается. Сеть с неё не стали снимать, так и оставили на самом солнцепёке. Вот же изверги! Хочется вернуться и всех добить, но я слишком занят. Лицо и руки у Эйки словно обварены кипятком, и сеть врезалась в тело. Но этого ведь недостаточно, чтобы её убить?

Скажи, что недостаточно!

Она не шевелится, даже когда я разрубаю серебряную проволоку. Кашляя от костяной пыли, я заворачиваю Эйку в свой плащ, поднимаю её на руки, и лишь тогда острые зубки начинают искать у меня на шее. Успел! Моё сердце готово разорваться от жалости, но пожар внутри опадает.

— Это я. Я, Ильм, — говорю я ей. Я только ей это говорю, — мы сейчас уйдём, и я тебе дам поесть. Потерпи чуть-чуть, иначе нам не выбраться.

Эй затихает, пряча лицо у меня на груди, и мы, наконец, уходим. Она опять тяжела, как смерть, но я и не ждал другого.

Нас не преследуют. Может, местные уверены, что мы и так убьёмся. Или